Ангелы - Кейс Мариан. Страница 88

Но тогда мне было всего семнадцать, и я не знала ничего из этого. У меня не было жизненного опыта, я не умела отстаивать свое мнение и идти наперекор чужим ожиданиям. Я не могла рационально мыслить. Меня обуял страх, от которого по ночам я просыпалась каждый час. Он превратил мою жизнь в ночной кошмар.

Мне снились младенцы. В одном из снов я несла малыша, но он был из чего-то, типа свинца, поэтому нести было тяжело, но я пыталась. В другом сне у меня был ребенок, но у него была голова взрослого. Он разговаривал со мной, обвинял меня, подавлял меня силой своей личности. Меня постоянно тошнило, но я не была уверена, от беременности ли это или от страха, ее сопровождавшего.

Шэй продолжал талдычить, что я могу на него положиться, что бы я ни решила, но я-то знала, чего он хочет. Он ни разу не сказал прямо, и хотя я не могла облечь это в слова, но ненавидела ощущение, что я одна ответственна за чудовищное решение. Я бы предпочла, чтобы он кричал на меня, чтобы я быстро поехала в Англию и все уладила, вместо того чтобы вести себя заботливо и по-взрослому. Хотя он выглядел как мужчина и был главой семьи Делани, мне стало ясно, что он, возможно, не настолько зрелый, как кажется. Он просто играл такую роль. И хотя мы были не разлей вода, у меня возникло странное ощущение, что Шэй от меня отказался.

Через три дня, после того как я сделала тест, я сообщила новость Эмили и Шинед. Они были в ужасе.

– Я знала, что с тобой что-то происходит, – сказала мне бледная Эмили. – Но я думала, что ты просто волнуешься из-за экзаменов.

Они без конца качали головами и восклицали «Господи!» и «Не могу поверить!», пока я не попросила их заткнуться и посоветовать, что делать. Ни одна из них не стала убеждать меня оставить ребенка. Обе считали, что избавиться от него – самое лучшее (или, по крайней мере, не самое плохое) решение. Их глаза были полны жалости и облегчения, что это происходит не с ними, и я снова захотела, чтобы это был всего лишь страшный сон, чтобы проснуться и дрожать от радости, что все это мне лишь приснилось.

Они решили, что лучше всего пойти к Клер, которая училась на последнем курсе в университете и во весь голос кричала о правах женщин и о том, что все священники – ублюдки. И правда, она так распиналась о правах женщин, что мама часто вздыхала:

– Клер забеременеет и сделает аборт, только чтобы доказать свою правоту.

Я рассказала сестре о своем состоянии. Она была поражена. В других обстоятельствах это могло бы меня позабавить, но тогда было не до шуток. Клер плакала, и кончилось все тем, что я сама утешала ее.

– Как печально, – рыдала она. – Ты же совсем молоденькая.

Через своего куратора из службы социального обеспечения Клер раздобыла для нас с Шэем информацию, и неожиданно легко мы все организовали. Тяжкий груз свалился с моих плеч. Мне не придется рожать этого ребенка и сталкиваться со всеми последствиями. Но меня обуяла куча новых ужасных тревог. Я была воспитана как католичка, но каким-то образом умудрилась избежать всех тех страхов и чувства вины, которые сопровождают нашу религию. Я всегда думала, что Боженька – добрый, и испытывала лишь легкие уколы совести из-за того, что занимаюсь сексом с Шэем, поскольку решила, что Бог не даровал бы нам потребность в сексе, если бы не хотел, чтобы мы этим пользовались. Я уже давно поверила в существование ада, но именно в тот момент внезапно начала размышлять над этим, и во мне это вызвало незнакомую реакцию.

– Я совершаю что-то ужасное? – спросила я Клер, боясь ее ответа. – Я – убийца?

– Нет, – уверила она меня. – Это еще не ребенок. Лишь скопление клеток.

Я беспокойно уцепилась за эту мысль, тем временем мы вместе с Шэем раздобыли денег. Мне это было не сложно, поскольку я всегда была экономна. А для него это было несложно, потому что он был очарователен. И вот вечером в пятницу (дело было в апреле), когда родители думали, что я уехала на выходные с Эмили, мы с Шэем поехали в Лондон.

Мы не могли себе позволить полет на самолете, пришлось отправиться на пароме. Это было долгое путешествие. Четыре часа на пароме и шесть – на автобусе. Большую часть пути я сидела прямо, словно линейку проглотила, уверенная, что не усну. Но где-то в районе Бирмингема я задремала на плече у Шэя и проснулась, только когда автобус проезжал по пригороду Лондона мимо домов из красного кирпича. Была весна. На деревьях пробивались первые зеленые листочки. Распускались тюльпаны. До сих пор стараюсь не ездить в Лондон. Всякий раз я снова переживаю чувства, которые испытала, первый раз увидев это место. Домов из красного кирпича там хоть пруд пруди, но я всегда думаю, а вдруг тогда я видела именно эти?

Я пришла в себя, словно вынырнула на поверхность. И услышала собственный плач. Я раньше никогда не плакала так. Звук поднимался изнутри. Я была ошеломлена и частично находилась под воздействием наркоза. Лежала и слушала себя. Я скоро перестану.

Боль. Было больно? Я проверила. Да, низ живота сводила судорога. Когда я прекратила издавать это повизгивание, мне нужно было что-то сделать с болью. Или, может, кто-то придет в палату? В этой больнице, которая не была на самом деле больницей, меня услышит медсестра, которая вовсе и не была медсестрой, и придет.

Но никто не пришел. И в каком-то забытьи, словно и не я издаю все эти звуки, я лежала и слушала. Должно быть, я снова уснула. В следующий раз, когда я проснулась, я молчала. Как ни странно, я чувствовала себя почти нормально.

В субботу вечером Шэй забрал меня и отвез в мотель, где мы провели ночь. Он был ужасно нежен. Я ощущала облегчение, и хотя и плакала, то лишь потому, что все уже позади и теперь можно позволить себе погоревать из-за своего ребенка. Почему-то я решила, что это был мальчик. Когда я размышляла вслух, на кого он был бы похож, на меня или на него, Шэй испытывал явный дискомфорт.

Мы выехали в Ирландию в воскресенье утром и вечером уже были дома. Невероятно, прошло меньше двух дней, а я снова была в своей комнате, где все выглядело обманчиво, даже непостижимо нормальным. Стол был завален учебниками, которые требовали моего немедленного внимания. Это было мое будущее, оно никуда не исчезло. Все, что мне нужно было делать, – вновь включиться в прежнюю жизнь. Немедленно, прямо в тот же вечер, я засела за книги. До экзаменов оставалось всего полтора месяца. Но уже через пару дней стали происходить странные вещи. Мне везде слышался детский плач. В душе, когда я мылась, в автобусе по дороге в школу. Но когда я выключала воду или когда останавливался автобус, плач прекращался.

Я попробовала рассказать Шэю, но он не хотел знать.

– Забудь, – отмахнулся он. – Ты чувствуешь вину, но не позволяй ей победить себя. Подумай лучше об экзаменах. Осталось всего несколько недель.

И я подавила в себе необходимость выговориться, убедила себя, что поступила правильно. Вместо этого заставила себя посвятить урокам столько времени, сколько было возможно, по максимуму. Когда желание поговорить о нашем ребенке становилось нестерпимым, я спрашивала Шэя что-нибудь о Гамлете, или о поэзии Уильяма Йетса и он с готовностью разъяснял мне, в основном пересказывая учебники.

Каким-то образом я пережила экзаменационную горячку. И вот все было позади. Я окончила школу. Я была взрослая, передо мной открывалась новая жизнь. Ожидая результатов экзаменов, мы с Шэем практически не разлучались. Мы много времени проводили вместе перед телевизором. И даже в теплые солнечные дни, когда было просто позорно сидеть на вельветовом диване или коричневом ковре, когда за окном такое праздничное солнце, мы все равно оставались дома и смотрели телик.

Сексом мы больше не занимались никогда.

В середине лета мы получили оценки за наши выпускные экзамены. Шэй справился отлично, а я сдала плохо. Не смертельно, но ведь я так упорно занималась, и все возлагали на меня большие надежды. Мои родители были сбиты с толку. Они тут же сделали вид, что мои плохие оценки совершенно неважны. Откуда им было знать, что я провела полтора месяца до экзаменов сидя в своей комнате и пытаясь расслышать воображаемый детский плач за ревом охранной сигнализации.