Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена. Страница 32

Звали его Цуда Сандзо. Он участвовал в подавлении восстания мятежников под предводительством Сайго Такамори. Цуда Сандзо был одним из тех, кто искренне верил, что цесаревич Николай привез из России чудом воскресшего самурая, который обязательно начнет новое кровопролитие и накажет всех сторонников правительства императора Мэйдзи. Поэтому Сандзо Цуда решился на покушение.

–  Глупо, – растерянно сказал Ники. – Почему он так решил? Где я привез бы этого Такамуру, в саквояже, что ли?

Любезное восточное молчание было ему ответом.

Япония между тем продолжала волноваться. На имя русского цесаревича пришли сотни телеграмм, а всего поступило около двадцати четырех тысяч различных заявлений с выражением участия, поддержки и сожаления. Из Осаки прибыли три парохода, нагруженные подношениями и подарками от купцов этого крупнейшего торгового города Японии.

Министры иностранных и внутренних дел подали в отставку, местный губернатор потерял свой пост, хотя был назначен всего лишь за несколько дней до событий. Смешнее всего, что во время завтрака в его доме, за пару часов до инцидента, Ники лично благодарил его за организацию им прекрасного приема.

Двум рикшам, спасшим жизнь престолонаследника, Россия назначила огромную пожизненную пенсию размером в тысячу иен, что равнялось годовой зарплате члена парламента. Оба получили по ордену – Павлонии от Японии и Святой Анны – от России.

Кое-кто призывал переименовать город Оцу, чтобы сменить «опозорившее себя название». Но до столь радикальных мер дело не дошло, хотя на родине полицейского, в деревне Канаяма префектуры Ямагата, сход запретил называть детей именем преступника, а его родственников изгнали из деревни.

В Нагасаки одну маленькую майко, родом из Канаямы, изгнали из дома, в котором она прожила всю жизнь, и девушке пришлось пополнить ряды жалких портовых проституток.

Не выдержав «национального позора» и горюя о том, что Николай отказался от посещения Токио, одна женщина заколола себя кинжалом перед зданием мэрии Киото.

Позже российское правительство затребовало из Афин трость, которой Джорджи сбил с ног Цуду Сандзо. Вскоре, украсив набалдашник трости драгоценными камнями, ее вернули обратно.

И вот настал день отплытия. Перед самым прощальным гудком к «Памяти Азова» подошла лодка, и цесаревичу доложили, что знаменитый мастер по изготовлению японских кукол Кавасима Дзимбей II прислал наследнику еще один подарок. Но на корабле уже царила суматоха, трап подняли, поэтому особого внимания подарку и дарителю не оказали: просто приняли на борт ящик размером в человеческий рост, а открыли его только по прибытии в Петербург. Внутри оказалась кукла-гейша в натуральную величину в великолепном наряде. Ники полюбовался ею, да и забыл. Он так и не узнал, что кукла была изготовлена по особой просьбе императора Японии, которому доложили об истинной причине покушения на русского цесаревича. У полицейского Цуды Сандзо была в Нагасаки сестра по имени О-Мацу, которая готовилась стать гейшей.

Его величество не смог удержаться от того, чтобы не сделать тонкий намек его высочеству. Но поскольку смысл этого намека мог показаться оскорбительным, было решено, что куклу цесаревичу поднесет не император, а знаменитый мастер Кавасима Дзимбей II, на чьей мануфактуре была выткана одежда для нее, причем сделает это в последнюю минуту перед отплытием русского корабля.

Непонятно, хотел ли император, чтобы намек был понят. Впрочем, о том, что Ники ни о чем не догадался, он тоже не узнал.

Впоследствии журналист Владимир Гиляровский написал эпиграмму:

Эпиграмма получилась глупая, желчная и никем не была одобрена. А Ники написал в дневнике:

«Все японское мне так же нравится теперь, как и раньше, до 29 апреля, и я нисколько не сержусь на добрых японцев за отвратительный поступок одного фанатика их».

Трудно вообразить ужас, который испытала Маля, узнав о покушении в Оцу. Первое время никто, даже Сергей Михайлович, не знал, каково состояние здоровья цесаревича. Наконец начали поступать известия, что он благополучно оправился от удара, вполне выздоровел и даже смог-таки посетить Владивосток, чтобы отвезти первую тачку с землей к месту, откуда начнется новая железнодорожная магистраль. Вслед за этим он вернулся в Петербург, оттуда сразу поехал в Данию с официальным визитом.

…За все время, которое минуло с его возвращения, Маля не получила от него ни одного известия и ни разу его не видела. На каждое свидание с Сергеем Михайловичем она приходила с тайной надеждой, что на сей раз получит весть о Ники, весть о том, что Ники хочет ее видеть!

Ничего подобного. Это были просто страстные свидания – «школа эротики», как называл это Сергей, оказавшийся тонким знатоком изящного искусства любви. Маля училась с большим удовольствием. Иногда при этом она поражалась собственному цинизму. Ведь она не переставала думать о Ники, и каждый раз ей чудилось, будто ею одновременно владеют двое. Неведомо, было бы это наслаждение столь острым, если бы не был только Сергей, если бы ее не ласкали еще и воображаемые руки наследника русского престола.

Ей много раз хотелось спросить Сергея, заводил ли о ней речь Ники, но все-таки какой-то стыд в ней еще оставался: не могла она так прямо дать понять этому человеку, такому любящему, такому влюбленному, такому щедрому, столько ей дающему, не могла откровенно сказать ему, что он всего лишь вторая скрипка в оркестре ее души. Но наконец досада на Ники и желание видеть его пересилили стыд.

–  Он обо мне вспоминал хоть раз? – спросила она неожиданно для себя самой и тут же прикусила язык, потому что невозможно было найти менее подходящее время для этого вопроса. Только что она содрогалась и стонала, прильнув к Сергею, а в следующее мгновение уже говорит о другом.

Она не удивилась бы, если бы Сергей вспылил и даже ударил ее, но нет, он слабо усмехнулся, только и всего. А потом сказал тихим изменившимся голосом:

–  Он пока не готов тебя видеть. Он раскаивается в том, что свел нас, и ревнует. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Ники – во многом странный человек. Его неодолимо влечет распутство, но нравственные запреты его настолько строги, что он сам себя постоянно одергивает на первых шагах, на первых же подступах к этому распутству. Я думаю, только с женой он сможет достигнуть любовной гармонии, ни с какой другой женщиной.

Маля неподвижно смотрела перед собой. Потом спросила:

–  Он по-прежнему хочет жениться на гессенской принцессе?

–  Думаю, что да, – уклончиво ответил Сергей. – Понимаешь ли, ее сестра, жена Сергея Александровича, невероятно интригует в пользу этого брака. Аликс держится за свою веру, но Элла, которая раньше была столь же фанатична, а потом окрестилась в православие, теперь уверена, что проще ренегатства нет ничего на свете. Она беспрестанно подзуживает Ники и уверяет, что Аликс ну просто умирает от любви к нему. Это его очень разогревает.

–  А если он узнает, что я умираю от любви к нему? – вскинулась Маля. – Это его разогреет?!

Сергей повернулся и бросил на нее испытующий взгляд:

–  А тебя разогреет, если ты узнаешь, что я умираю от любви к тебе?

Самого сердца, чудилось, коснулась тоска, прозвучавшая в его голосе.

–  Ты считаешь, что я холодна? – спросила Маля с ноткой обиды.

–  Твое тело способно растопить льды Севера, – невесело усмехнулся Сергей Михайлович. – Твое сердце способно заморозить кипящую воду. Ты жестока, любовь моя, ты более жестока, чем китайская пытка, о которой я недавно прочел…