Страсть сквозь время - Арсеньева Елена. Страница 35

– Шаги замедлились, а потом дверь начала тихо, беззвучно приотворяться. Петли на ней хорошо смазаны, оттого я ни звука не слышала, но вдруг понесло сквозняком, поэтому я и догадалась, что дверь открывается. Я открыла глаза, но сначала ничего не увидела. Потом почудилось мне некое движение. Как будто некий сгусток тьмы ко мне придвигался. Я подумала, что, если это привидение, оно должно быть белым. Я же видела, вернее, ощущала в комнате некую черную фигуру, которая подходила ко мне ближе и ближе. Она очутилась около самой моей постели. А потом лица моего коснулись ледяные, мертвенно-ледяные пальцы. Я схватилась за них, пытаясь отбросить от себя, и...

Ирина на миг замолкла, словно не решаясь выговорить того, что хотела, и закончила упавшим голосом:

– И все исчезло.

– Господи... – выдохнула Лидия и ощутила, как рука ее тянется осенить себя крестным знамением. Все время жизни в Затеряеве ей приходилось очень следить за собой, чтобы не забывать креститься, когда это делали другие, но сейчас это было потребностью смертельно испуганного человека. Инстинктивной потребностью!

– Ой, господи, Матушка Пресвятая Богородица! – взвизгнула Фоминична. – Страсти какие да ужасти! Она коснулась тебя? Да ведь это смерть тебя коснулась, дитятко мое ненаглядное!

Кеша, все еще сидевший на корточках у плиты, плюхнулся на пол и принялся быстро-быстро обмахиваться крестами.

– Замолчи, старая дура! – заорал Алексей, и у него стали совершенно бешеные глаза. – Накличешь!

Фоминична уткнулась лицом в колени. Плечи ее тряслись.

Ирина с виноватой улыбкой смотрела на эту суматоху. Поймав взгляд Лидии, она слабо пожала плечами.

– Я сначала тоже решила, что это смерть, – сказала она тихо. – Ведь у нее были такие ледяные руки... А когда ощутила, что уже одна в комнате, то, наверное, от страха потеряла сознание.

Лидия прижала ладонью бешено заколотившееся сердце. Да, жуть... уж на что она знает, точно знает, что Ирине суждена очень долгая жизнь, а все равно дрожь бьет, да еще какая! Что же говорить об остальных? Что же говорить о самой Ирине?!

– Потом, под утро, я очнулась, – продолжала та, – и поняла, что это была не смерть: ведь я еще жива! Но у меня было такое ощущение, что мой обморок длился не несколько часов, а несколько суток. Я так обрадовалась, что жива... И в то же время мне стало невероятно страшно. Ведь я могла и в самом деле пребывать в таком обморочном состоянии долго-долго, а в это время вы сочли бы меня умершей, и положили бы в гроб, и привезли попа, и отпели бы меня, и свезли на кладбище, и похоронили... И я очнулась бы в гробу.

– Ради бога, Ирина! – умоляюще воскликнула Лидия. – Ну что ты такое несешь, скажи! Ну как это можно – похоронить живого человека?! Существуют же способы определить, в самом деле мертв человек или нет! Я понимаю, Николай Васильевич Гоголь...

Она только хотела сказать, что Гоголь страшно боялся впасть в летаргус и быть похороненным заживо, однако, судя по некоторым исследованиям его биографии, именно эта участь его и подстерегла, да ведь это когда было, в какие времена! – но тотчас вспомнила, что в 1812 году Николаю Гоголю едва исполнилось три года. А до его смерти в 1852 году – еще сорок лет. И если даже в 1852 году были возможны такие ошибки, то, наверное, в 1812-м – еще более возможны!

Однако Ирине совершенно не о чем волноваться. Она и Гоголя переживет, и отмену крепостного права увидит, и... и...

Но как убедить в этом Ирину?

– Да, жуткая участь, – пробормотал между тем Алексей. – А помните аббата Антуана Франсуа Прево, автора романа о приключениях распутницы Манон Леско и кавалера де Грие, коим вот уже лет двадцать как зачитываются все русские барыни? Он, по слухам, был сражен апоплексическим ударом, однако приятели его, свободомыслящие врачи, решили исследовать его труп на благо науки. Они начали вскрывать его грудину, но тут Прево открыл глаза, полные муки, – и испустил дух на глазах у своих невольных убийц. Оказывается, он не умер, он просто впал в летаргус, который был прерван таким жестокосердным и зверским способом!

– Господи Иисусе, – быстро перекрестилась Ирина. – Спаси и сохрани!

– Да уж, барышни и вы, барин, зачем далеко ходить, – подал голос Кеша. – В наших краях вот что случилось однажды... Померла у одного мужика жена, а была она, по-нашему, по-простому говоря, брюхатая.

Произнеся это совершенно непристойное слово, он спохватился, аж рот ладошкой прикрыл и виновато посмотрел на Ирину. Бледные щеки той чуть порозовели, и можно было предположить, что, находись она в добром здравии, сейчас залилась бы краской до ушей. Ну как же, такое оскорбление ее невинности... Впрочем, Ирина скрепилась и снисходительно махнула Кеше: продолжай, мол!

– Ну, отпели ее и нерожденного ребеночка во чреве, – воодушевленно заговорил Кеша, – положили в гроб да и снесли на кладбище. Там все честь по чести – опустили в могилу да и засыпали землей. Только ночью вышел кладбищенский страж за нужным делом из своей избушки, слышит – вроде бы младенец где-то плачет. Небось попритчилось, думает. Нет, плачет и плачет! Пошел на крик – а крик-то из-под земли, из свежей могилы доносится! И вспомнил он, что в этой могиле чреватую бабу схоронили. Сторож был не робкого десятка: костер разжег, чтобы светло было, кругом себя черту очертил, оградившись от нечистого, заслонился святым крестом, схватил заступ – и ну землю в сторону швырять! Чем глубже копает, тем громче крик. Дорылся сторож до гроба и понял: именно там, внутри, младенчик плачет. Взломал он крышку, поднес ближе горящую головешку – да и видит: лежит женщина... а в ногах ее младенчик копошится. Он живой, а она уже померла, страдалица. Родила его – да и померла навовсе...

Кеша обвел глазами примолкших, накрепко ужаснувшихся слушателей:

– Вот провалиться мне на этом месте, если я вру! Говорят, что в имении графа Москвина живет этот мальчонка. То есть теперь он уже парень, парнище, можно сказать, но вот выпала ему такая судьба – родиться в могиле!

– Жуть какая, – пробормотала Лидия. – Жуть!

И вдруг раздался какой-то странный звук... не тотчас Лидия поняла, что это сдавленное рыдание. Рыдала Фоминична.

– Что ты, нянюшка? О чем ты? – встревожилась Ирина.

– О тебе, милушка, – захлебываясь слезами, выговорила Фоминична. – О тебе, моя красавица. Слушай, что скажу тебе... и вы, господа хорошие, слушайте! Помните, говорили мы о призраке Гаврилы Иваныча?

– Как не помнить! – хмыкнул Алексей. – На счастье, Гаврила Иваныч нынче ублаготворен и покоя нашего нарушать более не должен.

– Так вот... Грех на мне! – Фоминична, только что сидевшая на стуле, вдруг повалилась на колени и принялась покаянно биться лбом об пол: – Солгала я вам! Солгала!

– Ты, Фоминична, гляди голову не разбей, – усмехнулся Алексей, поднимая ее и снова усаживая. – Слышь? Расколотишь, говорю, голову. Угомонись да скажи толком, в чем дело-то!

– Призрак Гаврилы Иваныча отродясь по этому дому не хаживал, – заговорила, всхлипывая, Фоминична. – Не его это был призрак, а молодой графини Марьи Петровны Симеоновой, первой жены его деда и твоего, Иринушка, прадеда!

Кеша осенил себя крестным знамением и уставился на Фоминичну с ужасом.

– Знаю, Кеша, что говорить ты об сем не хотел, – скорбно кивнула она, – однако же, коли пошли такие страшные дела, коли сам Бог подвел к этому беседу, то надобно тайну открыть. И не спорь со мной, даже не пытайся меня отговорить!

Кеша, который явно хотел что-то сказать, смешался, промолчал, неуклюже поклонился и вышел.

– Призрак дамы? – повторил Алексей. – Молодой графини? Странно... у меня отчего-то было мнение, что молодые дамы, тем паче – их призраки, ходят легкой, почти невесомой поступью. Мы же все могли слышать шаги тяжелые, утомленные... ты, Фоминична, конечно, можешь сказать, что сюда с кладбища путь не ближний, по полпуда грязи на ноги нацепляешь, оттого и шаркала Марья Петровна ногами, как старушка... – Он хохотнул. – Умоляю, оставьте все эти бабьи сказки!