Говори мне о любви - Иден Дороти. Страница 69

Уильям сказал, что багаж, который прибыл из Германии, надо открыть. Он не может позволить, чтобы там лежала бомба, предположим, которая останется без присмотра в его доме в течение семи лет.

Начали с трех чемоданов, которые были довольно тяжелыми. В результате в них обнаружили личные вещи Эдвина: его великолепные костюмы, прекрасные, начищенные до блеска сапоги для верховой езды и шпоры, его пистолеты. Остался чемодан, где были разные смущающие вещи.

В нем были тщательно уложенная военная форма офицера кавалерии уланского полка, синий мундир с кантами красного цвета, чудной шлем – копия польской каскетки, шпага.

Где Эдвин умудрился приобрести это? Каким тревожным символом были они для него?

– Наш сын! – скептически воскликнул Уильям. Беатрис поежилась и сказала:

– Закрой чемодан, Уильям. Убери его с глаз долой. Я никогда не смогу смотреть на эти вещи.

Она вспомнила презрительный взгляд голубых глаз Эдвина и подумала, каким красивым мальчиком он был в детстве. Она уделяла ему внимание, пока не появилась Мэри Медуэй и не поглотила все ее мысли, целиком и надолго…

Глава 25

Уланские кавалерийские полки, которыми так восхищался Эдвин, в августе 1914 года перешли к действиям вдоль всей линии вместе с другими хорошо обученными и прекрасно экипированными немецкими полками.

Великая война, давно предсказанная Уильямом, началась.

Эдвин, заключенный в Петонвилльской тюрьме, собирался избежать войны, как он говорил прежде. Уильям был достаточно стар для службы в армии. Единственным членом семьи, кого прямо затронула война, оказалась Дези. Война изолировала Дези так же неизбежно, как если бы она жила на Северном полюсе. Письма от нее перестали приходить, безусловно, потому, что Сергея призвали на военную службу и отправили на Восточный фронт. Какие надежды были у Дези и ее маленькой дочери? Было ли у них достаточно еды, будут ли они надежно защищены, если предположить, что Германия победит и ринется на Восток, на Москву и Петербург, как она завоевала Бельгию и часть Франции?

Уильям, который оплакивал возможный захват Парижа этими «кровавыми Гансами», больше волновался, однако, за аннексию российских городов и благосостояние Дези. Он мучился из-за се молчания, постоянно писал ей письма, надеясь переслать их, и молился, чтобы они пришли по назначению.

Он худел и хирел, и в волосах мелькала седина. Если бы Беатрис могла смотреть на него беспристрастными глазами, он показался бы ей совсем старым человеком, потерпевшим поражение. Веселые искорки в его глазах совсем погасли. Правда, он был по-прежнему деликатным. Она всегда понимала это. Конечно, когда, встревоженный, он поднимался с постели, он был похож на старого генерала: то же изможденное лицо, так же выступали кости на теле. Но его шарм и красота оставались неизменными. Беатрис все еще считала его самым красивым мужчиной на свете.

Только росли его нервозность и недовольство, которое не вязалось с его обычной неизменной обходительностью. Но что оставалось в жизни человеку, когда его единственный сын сидит в тюрьме, его любимая дочь в изгнании, а жена и оставшаяся дочь посвятили себя выживанию магазина, так же как пытались выжить Англия и Британская империя.

Беатрис хотела сказать Уильяму, что у него есть женщина, которая любит его как всегда, так же сильно. Но кем она была теперь? Полнеющей и стареющей женщиной, с уложенными в пучок на затылке волосами. И ее образ действий – резкий и компетентный… Она привыкла к своему поведению так же, как к серому рабочему платью в магазине. Она все еще боялась, что ее огромная нежность подавит и удушит ее чувствительного супруга.

Она печалилась по поводу молчания Дези. Но Дези была одним из счастливых существ, которые всегда стоят на своих ногах. Разве она не родилась в незаслуженно благоприятных условиях, в хорошем доме, изнеженная воспитанием? У нее значительно лучший инстинкт выживания, чем был у ее хрупкой и цепкой матери. У нее будет все в порядке и лучше. Так же как для Беатрис лучше, когда Дези находится за тысячу миль от нее.

Эдвин, вероятно, более глубоко и унизительно страдал.

Сначала Беатрис часто писала ему и раз в месяц ездила в тюрьму. Но его красивое безжизненное лицо отворачивалось от нее, он делал это так явно, показывая абсолютное отсутствие интереса и к письмам, и к посещениям, что она прекратила свои поездки. Правда, она еще писала. Уверяла, что Овертон Хауз всегда будет его домом, что его комната хранится для него, а редкостная коллекция солдатиков, оставшаяся от дедушки, станет его собственностью, если он захочет. Она будет продолжать посылать ему книги по истории и о знаменитых военных походах. И что в противоположность тому, как он думает, она более глубоко и с симпатией интересуется его личностью.

Она только однажды повинилась, стоя перед усыпальницей Овертонов и прося прощения у старого генерала за то, что ее сын оставил пятно на семейной чести. Она, конечно, виновата и перед своими предками. Случай с Эдвином не мог быть наследственной чертой Овертонов.

В связи с яростной войной во Франции возникла благоприятная возможность возобновить тему патриотизма на витринах «Боннингтона». Это было сделано всем мужским штатом призывного возраста, которые ожидали повестки для прибытия на военную службу.

Беатрис не стала поддерживать малодушных, непреклонный взгляд ее глаз был всегда такой же суровый, как немецкие пушки. Молодые люди отправились пополнить ряды, включая Браша. Он первым предложил Флоренс выйти за него замуж сейчас, до того, как он отправится во Францию. Или она пообещает дождаться его?

Ни за что, сказала бесстрастно Флоренс. У нее нет намерения выходить замуж. Она любит Джеймса, но второй сорт есть второй сорт. Кроме того, у нее были подозрения, что его предложение в основном было связано с желанием утвердить свои права в «Боннингтоне».

Капитан Филдинг, ее действительная любовь (или он всегда был не более чем романтическая мечта?), погиб при отступлении у Монса.

Он был награжден посмертно Военным крестом, и Флоренс надела черную вуаль на соломенную шляпу, в которой она всегда ездила в магазин. Если Джеймс Браш и другие молодые люди из «Боннингтона» тоже будут убиты, она в знак траура закажет двойную церковную службу. К тому же вуаль скрывала красные заплаканные глаза, что было заметно по утрам, когда она вставала. Она только тайно рыдала.

По обыкновению, Беатрис хотела задрапировать магазин флагами, военными эмблемами и выставить на витринах траурные принадлежности – начиная от одежды до похоронных черных плюмажей. Этому решительно воспротивилась Флоренс. Страна всегда обязана быть веселой. Здесь должны быть цвет, утверждающий жизнь, изящные ткани, шарфы, ленты, даже шелковые чулки, а также бодрая музыка в Пальмовом дворе с шезлонгами и еда, даже если она менее изобильная и худшего качества, но выглядящая привлекательно. Женщины должны думать о магазине как о убежище от уныния и печали. Тут никогда не имеет права быть ни малейшего намека на потери и поражение.

– Кто решил показывать поражение? – проворчала Беатрис.

– Вы, мама, если вывесите флаги, потому что мы понесли потери при битве на Сомме. Это недостаточно и вызовет страх.

– Разве мы потеряли Сомму? – тревожно спросила Беатрис.

– Как вы думаете, со всеми этими тысячами убийц? Их с трудом можно назвать победителями.

Флоренс быстро щелкнула каблуками. У нее были очень тонкие красивые лодыжки, и теперь она их показывала. Казалось, она получала удовольствие, бросив вызов войне, и хотела удачно повернуть события в сторону успеха так же, как сделала однажды Беатрис. Теперь талант Беатрис как бы замер на месте или увял, вероятно, из-за того, что она постарела и гораздо больше беспокоилась об Уильяме, об Эдвине и даже о Флоренс с ее пугающей компетентностью и эмоциональным поведением.

В то же самое время отдел с дорогими драгоценностями, принадлежащий Флоренс, закрыли, потому что иностранных товаров больше не было в наличии. Впрочем, его можно будет восстановить после войны. Все европейские страны сейчас были ограблены.