Милый плут - Федорова Полина. Страница 17
Беременность жены Альберт воспринял спокойно. Он не начал радостно скакать вокруг Серафимы, как глупая козочка из нового стихотворения жены, узнавшая, что они с пастушкой навсегда остаются в лесу, не стал в счастливом экстазе заламывать руки и благодарить небо, ниспославшее его супруге зачатие. Он внимательно посмотрел на нее, попросил беречь себя и быть осторожнее и, взяв свой докторский саквояж из свинячьей кожи, убыл, сказавшись, что его ждет больной.
Но он соврал. Никакой больной его не ждал. Просто это известие надлежало как-то переварить и осмыслить.
Альберт Карлович вышел из дому, прошел леском до ближайшей беседки и присел на лавочку.
А что, собственно, случилось? Что, он, профессор медицины, не знал, что женатые женщины время от времени беременеют и в конечном итоге рожают детей? Так он сам родился в семье, имевшей двадцать одного ребенка.
Разве они с Серафимой занимались любовию только в дни, когда, согласно циклам месячных очищений, можно было делать это, не боясь зачатия?
Нет.
Тогда что подвергло его в раздумья?
Он не мог ответить…
12
Собственно, Альберт Карлович не столь уж был не прав, когда, вызванный на разговор Манефой Ильиничной, говорил про интриганов и завистников, распускающих про его любовные похождения слухи с целью опорочить его и не дать ему занять место декана медицинского факультета университета. Слухи про связи Факса с женщинами, конечно, имели в своей основе, говоря научным языком, фактологический материал. Но реальную почву имели под собой и происки и интриги некоторых университетских профессоров, крепко не желающих, чтобы Альберт Карлович сделался деканом факультета, приблизившись тем самым к занятию места ректора университета. Одним из таковых был, несомненно, директор гимназии, профессор российской истории, географий и статистики Илья Фридельевич Маковкин, исправляющий должность инспектора студентов и сам метивший в ректоры. Вдовец, он имел четырех дочерей на выданье, с двумя из коих Альберт Карлович имел некоторые сношения, не приведшие, однако, к более тесным. Зато они привели к такому разладу в семье, что Илье Фридельевичу мало не казалось. Две дочери инспектора, коим Альберт Карлович оказал когда-то знаки внимания, каждая заявляя свое право на Факса, постоянно скандалили между собой даже тогда, когда Альберт Карлович уже перестал бывать в доме Маковкина. Другие две дочери тоже не оставались в стороне, принимая ту или иную сторону, и в доме стоял такой гвалт и ругань, что Илья Фридельевич брался за голову и уходил к себе в кабинет, проклиная тот день, когда познакомил своих дочерей с Факсом, надеясь, что тот станет партией одной из них.
В один из таких скандальных вечеров Илья Фридельевич заперся у себя в кабинете и сочинил на имя попечителя учебного округа, статс-секретаря Михаила Леонтьевича Магницкого письмо следующего содержания.
«Господин попечитель, ваше превосходительство!
Не смея далее молчать и руководствуясь одними только соображениями морали и нравственности, имею доложить вам о поведении и неблаговидных выходках ординарного профессора медицины и хирургии Альберта Карловича Факса, порочащих честь Императорского Казанского университета, где означенный профессор служит немногим более десяти лет, и несовместных с высоким и даже, не побоюсь этого слова, священным званием воспитателя молодого поколения, то есть студентов университета.
Какой пример подает им означенный профессор? Посудите сами.
Всему городу и, конечно, студентам университета хорошо известны любовные похождения сего воспитателя юношества. Сразу по поступлению на службу в университет профессор Факс завел себе по примеру иных иноземных профессоров домоводку, однако не скромную и тихую, как и должно быть нанятым домоводкам, но простую бабу, солдатку из подгородного села Царицино и известную прежде потаскуху. Потом по ее удалении только едино решением университетского Совета (хотя я неоднократно указывал ему на сие непотребство), профессор Факс открыто зажил с шотландкой лади Гаттон, женщиной замужней, приехавшей в Казань из Петербурга и якобы здесь поджидавшей мужа. Сие ожидание длилось целый год! Позднее наш профессор имел самые тесные сношения, переписку и взаимные подарки с барышнею Лячковою, и я сам являлся очевидным свидетелем ее прискорбного состояния, несовместного с состоянием девицы.
Прошедшею зимою случилось вещь весьма удивительнейшая: профессор Факс женился. Я надеялся, что его жизнь наконец-то переменится, и он сделается наконец примерного и достойного поведения, однако я ошибся. Даже будучи обремененным брачными узами, профессор Факс не переменил образа своей жизни. Не далее как этой весной он имел несколько интимных свиданий с девицей Херувимовой, и я не удивлюсь, ежели с ней повторится та же история, каковая приключилась с барышней Лячковой ранее. Однако в домашнюю жизнь сего любвеобильного профессора входить мне теперь нет никакой возможности, да и, впрочем, нет ни надобности, ни особого желания. Ибо каждый сам по себе обязан, сберегая собственную свою честь, оберегать через то и честь заведения, коего он состоит сочленом. В противном же случае таковое сочленство для заведения, именуемого Императорским Казанским университетом, несомненно, является слишком обременительным и даже опасным.
За сим имею честь выразить Вам, ваше превосходительство, свое неизменное почтение.
Преданный Вам слуга, инспектор студентов, профессор
Статс-секретарь Магницкий был человеком твердым, прямым, к тому же высоких нравственных устоев. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Альберта Карловича, не будь его превосходительство почитателем стихотворного таланта Серафимы Сергеевны и не пиши он сам, втайне, идиллические стихи. А может, опять вмешалось в планиду Факса везение, не единожды выручавшее его в затруднительных жизненных ситуациях, могущих кончиться крайне для него плачевно, но всегда завершавшихся вполне счастливо. Кто знает?! Однако факт: его превосходительство время от времени посещал литературный салон Серафимы Сергеевны. Пришел он на одну из литературных пятниц и после получения сего письма. А поскольку был он человеком твердым и прямым, то рассказал Серафиме Сергеевне о письме, не упоминая, конечно, о его авторе и содержании.
— Просто сочинитель сего письма очень нелестно отзывается о вашем муже, — только и сказал Михаил Леонтьевич, уступив расспросам Серафимы.
— И вы не скажете мне, что в этом письме? — продолжала настаивать она.
— Не могу, не имею права, — развел руками Магницкий. — Простите, но письмо носит служебный характер.
— Ну тогда я сама скажу вам, что в этом письме, — заявила Серафима.
— Я полагаю, этого делать не стоит, — заметил Магницкий.
— Отчего же, — не согласилась с ним Серафима Сергеевна. — Мой муж пользуется большим доверием и успехом у женщин. И в этом письме описываются его связи с женщинами. Ведь так? — взглянула она в глаза Михаила Леонтьевича.
Его превосходительство замялся и неуверенно кивнул.
— Так это мне все известно, — спокойно промолвила Серафима. — И его похождения до нашей свадьбы меня совершенно не трогают. Мужчина он был холостой, и увлекаться женщинами являлось его правом.
— В письме говорится о его похождениях не только доего женитьбы, — тихо произнес Магницкий.
— А вот это уже неправда, — воскликнула с жаром Серафима. — Клевета! Примернее и достойнее мужа, чем профессор Факс, не сыскать в целом свете! И этот ваш сочинитель письма просто хочет помешать Альберту Карловичу занять должность декана факультета. Неужели вы этого не видите?
Все это Серафима произнесла с такой убежденностью и искренностью, что сама поверила в свои слова. Поверил и Магницкий. К тому же у его превосходительства имелись кое-какие данные относительно нечистоплотности в финансовой сфере самого автора письма. Ну какая может быть вера нечистым на руку доносителям?