Влюбленная в море - Картленд Барбара. Страница 24

И вот, когда Лизбет поняла, что больше не вынесет ожидания, когда ее глаза невыносимо разболелись от высматривания человека, который все не появлялся, Родни наконец вернулся! Он подошел незаметно. Спустился вниз с горы и вступил на песчаный берег прежде, чем Лизбет почувствовала его присутствие.

Но даже не видя его, по реакции людей на берегу можно было догадаться, что он уже здесь. Не то чтобы все побросали работу или что-то сказали или сделали, но каждый член команды отреагировал одинаково: он словно сбросил с плеч невидимую тяжесть, и это избавление от напряжения пронеслось по кораблю так же отчетливо, как пронесся бы крик.

На песчаном берегу, который вяло лизали волны, Родни ожидала лодка, и матросы в считаные секунды доставили его на корабль. О прибытии капитана немедленно возвестили боцманские дудки, и тут вопреки всем обычаям, дисциплине и правилам первой к нему подбежала Лизбет.

— Слава богу, вы вернулись! — закричала она и увидела, что Родни очень бледен, но что глаза его блестят от какого-то внутреннего волнения. Его камзол был густо покрыт пылью, будто он всю ночь пролежал на земле или в песке и не успел как следует отряхнуться. Родни только взглянул на Лизбет, но первые его слова были обращены к Барлоу, стоявшему поодаль в ожидании приказа.

— У нас все в порядке, мастер Барлоу?

— Ремонт закончим к полудню, сэр. Сегодня же сможем выйти в море.

Родни улыбнулся, именно это он и хотел услышать:

— Спасибо, мастер Барлоу. Я буду говорить с командой.

— Прямо сейчас, сэр? — Барлоу окинул взглядом одежду капитала.

Лизбет догадалась, что он думает о завтраке, который Хэпли приготовил в капитанской каюте. Еще Родни необходимо было побриться, но со своим обычным пренебрежением к таким пустякам он решительно повторил:

— Немедленно, мастер Барлоу.

— Слушаюсь, сэр.

Прозвучала команда «свистать всех наверх», и матросы начали выскакивать снизу со скоростью, красноречиво свидетельствовавшей об их нетерпении. Только кузнецы, их подручные и дозорные на скале не покинули свои места.

Родни оглядел обращенные к нему лица. А они славные ребята, внезапно подумалось ему, все стопроцентные англичане с головы до пят, и на каждого из них он не задумываясь положился бы в трудной ситуации. Он смотрел на них, ожидая молчания, которое спонтанно наступает перед тем, как оратор начинает свою речь. Затем, стоя под палящим солнцем, он заговорил.

— Вы все знаете, куда я ходил ночью, — сказал Родни, и каждый человек подался вперед, чтобы не пропустить ни единого слова. — Индеец, взятый нами на борт, провел меня в свою деревню, которая находится милях в пяти к северу отсюда. Она расположена на берегу залива — бухты естественного происхождения, очень похожей на нашу, только больше.

В этой бухте, как он и его друзья уже рассказали мне, стоит на якоре испанский корабль, который зашел туда, чтобы отремонтировать рулевое колесо. Корабль называется «Святая Перпетуя» — большой галион водоизмещением пятьсот тонн, груженный панамским золотом. Он следовал в Гавану, но, поскольку туда не прибыл, очень возможно, что на его поиски выслали другие корабли. Я говорю вам это для того, чтобы вы поняли, чего нам придется остерегаться.

Наш индейский друг, чей отец — вождь этого племени, думает, что на борту испанского корабля примерно двести белых людей, а возможно, и больше. Многие из них опытные солдаты и хорошо вооружены. Они расставили часовых вокруг деревни, и на корабле постоянно дежурит вооруженная охрана, хотя офицеры, да и большинство матросов, вовсю пользуются вынужденным отдыхом и весело проводят время на берегу. Индейские девушки недурны собой, да и местное вино весьма крепкое.

Родни помолчал, затем прямо взглянул на своих слушателей:

— Сегодня ночью мы захватим «Святую Перпетую».

Из каждой груди вырвался восторженный возглас, но Барлоу быстро призвал обрадованных матросов к порядку.

— Молчать, всем молчать! — зашикали старшины.

— Мы не должны допускать шума, — предостерег Родни. — Здесь в скалах звуки разносятся на большое расстояние. Ночью я слышал разговоры команды, стоны раненых, долетавшие с испанского корабля. Впереди у нас еще долгий день, мы должны вести себя тихо, если не хотим, чтобы нас обнаружили. Каждый из вас получит свое задание, и я знаю, исполнит его как можно лучше. Не забудьте, ошибка одного может дорого обойтись всем.

Нет необходимости напоминать, что численное превосходство не на нашей стороне. Как ни презираем мы испанцев, недооценивать их глупо. В рукопашном бою они весьма искусны.

Родни замолчал, но поскольку люди продолжали выжидающе смотреть на него, и их энтузиазм передался ему, то он не отдал приказа разойтись, как собирался сделать, а продолжал:

— Вот что я еще хочу сказать вам… Прежде чем покинуть Англию, прежде чем отправиться в Плимут, чтобы купить «Морской ястреб» я провел несколько дней в Уайтхолле. Я не удостоился чести быть принятым королевой, но видел ее величество, стоял от нее на расстоянии нескольких футов.

Я шел по каменной галерее, когда из сада в нее вошла королева, окруженная придворными и фрейлинами. Я не ожидал увидеть ее и, как все прочие, бывшие там, с почтительным благоговением посторонился, захваченный врасплох ее внезапным появлением. Тот день был пасмурным, но мне показалось, словно внезапно выглянуло солнце. Наша королева невысока ростом, но стоит увидеть ее, как понимаешь, что она — величайшая из всех женщин. Ее врожденное достоинство и грация делают ее несказанной красавицей. Я хотел бы подробнее описать ее вам, но это невозможно. Вдали от нее думаешь о ней, как о королеве и женщине, но в ее присутствии понимаешь, что перед тобой сама Англия — страна, которая всех нас вскормила и которую все мы любим за то, что она нам родная.

Я смотрел, как королева проходит мимо, и думал, что она олицетворяет все то, за что мы сражаемся, чего стремимся достичь и за что, если надо, отдадим свои жизни. Она наша королева, наша Глориана, наша Родина!

Все слушали затаив дыхание. Родни замолчал и, повернувшись, направился вдоль палубы в свою каюту. В течение нескольких секунд никто не произнес ни звука, отдавая должное речи, которая взволновала и растрогала всех, словам, которые каждый человек повторял в своем сердце. Затем все одновременно заговорили оживленно и радостно и, даже вернувшись к своим обязанностям, невзирая на окрики старших матросов, призывающих к молчанию, долго еще не могли успокоиться.

Только одна Лизбет не двинулась с места. Она осталась стоять там, где слушала Родни, и только спустя какое-то время осознала, что стискивает руки с такой силой, что кровь отлила от пальцев, и что щеки ее пылают от того же лихорадочного волнения, которое заставляло сердце болезненно биться о грудную клетку.

Родни, которого она сейчас слышала, был новым, незнакомым ей вдохновенным Родни, чей голос заставлял дрожать, когда он говорил о том, что видел и чувствовал сам. Лизбет впервые столкнулась с обожанием, которое внушала королева служившим ей людям, особенно тем, кто лично встречался с ней.

Одно упоминание имени Елизаветы вызвало в памяти события ее прошлого. Обездоленная принцесса, чье детство было таким неспокойным и переменчивым, чья мать была унижена и казнена. Грозная черная тень плахи долгое время омрачала уединенную, но тщательно контролируемую жизнь юной принцессы. Познавшая и ласку, и пренебрежение, она попеременно считалась то наследницей английского трона, то незаконнорожденной.

В царствование Марии, когда Лондон наводняли шпионы и пылали костры Смитфилда, на которых сжигали протестантов, Елизавета избежала всех опасностей, проявляя чудеса осмотрительности, благоразумия и мужества. Лизбет с детских лет наслушалась рассказов о том, как вдохновляла Глориана — так называли королеву — побывавших при дворе людей, как Хаукинс, Дрейк, Рейли, да и сотни других наперебой стремились сложить свои военные трофеи к ногам той, которой они служили верой и правдой.

Лизбет слышала множество историй о преданности королеве ее советников, и, поскольку об этом говорила вся Англия, она знала и об особых отношениях, связывавших королеву и графа Лейстера. Ходили слухи также о величавом Хаттоне, о белокуром Хенинге де Вере, лихом любителе рыцарских турниров, и о молодом Блаунте, который заливался краской, когда королева обращала на него взгляд. В последнее время молва все больше отмечала стройного беззаботного красавца графа Эссекса…