Говори мне о любви - Иден Дороти. Страница 82
– Выше нос, бабушка! – и кресло с седоком двинулось.
Персонал выстроился в два ряда, чтобы она могла проехать между ними. Швейцар в темно-синей с золотом ливрее, главный администратор, заведующие отделами, продавец в темном пиджаке и в полосатых брюках, продавщица в аккуратном черном с белой отделкой платье. Беатрис намеревалась остановиться около своей личной территории, у кассы на подиуме, но осуществить это было очень трудно, пришлось бы подняться на ступеньки. Проклятие, проклятие, проклятие, она была узником в этом унизительном кресле!
Затем она почувствовала пальцы Анны, нежно нажавшие ей на плечи, смогла поднять голову, улыбнуться и сказать несколько слов, которых они ждали от нее: о благодарности, о том, как она их ценит, о добрых пожеланиях в будущем для них, о времени, которое тащится.
Кто-то вложил ей в руки букетик бутонов роз.
Все внезапно расплылось у нее перед глазами, и она испугалась, что не выдержит. Это было так, будто она увидела всю свою жизнь, которая сейчас прошла перед ней.
– Отвези меня домой, – шепнула она Анне. В машине она сказала в ярости:
– Я струсила!
– Нет, вы не струсили, бабушка. Вы были похожи на королеву.
– На которую? – спросила она с презрением. – На Викторию?
– Конечно, бабушка. Вы не хотели бы быть никакой другой. Ведь правда?
Королева она или нет, королева тоже человек. И личность с физическими слабостями.
Беатрис почувствовала сонливость, как только попала домой. Когда она просыпалась, оказывалось, что уже далеко за полдень, но уходящее солнце светило в саду. Не было никаких сигналов от Хокенс, которая должна была войти и нарушить ее покой, но слабо доносились звуки из музыкальной комнаты, играли на рояле.
Шопен? Нет, это была медленная, немного грустная мелодия, которую она раньше не слышала.
Она села и позвонила в колокольчик, чтобы пришла Хокенс.
– Спустите меня на первый этаж.
– Непременно, мадам. Не хотите ли позвать Анну? Она в музыкальной комнате.
– Нет, я не хочу ей мешать.
Лучше отказаться от этой любимой комнаты с ее воспоминаниями и перебраться на нижний этаж. Беатрис прилагала много усилий, чтобы подняться сюда, когда ее с трудом усаживали в передвижное кресло. Снова Флоренс думала о недозволенных расходах, но она была лишена сантиментов и не знала, что Уильям еще приходит в эту комнату, трогает ее за руку и иногда целует ее.
Однажды Беатрис разрушила прекрасную зеркальную комнату из-за мелочной ревности. Она не повторила бы этой ошибки снова.
Французские окна музыкальной комнаты были открыты на террасу, и в конце сада Эдвин трудился над цветочным бордюром.
Его голова была едва видна среди высоких золотых шаров и подсолнечников. После проведенного в саду дня он был дружелюбным и мирным, смеялся над тем, что подсвечники стоят на обеденном столе. Теперь он временами беседовал о других предметах, а не только об армии и исторических битвах. Это благодаря Анне. Она напевала нежно, чистым мелодичным голосом:
Лились жалобные ноты, и так как девочка сидела спокойно, Беатрис рассматривала ее. Густые каштановые волосы (Уильям), бледное треугольное лицо с блестящими глазами, изысканные прекрасные запястья и лодыжки. Маленький утенок вырос. Теперь она могла удивить даже свою мать, если эта неугомонная несчастная личность, потерявшая сердце в своем «рено», увидела бы дочь.
У нее не было признаков нежной красоты своей настоящей бабушки, не станет она и блестящей красавицей, как Дези. Она навсегда останется странной чужеземкой, но будет интригующе приковывать к себе внимание. В один прекрасный день, без сомнения, молодой человек, который понимает толк в женщинах, почувствует глубокую любовь к ней. Она не будет неудачницей, Анна. Атмосфера Овертон Хауза, к счастью, оказалась благотворной для нее.
Беатрис презрительно фыркнула и сказала хриплым голосом:
– Спой эту песню еще раз, только по-английски. Я никогда не знала как следует французского.
– Бабушка, а я и не знала, что вы здесь. Анна начала тихонько петь по-английски:
– Бабушка!
– Да?
– Вы плачете?
– Нет. Да. Твоя песня не подходит для этого дома.
– Почему? – Анна от удивления подняла брови, и снова что-то неуловимо прекрасное и изысканное появилось в ней, такое же, как и ее изящные запястья и лодыжки. Это ошеломило Беатрис.
– Потому что здесь никогда не было достаточно любви. Это была целиком моя вина. Бедные Эдвин и Флоренс, я никогда не любила их достаточно. И Дези тоже, но это по другой причине. Что касается Уильяма…
– Нет, бабушка! Посмотрите. Вы не можете сказать, что вы и дедушка не любили друг друга. Стоило только увидеть, как он смотрел на вас, когда вы выходили из комнаты!
У Беатрис перехватило дыхание.
– Правда?
– Правда, бабушка. Простите великодушно, но я уверена, что это люди не давали вам необходимую любовь. Помню, как я удивилась, когда приехала сюда, что два старых человека могут еще испытывать такие чувства. Теперь я об этом лучше знаю.
– Ты ничего не знаешь! Ничего…
– Бабушка, пожалуйста! Вы становитесь все более грустной день ото дня.
– Да, становлюсь. Я сейчас решила… ты должна знать, что я собираюсь оставить Овертон Хауз тебе.
Если ты обещаешь навсегда оставить в доме дядю Эдвина.
– Конечно! Ох, бабушку, а я имею на это право?
– Конечно, ты имеешь право. Больше, чем кто-либо. Ты сохранишь дедушкины драгоценные вещи, картины, мебель и семейные портреты.
– И «Желтую землю» Уорсестера, и «Зеленое яблоко» Дерби, – выдохнула Анна.
Дрожащие губы Беатрис внезапно преобразились в улыбку.
– И если ты увидишь старого мужчину, стирающего пыль со своего фарфора и берущего коробки с бабочками, или храброго старого владельца дома, занимающихся не своим делом, то знай – это дружелюбные привидения. – И после вынужденного молчания Беатрис добавила: – Но здесь могут быть и другие.
– Да?
– Никогда не бойся. Точно помни, что ты не можешь сражаться с привидениями. Мне понадобилось долгое время, чтобы научиться этому. А сейчас перестань петь сентиментальные песенки и покажи мне, насколько ты в самом деле продвинулась в музыке.
Сыграй мне Шопена.