Насколько мы близки - Келли Сьюзен С.. Страница 17

– Сукин сын. – Рут ее слова не убедили и не смягчили. – Что за сукин сын.

– Мы можем чем-нибудь помочь? – промямлила я. – Тебе что-нибудь нужно?

Рослин ответила слабой улыбкой.

– Нет. Мы переживем и это. Вместе с Анной Франк я верю, что в глубине души люди очень добры.

– Прекрати цитировать пошлости! – взвилась Рут.

Рослин не обратила внимания на ее взрыв.

– Когда Берк вернется, дом будет его ждать, – сказала она. – Безупречный, в идеальном порядке.

Рут взяла ладонь Рослин в свою, погладила.

– Ах, Рослин, – бесхитростно произнесла она. – А когда он у тебя был не безупречен, не в идеальном порядке?

Целую неделю Рослин была неизменно оживлена, ее вера в возвращение Берка неколебима. Казалось, она поставила себе целью заполнить дни беспрерывной, лихорадочной деятельностью во благо семьи. Она весело махала нам с крыльца, до блеска намывая окна, или из машины, мотаясь взад-вперед по каким-то домашним делам. Вечерами все до единого окна в доме гостеприимно сияли теплым светом. Обнадеженные ее энергией, мы с Рут в пятницу пересекли сквер, чтобы распить с Рослин бутылку вина перед ужином. Рослин мы обнаружили у гаража – неряшливую, сникшую. Услышав наши шаги, она подняла голову, на лице ее лежала печать отчаяния.

– Что?! – выдохнула я. – Берк?…

– Нет, – чуть слышно отозвалась Рослин. А потом: – Да.

Она протянула толстый журнал, скрученный в тугую трубку и измочаленный там, где его терзали безостановочно сжимающиеся пальцы Рослин:

– Вот. Нашла среди его журналов про охоту.

Я вынула журнал из ее руки, развернула, это оказался каталог белья «Виктория» -сплошь длинноволосые, длинноногие полуобнаженные красотки.

– Сверху, – простонала Рослин. – В самом углу.

Со снимка зазывно смотрела брюнетка в бикини, кокетливо надув губки. Ничего особенного: та же соблазнительная поза, что и на сотнях других снимков, тот же бюст, как две спелые дыни вываливающийся из подобия лифчика. Но под иллюстрацией было начертано черными, жирными, наглыми каракулями: «Закажи вот это. Трина».

– Трина, – бесцветным голосом повторила Рослин. – «Закажи вот это. Трина». Знаете, кто такая Трина? Это уменьшительное от Катрина. Берк так называл нашу садовницу! Забавно, правда? – От шепота не осталось и следа, она почти визжала. – У моего мужа интрижка с блондинкой, которая стрижет наши газоны! Я сама сто лет назад наняла девочку с косичками – восемнадцать лет, со школьной скамьи, без гроша! А теперь… – Визг раскололся на всхлипы. – Я ему верила! – навзрыд выкрикнула Рослин. – Верила, что он допоздна работает, верила, что по выходным охотится. – Рухнув на колени, она спрятала лицо в ладонях. – Для меня у него не нашлось ласкового имени. Столько лет… столько лет я старалась все делать как можно лучше, быть хорошей женой. Хорошей матерью. Я так старалась, так старалась. Что же я сделала не так?

Рут опустилась рядом с Рослин на корточки, убрала ее ладони от лица.

– Ты хорошая мать. Ты замечательная жена. Ты ничего не сделала. Берк виноват, Берк!!! Твоей вины нет.

Рослин, казалось, не слышала. Протянув руку, она погладила травинки – тоненькие, юные, нежно-зеленые.

– Смотрите, – сказала она, коснувшись пальцем глубокого следа от колеса у края дорожки. – Я всегда так осторожно подаю назад, так осторожно. – У нее вновь сорвался голос. – А он проехал по травке. Он ее убил. – Голос вдруг стал скрипучим. – Кусок дерьма, – произнесла Рослин, от которой я ни разу за все годы не услышала ругательства. – Неудивительно, что эта сучка влетала нам в чертовски круглую сумму. А на какие шиши они бы трахались?

Эта крутая перемена в ее настроении оказалась лишь прелюдией – прелюдией к предстоящим неделям, в течение которых Рослин блекла и чахла вместе с природой. Прежде она всегда жила вне нас, обособленно, в стороне, всецело поглощенная буднями и праздниками детей, а в те страшные, тоскливые недели мы с Рут оказались втянутыми в личную жизнь Рослин. Из сочувствия, из необходимости, из соседского долга. И потому, что все мы женщины.

Мы приглашали ее к себе и звали на все семейные события, на школьный осенний базар, в кино, в рестораны и на футбол. Почти всегда она отказывалась, а в тех редких случаях, когда соглашалась, мы очень старались не замечать изумленных лиц наших детей при виде неряшливой и угрюмой Рослин, которую они знали ухоженной, живой, солнечной. В октябре, на Хэллоуин, со ступенек Лоуренсов не улыбалась искусно вырезанная тыква и во дворе не высились груды листьев, собранных Рослин специально, чтобы дети могли вволю попрыгать. Листья остались лежать, где упали, устилая подросшую траву или темнея неопрятными клочками на широком крыльце.

– Рогейн! – ни к кому прямо не обращаясь, внезапно произнесла Рослин во время футбольного матча Джея, на который мы ее общими усилиями вытащили.

Мы сидели на открытой трибуне. Я обернулась к Рослин:

– Что?

Она глубокомысленно кивнула, не переставая теребить рукав.

– И как я сразу не сообразила? «Средство Рогейна» для роста волос! Он полгода втирал его, чтобы вернуть волосы вот здесь, – она ткнула себя в макушку. – Очень дорогое лекарство.

Мы со Скотти обменялись тревожными взглядами.

– Кому колы? – поспешно спросил Скотти. – Пойду в буфет, возьму.

Рослин безучастно смотрела на поле. Вечером я напала на мужа с обвинениями:

– Ты знал? – И в страшном сне мне не могло присниться, что вскоре тот же вопрос будет обращен ко мне. – Ты знал? Знал, что Берк собирается уйти?

– Нет! Конечно нет, Прил! Я потрясен не меньше твоего.

– А сказал бы, если б знал?

Скотти остановил на мне долгий взгляд.

– В чем суть? Ты сейчас о Рослин или о себе? То ли Рут, то ли еще кто внушил тебе сильно преувеличенную идею о мужской солидарности. Дай Рослин время. Уход мужа – все равно что его смерть. Ей необходимо пройти все стадии горя, прежде чем смириться.

Я была возмущена такой мелкой философией.

– Это хуже, чем смерть! Это предательство.

– Ты что же, предпочла бы, чтобы Берк умер? – заорал он в ответ.

Онемев от такой несправедливости, я смогла лишь стиснуть зубы. Увы, в поведении Рослин не просматривался предсказанный Скоттом принцип: никаких стадий последовательного исцеления – шок, отрицание, скорбь, гнев. Рослин была непредсказуема: то опасно смирна, то пугающе враждебна. Покаянные приступы самобичевания внезапно сменялись едкой до абсурда злобой. Рослин металась между по-детски беспредельной верой в возвращение Берка и хлестким цинизмом. Но после каждого взрыва бешенства или потоков горьких слез она возвращалась к одному и тому же не имеющему ответа вопросу: почему?

Хорошо хоть на выходные иногда приезжали сыновья, Уильям, Трей и Дэвид, ее три мальчика, которых я почти не знала и каждый из которых – кто раньше, кто позже – переступил порог юности. Они выросли, превратившись в долговязые, немного неуклюжие портреты своего отца, но по-прежнему терялись перед реальностью: семья разбита, мама уже не та, отца нет.

– Как ребята? – спросила я после одного из этих визитов.

Пустой взгляд Рослин был устремлен вдаль, через двор, на вечнозеленую изгородь, побитую морозом и брошенную погибать.

– Впервые в жизни я радуюсь, что они выросли, – сказала она, рассеянно вытирая ладонью губы. – У них недавно были дни рождения. Я послала каждому по кожаному ремню. Берк отправил деньги. Дэвид на них отметил свой двадцать один год – огнедышащим драконом на руке.

Глаза Рут округлились.

– Тату?! – уточнила я.

Рослин вскинула на меня возмущенный взгляд:

– Кажется, я ясно выразилась! – Ее голос упал до вялого шепота: – Хотя что удивляться… ведь их дни рождения всегда были на мне. – Она хихикнула, резанув нас с Рут явственной ноткой безумия. – Я троих детей родила под рев трибун на баскетбольных матчах чемпионатов мира. Телевизоры орали по всему роддому, в том числе и в моей палате. – Она провела пальцем по щеке, посерьезнела. – Но еще поразительнее, что я почему-то очень основательно, чертовски упорно трахалась в январе. Когда я решала забеременеть, – душераздирающе тусклым тоном говорила она, – то дожидалась, пока Берк уйдет в ванную мыться, а сама поднимала ноги, чтобы ни капли его спермы из меня не вытекло.