Звезда королевы - Арсеньева Елена. Страница 76

Он вскочил с кровати, с блаженным стоном потянулся и, ощупью пройдя к окну, рывком раздвинул шторы, так что низко повисшая, полная белая луна, чудилось, прильнула к самому стеклу, заливая комнату таким неожиданно ярким, всепроникающим светом, что Мария, все еще распластанная на постели — от множества испытанных потрясений даже и в голову не пришло кинуться бежать! — невольно заслонилась ладонью.

— J'aime la lune, quand elle e?claire un beau visage! [162] — будто из-за тридесяти земель донесся до нее голос, а потом ее нечаянный любовник вновь оказался рядом, шептал: — Николь! Я хочу видеть тебя, Николь! Я хочу любить тебя, купаясь в лунном свете!

Он легко, не обратив внимания на сопротивление, отвел ее руки от лица, склонился к губам… их взоры встретились.

Миг оба смотрели друг на друга, большие черные глаза, уставившиеся на Марию, сделались огромными… она тоже ощущала, как расширяются от изумления ее зрачки, а потом оба разом отпрянули друг от друга, вскричав в один голос:

— Это вы?!

Итак, незнакомец все же узнал в «Николь» баронессу…

Впрочем, почему незнакомец? Мария тоже узнала его. Это был Сильвестр.

Она даже и не предполагала, что живет в таком огромном доме. Сколько лестниц, переходов, поворотов, пустых залов… Мария брела, едва прикрытая клочьями рубашки, волоча за собой пеньюар. Не было сил одеться. Кто-то из слуг мог попасться навстречу, но ей было все равно, увидит ли ее кто-нибудь и что он подумает. Хотелось только добраться до постели и уснуть! Последнее объяснение с Сильвестром лишило ее последних сил.

Она шла, едва передвигая ноги, опираясь о стены, хватаясь за мебель, тащилась, будто тяжелобольная, с застывшим, невидящим взором сомнамбулы, а в памяти еще мелькало искаженное отчаянием лицо ее нечаянного любовника, еще звучал его стон: «Простите, простите меня!» Простить его — за что? Он виноват только в благих намерениях, коими, как известно… ну и так далее. Сильвестр — человек быстрых решений. Вчера он избавил Корфа от дуэли, мгновенно сообразив, что делать, назвав забияку позорным именем аббата Миолана. Точно так же стремительно бросился он на помощь женщине, которую полюбил с первого взгляда. Он не хотел ничего плохого, Мария тоже не хотела ничего плохого. А получилось-то… ох, Боже мой!

Припомнив некоторые подробности своей попытки сделаться добродетельной женщиной, Мария привалилась к перилам и хрипло рассмеялась.

Ох, и шуточки выкидывает с ней судьба! Ну, знаете ли… это уж слишком!..

Что такое? Она произнесла это вслух? В таком случае здесь, в коридоре второго этажа, очень странное эхо: грубое, раскатистое — напоминающее мужской голос, который хрипло, возмущенно выкрикнул:

— Ну, знаете ли… это уж слишком!

Мария оглянулась. У дверей своего кабинета стоял Корф и смотрел на нее так, словно не верил своим глазам, Мария улыбнулась, покачала головой — она тоже не поверила своим глазам, и, отмахнувшись от него, как от призрака, пошла было дальше, но тут «призрак» сильным рывком остановил ее и втолкнул в кабинет, захлопнув за собой дверь.

Мария тупо смотрела на него.

Ну и ну… Впрочем, это она уже, кажется, говорила. Так ждать его нынче ночью, натворить во время этого ожидания черт-те каких глупостей — и встретить его именно в ту минуту, когда ей вообще никого, ни единого человека видеть было никак нельзя! Нет, это что-то… что-то… Она невольно вздохнула, увидев брезгливое, ненавидящее лицо барона, увидев в его ледяных глазах свое отражение: измятая, всклокоченная, измученная, полуголая. Боже, что он может о ней подумать! А что еще можно о ней подумать, кроме истины?..

— Я и сам хотел посоветовать вам завести любовника, — наконец разомкнул губы барон. — Это несколько развлекло бы вас, привязанную волею судьбы к человеку, которого вы ненавидите. Но я не предполагал, чтобы это происходило в моем доме. Все-таки соблюдать определенные приличия следует, даже нарушая их!

— Я… ненавижу вас? — прошептала Мария. — Я — ненавижу? Да я вас… я вас…

Она осеклась, увидев, как цинично усмехается барон, глядя на нее.

— Поразительно! — воскликнул он. — Просто поразительно! Я был обманут вами с первого мгновения нашего знакомства, я знаю вашу цену с точностью до последнего гроша, я вижу вас насквозь, и все-таки…

— Пятьдесят тысяч ливров, — как во сне произнесла вдруг Мария, в памяти которой всякое упоминание о деньгах вызывало теперь лишь одну, совершенно определенную цифру, но Корф не обратил никакого внимания на ее слова, как бы и не слышал их.

— И все-таки вчера вечером я внезапно поверил, что игра моя еще не проиграна, что я, пожалуй, судил вас слишком сурово, что немалая и моя вина в том, как мы живем, что клятва, данная мною, была несправедлива…

Мария подняла на него глаза. Он ли это говорит?!

— Вчера вечером, чудилось мне, искра вспыхнула меж нами. Я рвался в драку с этим идиотом, «аббатом Миоланом», чтобы снова и снова ощутить прикосновение ваших рук, почувствовать вашу тревогу за меня. Сердце мое пылало от счастья. Этой ночью я пойду не к Николь, а к своей жене, к своей любимой! Забуду о своей клятве, думал я… малодушно думал я! Мною вновь овладела та же любовь к вам, что и пять лет назад. Их не было, пяти лет ревности, обиды, тоски, нарочитой ежедневной мстительной измены вам — в отместку за вашу ложь!

Корф тряхнул головой и умолк, словно опять задумался об этих пяти годах их мучительного брака.

Мария тоже молчала, но глядела на мужа с такой мольбой, словно от его дальнейших слов зависела ее жизнь. И он заговорил тихо, как бы нехотя:

— Я не стал предупреждать вас о намерении своем, опасаясь услышать отказ или увидеть его в ваших глазах. Я решил: просто приду… просто обрушу на нее всю свою страсть — и сумею зажечь ее ответной страстью! Но дома меня ждал посетитель…

Мне пришлось уехать, однако ни разу еще я не был столь равнодушен к тому делу, которое составляет суть моей жизни, как сегодня. Я вернулся так скоро, как мог; сразу кинулся в вашу комнату… она была пуста! Я не мог поверить своему несчастью, я поднял с постели вашу субретку и едва не вытряс из нее душу, выпытывая, а потом чуть не на коленях вымаливая, — где и с кем моя жена. Да куда там! Она залила все вокруг своими дурацкими слезами, но не проронила ни звука. Однако же, едва я выпустил ее, она попыталась куда-то бежать — предупредить вас, как я теперь понял! — Он брезгливо дернул за края рваной рубашки, которые Мария безуспешно пыталась стянуть на груди, и тут же отвернулся с миной отвращения на лице.

— Осознав, что обманут — вновь обманут! — я решил выплакаться в пышное, привычное плечико Николь, — он коротко, злобно хохотнул, — и отправился к ней.

При этих словах у Марии обморочно подогнулись ноги, и она принуждена была опереться о край стола, чтобы не упасть.

— Глашенька пыталась помешать мне, но я запер ее на засов и отправился к любовнице — взять то, что не пожелала дать мне жена. Но и тут меня ждала осечка! Николь, словно нарочно, оказалась не одна. Вот уж такого я и вообразить не мог. В комнате ее, судя по звукам, с ней забавлялся полк солдат. Поразительно — это меня ничуть не затронуло. Я повернулся и ушел. Малоприятно, конечно, чувствовать себя полным идиотом, но спасибо хотя бы за то, что у меня открылись глаза: оказывается, я был им все эти пять лет! Сегодня утром поставлю господина Симолина в известность о своем намерении как можно скорее развестись с женой. — Мария только еще ниже опустила голову, словно под секирою, но не проронила ни звука. — Сегодня же и Николь отбудет из моего дома восвояси…

Он не договорил. Стук колес по мостовой показался столь громким, что оба невольно вздрогнули. Корф шагнул к окну, взглянул — и окаменел, вцепившись в край тяжелой шторы. И вдруг с хриплым, горловым стоном рванул к себе Марию с такой силой, что она больно ударилась грудью о подоконник и упала на колени, однако Корф прижал ее лицо к подоконнику, так что она могла видеть остановившийся у ворот запыленный экипаж, запряженный парою усталых лошадей. Возница соскочил с козел, открыл дверцу и подал руку, помогая выйти высокой, стройной даме в трауре, словно она возвращалась после посещения кладбища.