Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена. Страница 28

Маля смотрела на него в полном недоумении.

–  Вижу, вы ничего не понимаете, моя любовь, – слабо усмехнулся Сергей Михайлович. – Я в первую минуту тоже не понял. Более того, я глазам своим не поверил, прочитав в письме Ники, что должен как можно скорей лишить вас девственности… и не просто лишить, но и содействовать вашему эротическому образованию. Так что мне просто ничего не остается, как восклицать снова и снова: tant mieux!

–  Нет, к особенно прожженным лучше не идти, – посоветовал Евгений Волков с видом знатока. – А то для пущей важности – япошки мастера пыль в глаза пускать, я уж приметил! – каких-нибудь профессорских дочек обрядят в кимоно и посадят разговоры разговаривать – с тоски пропадем. Да если, господи спаси, что-нибудь ляпнем еще невпопад, потом по всей Азии ославят. Надо сказать, мол, интересно на разных гейш посмотреть, на молоденьких тоже. Их майками зовут, пускай нам маек покажут. Молоденькие, пусть они и глупенькие, все ж получше, чем умные старухи, будут.

Джорджи с Ники переглянулись и подумали, что совет недурен. Стоило им обмолвиться сопровождающим наследника, что тот желает видеть гейш, как их сразу вознамерились везти в какой-то театр, где предстояло выступление чуть ли не всех гейш Нагасаки. Но путешественники наотрез отказались и попросили отвезти их в самый что ни на есть простой частный дом, ну вот самый ближний к порту. Им показалось, или круглые желтые физиономии сопровождающих персон слегка вытянулись?…

Так или иначе, удалось своего добиться: рикши (Ники и Джорджи очень полюбился этот способ передвижения!) пробежали не более как двадцать минут, прежде чем остановиться перед глухим забором с калиточкой.

На стук вышла маленькая, игрушечная старушонка, рядом с которой даже одна знакомая Ники балерина показалась бы высокой и избыточно толстой, отворила калиточку и, непрестанно кланяясь и что-то бормоча, повела гостей сначала в пустой, скучный, чисто выметенный крошечный дворик, а потом – в дом, причем подниматься пришлось по крутейшей, чуть ли не вертикальной лестнице.

Как всегда бывает в японских жилищах, кругом царила леденящая душу чистота. И было до скуки пусто. Дом состоял из пустых белых бумажных стен, а порой казалось, что он вовсе ни из чего не состоит: ведь стены раздвигались, при необходимости помещались одна в другую, а то и вовсе исчезали, так что любое помещение могло показаться то клетушкой, то просторным залом, то снова клетушкой.

Наконец вошли в какую-то комнату, где у Ники немедленно закружилась голова – потому что это оказалась веранда, у которой с трех сторон не было стен. Пол, казалось, висел над влажным после недавнего дождя, покрытым клочками серого тумана, напоминавшими сырую серую вату, маленьким садом, устроенным из крошечных, тщательно постриженных деревьев и серых камней разной формы, между которыми скрывались крошечные озерца. Вдали поднимались высоченные скалы, покрытые темным мхом лесов, – и это сочетание величественности и миниатюрности напрочь опрокидывало привычные европейцам представления о расстоянии, о пропорциях, о гармонии и красоте.

Вообще в Японии все казалось Ники прекрасным – и в то же время безобразным, отталкивающим, почти вызывающим тошноту. Джорджи на сей счет помалкивал, однако Ники вспомнил, как Волков потихоньку признавался, что «эта страна Макакия с ее желтолицыми макаками» у него уже вот где, и при этом делал характерное движение ребром ладони по горлу. Вот и сейчас он перехватил тоскливый взгляд Ники и сделал то же движение, да еще и рожу скорчил, и язык высунул, словно готовился блевануть.

Ники стало смешно и слегка полегчало, но тошнота снова нахлынула, когда их усадили на квадратики черных бархатных подушечек, положенных прямо на белоснежные циновки, и подали угощение в крошечных мисочках, расписанных аистами и зайчиками.

–  Чего жрем-то? – пробормотал Волков, разглядывая угощение. – А, господа гусары? На взгляд оно рыба, но ведь сахарной пудрой присыпана! А это вроде бы фрукт, но с перцем! А этих крабов, может, не только сахарком и корицей, но и ядком сдобрили?… Не ешьте, господа, поостерегитесь! Разве что по самой малости отведайте!

Отведать иначе, как по самой малости, все равно бы не удалось, потому что никто из гостей так и не научился есть палочками, а других приборов здесь не полагалось. Ники из чистой вежливости удалось зацепить крошку сушеной рыбки с сахаром, и этого достало, чтобы начисто отбить аппетит. И в кухне он видел то же странное сочетание прелести и уродства, которое поражало его в японских пейзажах и обычаях, а потому с острым, болезненным любопытством ждал появления дам.

В общем-то, после разговора с Рамбахом он уже научился находить в толпе на улицах кричаще-яркие фигурки проституток, поэтому сразу понял, что эти три вошедшие особы – птицы другого, более высокого полета. Пояса у всех были завязаны на спине, побрякушек на головах и в ушах болталось куда меньше, никаких черных зубов… напротив, губы были накрашены необычайно тщательно, да еще и обведены золотой краской… ну а лица тоже размалеваны так, что боже упаси. А какие роскошные парчовые кимоно, каждое – произведение искусства! Наследник уже успел понять, что та неземная красота, которую раньше он видел нарисованной на круглых боках старинных японских ваз, и в жизни – тоже тщательно нарисованная, своего рода бело-розовая картина, а прически дам – скульптурные сооружения.

Ники покосился на Волкова, и тот заговорщически подмигнул. Накануне этого визита вездесущий гусар где-то вызнал, что у майко, учениц гейш, задняя часть прически называется момоварэ, то есть разломленный персик, и считается, что она напоминает женские наружные половые органы. Гости всячески старались заглянуть дамам за спины, но те упорно не поворачивались, а сидели неподвижно, изредка что-то щебеча своими птичьими голосами, будто спрашивая, но не ожидая ответа: видимо, понимали, что господа по-японски ни бе ни ме ни кукареку, а сами другим языкам обучены не были. Переводчик пока не встревал – то ли стеснялся, то ли не считал нужным.

Дамы были необычайно миниатюрны – под стать этому домику и садику, который простирался под верандой. Впрочем, если они съедают по две рисинки и половинку сушеной рыбки в день – с этого особенно не вырастешь. Кто-то рассказывал, что гейша не может быть выше пяти футов и двух дюймов ростом, потому что иначе с высокой прической и на высоких гэта она будет выглядеть нелепо.

Ники вдруг вспомнил, что все эти девицы для развлечений, что гейши, что проститутки, называются карюкай, «мир цветов и ив», и подумал, что они и впрямь больше похожи на растения, чем на людей. Сравнение с куклами приходило в голову первым и казалось слишком тривиальным, потому что было ближе всего к действительности.

Пока дамы разносили гостям подогретое саке в чашечках, которые Волков осушал одним глотком, раздраженно поднимая при этом брови (горьковатая, вовсе не пьяная преснятина никому не нравилась), Ники приглядывался к гриму и одежде местных красавиц. Взрослые гейши выглядели куда сдержанней хорошенькой майко. Ники запомнил ее имя – О-Мацу. У нее был красный воротничок, как у проститутки, а у гейш – белые. Видимо, это значило, что она может позволить гостям не только утонченные развлечения. Ники приметил, что пояс у майко не завязан вовсе. Видимо, в этом содержался некий намек.

На пояс обратил внимание и Джорджи и громким шепотом спросил у переводчика, что это значит. Тот бегло протараторил по-английски, что девица, мол, в гейши еще не посвящена, а главное, еще не нашелся покупатель на ее мидзуагэ, то есть девственность. Иной раз, добавил переводчик, цена на мидзуагэ бывает астрономической.

Ники и Джорджи переглянулись, вспомнив недавний разговор. Джорджи брезгливо сморщил нос, а Ники с тоской подумал, получил ли Сергей его письмо и исполнил ли его просьбу. Теперь он уже сожалел, что поддался порыву отвращения. Неизвестно еще, захочет ли он теперь вообще видеть Малю, сознавая, что та принадлежала другому – даже и по его просьбе. Хотя что толку загадывать? В любом случае он не собирался вернуться в Петербург тем же невинным неумехой, каким был раньше, зная обо всем, что происходит между мужчиной и женщиной, лишь в теории, по чужим рассказам. Выкладывать безумные деньги за девственность этой маленькой майко он не намерен, однако, конечно, заплатит, сколько нужно, – ведь в борделях положено платить, Ники об этом многажды слышал, хоть сам в борделях и не бывал.