Месть Танатоса - Гавен Михель. Страница 16

Естественно, что выяснять он ничего не собирался. Намека на неарийское происхождение родителей, а точнее, просто на неизвестное их происхождение, оказалось достаточно для того, чтобы никогда не возвращаться к этому делу.

«Мой отец был француз, а мать — австриячка…»

«Австриячка!?» — услышал оберштурмбаннфюрер свой изумленный вопрос.

Не просто австриячка, как открывается… А фон Габсбург! Выходит, генеалогия Маренн — безупречна. Ее арийское происхождение на самом деле, если бы гестапо составило себе труд вникнуть, могло бы удовлетворить самых искушенных из расоведов и вызвать зависть у большинства высокопоставленных деятелей рейха. Несомненно и то, что политическая борьба и убеждения Маркса вряд ли привлекали внимание талантливой ученицы Зигмунда Фрейда. Известно, что Фрейд не в почете среди марксистов, да у Маренн и без Карла Маркса наверняка хватало научных идей.

И скорее всего, именно на этом поприще она приобрела себе много завистников и недоброжелателей. Происками своих научных оппонентов, как выясняется, Мари Бонапарт и оказалась теперь в лагере, где едва не погибла.

Так, так. Казалось бы, решение очевидно. Оно напрашивается само собой. Маренн — известный, талантливый врач, хирург и психотерапевт, едва ли не единственный в Европе специалист в своей области. Ее руки нужны Германии, нужны германскому солдату.

Только один сомнительный момент: кто был ее муж, отец ее сына? Какой-то англичанин… Из какой семьи? Кто его родители? Кто родители ее приемной дочери? Почему сама Маренн сменила имя и что побудило ее покинуть Францию? Почему никто из родственников никогда не интересовался ее судьбой? Есть ли вообще у нее родственники? Ведь она знатных кровей, в родстве с королевскими фамилиями, и, будь у нее родственники, они давно уже могли бы, используя свои связи с германской аристократией и деловыми кругами, облегчить ее участь и помочь ей вернуться домой.

Но, судя по всему, во Франции, а тем более в остальной Европе никого не тревожит вопрос, куда исчезла и где находится в настоящий момент правнучка двух императоров. Что стоит за этим необъяснимым безмолвием? Деньги? Любовь? Быть может, она хотела исчезнуть сама. И. потому сменила свое громкое имя на никому не известное, каких тысячи, тем самым обрубив последние нити, связывавшие ее с прошлым?

Все это необходимо выяснить прежде, чем что-то предпринимать. У нее безусловно есть связи на Западе, это заинтересует Шелленберга. А он сумеет убедить Гиммлера. Но муж и дочка… Если там обнаружится хоть капля еврейской крови — тогда все станет значительно труднее. Рейхсфюрер по настоянию Шелленберга сделал исключение для нескольких евреев, и они числятся теперь сотрудниками Шестого управления — но то совершенно особые люди, нужные самому бригадефюреру. Захочет ли шеф внешней разведки ломать копья из-за Маренн? Как подготовить его?

— Штандартенфюрер Науйокс, — гауптштурмфюрер Раух снова отвлек Скорцени от его мыслей. Оберштурмбаннфюрер снял трубку:

— Как дела, Алик? — спросил сходу.

— Дела? — услышал он в трубке насмешливый голос Науйокса. — Дела — отлично. Мы с Ирмой уже полчаса сидим здесь в ресторане. Я, конечно, все понимаю, но кушать хочется. У Вас там что стряслось? Подвязка оторвалась? Пришиваете?

— Извини, Алик, — Скорцени только теперь вспомнил о запланированном ужине, — я сейчас приеду.

— Так можно заказывать, что ли?

— Можно. Но только для троих.

— Понятно, — откликнулся живо Алик. — То есть, конечно, ничего не понятно, но уточнять не буду — некогда. Есть хочется. Приедешь — расскажешь.

— Хорошо. Я выезжаю.

Скорцени положил трубку и вызвал адъютанта:

— Раух, зайди ко мне.

Когда адъютант вошел, оберштурмбаннфюрер указал ему на папку с делом Маренн, лежащую поверх прочих документов на его рабочем столе:

— Вот это мы пока что оставим у себя. Я положу в свой сейф, а ты уладь вопрос с Четвертым управлением. Более того, постарайся завтра с утра навести справки, что нам известно о французской аристократке Мари Бонапарт: где живет или жила, чем занимается, муж, дети, связи, одним словом, — любые подробности. Попробуй сделать это по возможности скрытно, не афишируя, особенно у Мюллера. Эта информация мне нужна для доклада Шелленбергу. И как можно скорее.

— Слушаюсь, герр оберштурмбаннфюрер!

— И еще, — добавил Скорцени, подумав. — Сегодня же позвони Габелю и узнай, как провела ночь та американка, Ким Сэтерлэнд. На всякий случай напомни ему, что я не привык бросать обещания на ветер, даже если это касается заключенных. А особенно напомни коменданту о его карьере, о которой он так печется. Теперь она напрямую будет зависеть от состояния его заключенной. Все. Я еду ужинать. Сегодня вечером ты свободен. Только оставь дежурному телефон, где ты будешь находиться.

— Благодарю. Желаю хорошо провести время, герр оберштурмбаннфюрер, — Раух вытянулся и щелкнул каблуками. — Хайль Гитлер!

— Хайль!

Когда он вошел в расцвеченный огнями обеденный зал ресторана отеля «Кайзерхоф», зал был почти полон — завсегдатаи собрались и, сразу же отметив отсутствие Анны фон Блюхер, с удивлением провожали взглядами высокую статную фигуру оберштурмбаннфюрера, когда он, холодно кивая знакомым, прошел к столику у окна, где сидел его друг штандартенфюрер СС Альфред Науйокс со своей женой Ирмой Кох.

Увидев Скорцени, Науйокс, занятый креветками, небрежно кивнул ему:

— Садись. Тебе повезло — мы еще не все съели.

— Неужели, — усмехнулся Отто. — Что-то и мне оставили? Очень мило с вашей стороны, благодарю. Здравствуй, Ирма.

Голубоглазая блондинка Ирма Кох в длинном вечернем платье из черного гипюра с глубоким вырезом, скрытым пушистым мехом чернобурой лисы, приветливо улыбнулась оберштурмбаннфюреру и протянула тонкую, затянутую в кружевной манжет руку без украшений.

— Мне кажется, Отто, — сказала она негромко, — ты решил сегодня сделать нам с Аликом подарок: мы наконец-то имеем возможность спокойно поесть. Нам не нужно петь, как Марлен Дитрих, танцевать, как Марика Рекк, или считать штандарты под Ватерлоо, как фельдмаршал фон Блюхер. Просто почти как дома, в своем тесном кругу, — ее лучистые глаза смотрели на Скорцени с присущими ей добротой и нежностью. Черноватые тени, оставшиеся после недавнего приступа болезни, почти исчезли. На бледном лице едва тронутом румянами играла улыбка. Длинные белокурые волосы перехватывал на затылке черно-серебристый бант. Скорцени поцеловал руку Ирмы и сел рядом.

— Я рад видеть вас обоих. Признаться, я без вас соскучился.

— Однако ты не очень торопился увидеться, — Алик многозначительно взглянул на часы и, взяв бутылку шампанского, предложил: — Позвольте за Вами поухаживать, герр оберштурмбаннфюрер. Мы тут выпить решили как раз — за встречу.

— За встречу, так за встречу. Как ты себя чувствуешь, Ирма?

— Лучше, Отто, намного лучше, спасибо.

Ирма улыбнулась и, пригубив шампанское, с благодарностью взглянула на него поверх мерцающих граней бокала.

— Знаешь, — произнес он подчеркнуто равнодушно, — мне кажется, я нашел тебе врача. Теперь ты будешь чувствовать себя прекрасно.

— Кого это ты там нашел? — разделавшись с креветками, Алик принялся за рагу и, неторопливо разрезая сочное мясо, поинтересовался: — А расскажи-ка нам, Отто, что там произошло с нашей драгоценной Анной фон Блюхер. Мы только, можно сказать, сегодня досконально изучили маневр маршала Груши, за который нас обругали в прошлый раз. И надо же, какая неудача — не с кем поделиться знаниями…

— Тебе так не нравилась Анна?

— Ну, признаться, малоприятно постоянно слышать, что мы —люди низкого происхождения, не имеем должного образования, кругозора, опять же…

— Почему ты никогда не говорил мне об этом?

— А зачем я буду лезть в чужую жизнь? В конце концов, мы, слава Богу, только ужинаем вместе, но можем ведь и не ужинать. Вместе, я имею в виду… Хотя Анна фон Блюхер — еще не самый худший вариант. Прежние-то были почище…