Насколько мы близки - Келли Сьюзен С.. Страница 24

– Правда. Не будет больше наших девчоночьих каникул. Этот… эта поездка всегда будет напоминать о себе, уничтожая радость. Как шрам от глубокой раны. Это моя вина. Я обокрала нас обеих, Прил. Лишила чего-то ценного в жизни. И нашу невинность я тоже убила.

– Ну что ты, Рут! – возразила я. – Невинными мы никогда не были.

– Были, Прил.

На дорожке у дома Кэмпбеллов я заглушила мотор. День только-только перевалил за середину; дети еще не вернулись из школы, мужья – с работы.

– Спасибо, – сказала Рут. – Спасибо за то, что не бросила меня, когда обман раскрылся; за то, что привезла домой, за то, что вынесла это… очищение души. – Она мимолетно улыбнулась. – А я чуть было не купила твоего Стегнера – в качестве материального «спасибо», но название… – Она запнулась. – Прости… не смогла.

Мы расстались не сразу, надолго застыв в молчании, которое и сближало, и тяготило. Когда февральская промозглость выстудила салон машины, я наконец отстегнула ремень безопасности и протянула Рут ключи. Ее пальцы сомкнулись вокруг моих ледяным кольцом отчаяния.

– Обещай, Прил. Поклянись. Никогда. Никогда, Прил.

Я заглянула в ее глаза, где плескалась скорбь.

Веки припухли и покраснели, но белки были странно, пугающе ярки.

– Никогда, Рут.

– Миссис Хендерсон, известна ли вам какая-либо причина, какое-либо обстоятельство или, возможно, ситуация, которые могли бы подтолкнуть миссис Кэмпбелл к ее шагу? – В ожидании ответа прокурор возвел взор к потолку, как сделала и я два года назад. – Какой-нибудь мотив для ее поступка?

Мотив. Память зацепилась за это слово.

– Придумывать факты, события – проще простого, – сказала я. – Куда сложнее подвести под поступки людей движущие ими мотивы.

– Без разумной причины никак, Прил? – спросила Рут.

– Миссис Хендерсон?

Подняв глаза, я посмотрела на Рут. Ее ответный взгляд не умолял, в нем не было ни страха перед разоблачением, ни надежды на сострадание. Малыш скоро отметил бы второй день рождения. Он уже ходил бы. И говорил.

– Никогда, – сказала я.

– Никогда? - озадаченный, переспросил прокурор.

Судебный репортер выжидающе вскинул голову.

– Не известны, – исправилась я. - Такие причины мне не известны.

Глава девятая

Через неделю после нашего с Рут возвращения из горного отеля Берк тоже вернулся в белый особняк на нашем холме. Он прибыл без предупреждения и без фанфар. Если бы не его джип на подъездной дорожке, мы бы остались в неведении – настолько погружены были в себя воссоединившиеся супруги. Мне несложно представить, как он униженно вымаливал прощение, с какой робкой надеждой во взоре просил принять его в лоно родного дома и семьи. Или в лоно жены. Еще проще мне представить, как таяла Рослин, пока Берк лживыми уговорами и лестью прокладывал обратную дорожку в ее сердце и в ее постель.

Берк проявил себя неплохим актером, весьма талантливо сыграв роль раскаявшегося блудного мужа. Болтал, должно быть, о проблемах переезда, о нудных, но необходимых процедурах, с ним связанных: отказ от съемного жилья, отключение телефона, объединение счетов. Они строили планы на будущее, клялись друг другу измениться, делились надеждами. Утром седьмого дня Рослин проводила его на работу, помахав на прощанье с крыльца, – сияющая, блаженно удовлетворенная вновь обретенной опорой, пресыщенная сексом. На традиционной прогулке тем днем мы с Рут увидели Рослин первый раз за неделю. Она притормозила возле нас и выглянула в окошко машины, не в силах сдержать улыбку во весь рот.

– Берк вернулся! – сообщила она.

– Мы заметили, – ответила Рут.

– Рада за тебя, – сказала я. – Ты счастлива? (Рослин кивнула, залившись краской.) Пройдешься с нами? Мы обойдем квартал, а ты присоединишься у своего дома.

– Спасибо, сегодня никак не могу. Записалась к гинекологу.

– Что случилось? – спросила Рут.

Рослин хихикнула, как девчонка, и помотала головой:

– Ничего страшного. Банальный цистит. «Болезнь новобрачных», как говорится.

Рут украдкой наступила мне на пятку. Какими бы интимными подробностями ни делились мы с Рут между собой, от застенчивых откровений Рослин мы обе неизменно ежились в душе.

А Берк больше не появился. Он провел с женой ровно неделю. Семь дней, всего семь. Вполне достаточно.

– Не надо, – советовала Рут. – Не ищи работу. Не показывай, что способна прокормить себя.

– Не надо, – говорила я. – Не уступай ему.

– Не надо, - предупреждали мы хором. – Ничего не подписывай.

– Не надо отчаиваться. Не надо прощать. Не надо тешиться надеждами.

Не надо. Не надо. Не надо. Не надо распахивать перед ним двери дома. Смени замки.

Ни в коем случае не спи с ним – вот что должны были мы посоветовать Рослин. Но мы были столь же наивны, как и она; мы не догадывались о подлом спектакле Берка; мы вместе с ней пребывали в безрассудном неведении о том, что ночевка в одном доме с изменившим супругом рассматривается судом как акт прощения. Негодяю достаточно провести ночь на диване в соседней комнате, чтобы закон отмел все обвинения в измене и отказал пострадавшей стороне в компенсации. А Берку удалось куда больше. Он задержался не на одну ночь и провел их не на диване за стенкой. Под звуки его вероломных заверений в любви и искренности хрупкая броня обиды Рослин слетела с нее вместе с одеждой.

Способность Берка к разрушению не знала границ, как не знало границ доверие Рослин.

Три дня спустя прибыли новые документы: официальные бумаги по разделу имущества, с установленными датами оценки совместно приобретенных вещей – мебели, столового серебра, даже сервизов и декоративных настенных блюд. «Разномастную кухонную посуду» Берк оценил в сорок долларов и еще в двадцать пять – «карнавальные костюмы детей, хранящиеся в стенном шкафу гостиной». Следуя инструкциям своего адвоката, Берк заснял на видео содержимое дома – всех до единого шкафов, ящиков, кладовки, буфета и полок – как противовес и компенсацию его оклада, сбережений, пенсионных накоплений, всех доходов до последнего цента, чтобы судья счел разномастную кухонную посуду и карнавальные костюмы детей существенным подспорьем для Рослин, на которое она могла безбедно существовать, не посягая на честно заработанные деньги Берка. Как будто ей пришло бы в голову посягать на его капиталы. Дом предписывалось оценить и продать немедленно, расходы возлагались на обе стороны поровну. Не прошло и сорока восьми часов, как столбик с металлической табличкой «Продается» был вбит в мерзлую землю лужайки перед домом. Как последняя точка в акте предательства. Конец всему. Полное разделение имущества, судеб, жизней.

Мы слышим о «повреждении рассудка» в результате страшных физических травм -несчастных случаев, падений, побоев и электрошока, но рассудок Рослин, ее слабая психика пострадали не меньше. Она пребывала за пределами понимания или гнева, где-то в мрачных подземельях драмы и несчастья, застилавших, затуманивавших трусливое, выверенное зверство Берка. В ступоре своего горя она безмолвным зомби недвижно пережидала, пока банковские служащие и агенты по недвижимости в сопровождении странных парочек дергали ручки окон, заглядывали в туалеты, измеряли кладовки и уточняли возраст посудомоечной машины. Нашего общества Рослин не искала. Невинная жертва с потухшим взглядом, она пряталась в доме и в себе. Я видела ее лишь однажды, но узнала эти пустые, отстраненные глаза, потому что видела такие же, но помоложе, три десятилетия назад, на лице Бедной Полли в «Киавасси». Я должна была проникнуться их беспросветной болью – и действовать немедленно. Мы должны были встать по обе стороны от Рослин. Рут и я. «У него был шанс стать героем», – как-то пошутила Рослин, когда охотничья когорта Берка отменила запланированный на выходные отстрел животных. Берк все равно уехал – один, -хотя мог провести два дня дома с женой. И стать ее героем.