Прекрасные тела - Каннингем Лора. Страница 27

На прикроватном столике Лисбет высилась стопка конвертов с бело-зелеными полосками, означавшими, что письма официальные, с уведомлением о вручении. Все они свидетельствовали о многочисленных посягательствах на права Лисбет. Не далее как прошлым вечером она ломала голову над тем, как справиться с новой напастью — попыткой «отменить фиксированную плату за квартиру „2 А“» по причине «неподконтрольного роста доходов жильца». Надо сказать, Лисбет по-своему неплохо знала всю эту специфику. Хотя ее образ жизни был довольно таинственным — порой она могла просидеть весь день в ярко-алом шелковом кимоно, ничем особенным не занимаясь, разве что куря французские сигареты и попивая эспрессо, — но навыками выживания она владела в совершенстве. Она была знакома с разнообразными нюансами, связанными с начислением квартплат, и держала связь с конторой, регулировавшей эти процедуры. Лисбет отлично знала: ее могли бы лишить права на фиксированную плату только в том случае, если бы она зарабатывала свыше ста семидесяти пяти тысяч долларов в год в течение двух лет подряд. Да, Лисбет действительно могла заработать столько в урожайный год, но чтобы два года подряд — никогда. Обычно у нее случалось так, что в один год ее доходы составляли сто семьдесят пять тысяч долларов, а в другой — семь тысяч долларов. Лисбет считалась «единоличным собственником»; модельный бизнес был ее приработком, а основной доход приносили занятия живописью. Это означало, что она может вычитать из своих доходов стоимость холстов, подрамников, рам, даже красок, а поскольку цены действительно росли с космической скоростью, то у Лисбет вырисовывалась своя, художническая, версия топливного кризиса.

У Лисбет был даже свой бизнес-менеджер, лысый холостяк, который помогал ей, по-видимому питая к ней нежные чувства. Она твердо верила, что ее не могут просто так вышвырнуть за дверь, пока бизнес-менеджер заполняет все необходимые документы, а она аккуратно и в срок отвечает на все официальные запросы. В общении с лысым холостяком, Мюрреем, Лисбет тоже руководствовалась определенной тактикой: она, конечно, с ним кокетничала, но об интимных отношениях и речи быть не могло. Понятно, что и здесь требовались затраты умственной энергии. Иногда она просыпалась — вот как нынче днем (мы бы погрешили против истины, сказав, что она проснулась утром: по выходным она обычно вставала «ровно» без четверти два) — и думала: «Да пропади все пропадом, пусть „Фейлер и Фейлер“ забирает свою „2 А“… Методы борьбы домовладельцев с жильцами становятся все более агрессивными и по-византийски коварными. Может, просто махнуть на все рукой?».

Но даже в своем расслабленном, полубессознательном заигрывании с пораженческими настроениями Лисбет осознавала: квартиру необходимо сохранить. Она была узницей города, а это жилище — ее камерой, причем камерой красивой. Квартиру такого типа, занимающую весь этаж, при всех ее недостатках можно было снять на открытом рынке не меньше чем за четыре с половиной тысячи долларов в месяц. Именно поэтому отношения с домовладельцем так обострились, и Лисбет пришлось провести массу времени в копировальном центре и на почте, заверяя свои ответы, документируя, что они отправлены вовремя. Защита «2 А» становилась ее профессией — неудивительно, что у нее не возникало ни малейшего желания выползать из-под одеяла и отправляться навстречу промозглому серому дню. На самом деле завтра утром наступает еще один «час X»: если сегодня Лисбет не сможет отослать очередное письмо и заверить его отправку, то на следующий день ей придется на метро тащиться в Джамайку (Куинс), где находится логово той самой конторы, ведающей квартплатами. Она представляла себе это здание как некий почерневший военный склад эпохи феодальных войн, где жильцы и домовладельцы ведут бесконечные споры о своих правах с косноязычными косоглазыми чиновниками. Лисбет опасалась, что может пасть духом, если ей и в самом деле придется поехать в Куинс, в заведение, именуемое «Герц-плаза» (уже само название таило в себе угрозу сурового испытания), чтобы разыскать зловещий офис. Возможно, ей вообще не удастся выбраться из «Герц-плазы». Может быть, это своего рода Бастилия для нарушителей законодательства о контроле над арендной платой, где человека запирают в камере, предварительно отобрав у него ключ от квартиры. И тогда ее любимая «2 А» будет превращена в кубик оспариваемого пространства и станет еще одной каплей в океане статистики. Да, Лисбет может проиграть.

Следовательно, сегодня по дороге в Нохо она должна выйти на станции «Пенсильвания», [48] зайти в главное почтовое отделение, работающее круглосуточно, и отправить заверенный ответ: «В течение двух лет подряд мой годовой доход не превышал ста семидесяти пяти тысяч долларов». Ха, а это уже смешно: если бы она зарабатывала так много, то могла бы позволить себе другую квартиру.

Впрочем, отношения Лисбет к квартире были куда сложнее, чем просто привязанность к удобному и недорогому жилью. «2 А» — это больше чем квартира, больше чем убежище, это ракушка улитки, своего рода броня, способная защитить хозяйку от любого вреда. Лисбет жилось здесь уютно, как в коконе, в окружении перин, музыки, воспоминаний и даже клубов сигаретного дыма. Для нее это была естественная среда обитания.

Лисбет снова откинулась на подушку и решила нарушить не только собственные, но и общепринятые правила пожарной безопасности, запрещающие курить в постели: она потянулась за своими любимыми «Голуаз» и за коробком спичек из бистро «Le Chat Blanc», [49] расположенного на первом этаже ее дома. Прикурив, она сделала затяжку и выдохнула. Потом задержала дыхание: где-то за изголовьем ее кровати послышались странные звуки. Вот, опять. Уф. Лисбет сосредоточилась. Шум был приглушенный, но, как ей показалось, она слышала легкий шорох, какую-то мышиную возню за стеной. Это оно, новейшее оружие «Фейлера и Фейлера»: Фейлер-старший поселил своего жирного и (как думала Лисбет) дебильного сынка в помещение, выгороженное в холле и некогда служившее кладовкой. И вот теперь этот стареющий юнец Ферди живет в комнатушке, соседствующей с ее спальней. Их разделяет только стенка, и тут уж ничего не поделаешь: согласно уставу домовладелец имеет право использовать помещения дома для нужд своей семьи. Лисбет догадалась, что вселение Ферди в кладовку было частью стратегического плана по ее, Лисбет, изгнанию, — на случай, если не удастся обвинить ее в «неподконтрольном росте доходов».

Время от времени она встречала этого Ферди Фейлера в холле. Прижимая к животу коробки с пиццей, он боком пробирался к своей узкой двери. Хотя ему уже было лет тридцать, он все еще одевался как тинейджер — в майку баскетболиста и джинсы, намеренно приспущенные, чтобы обнажить верхнюю часть розовых прыщавых ягодиц, на удивление схожих с его физиономией. Одним словом, Ферди Фейлер выглядел как вечный гадкий подросток. Впрочем, Лисбет имела удовольствие лицезреть его лишь иногда, в основном же она только слышала его. Доносившиеся из-за стены звуки еще больше убеждали ее в том, что сосед — полный кретин.

Итак, Лисбет по-прежнему задерживала дыхание, прислушиваясь к пыхтению за стеной. Но тут шум, доносящийся из кладовки, заглушил механический спазм — стук и дрожь радиатора: это старая топка в подвале выплеснула еще одну порцию тепла. Из-под кровати донесся тихий свист уходящего пара (этот пар уже основательно разъел несколько паркетин). Звукоизоляция была ужасной, и Лисбет могла слышать, как Ферди Фейлер дышит или делает еще что похуже. В ее представлении сосед проводил свои дни, исторгая из себя воздух, а может, еще и мокроту.

Неудивительно, что Лисбет стала снова погружаться в сон — все глубже и глубже… А больше просто негде было спрятаться. Агрессия за стеной нарастала, уже подбираясь к ее изголовью. Вот вам и приятный отдых…

Лисбет весь день провела в борьбе со сном. Борьба эта шла с переменным успехом — Лисбет то побеждала, то уступала. Может, у нее началась депрессия? Особая депрессия, вызванная долгим лежанием среди пуховых подушек. «Постельные» ощущения Лисбет были такими привычными, а порой даже чувственными, что она часто принимала их за удовольствие. Возможно, у нее легкая форма депрессии, которая выражается в том, что она почти впадает в состояние эйфории, ныряя в свое теплое постельное убежище, где даже белье придает ей уверенности в себе. Во сне Лисбет казалось, что ее обнимают, что она любима. Нет, это не депрессия. Она просто спускается вниз, словно в батискафе, и, возможно, на большой глубине ей может стать дурно, но это не депрессия.