Покорившие судьбу - Кинг Валери. Страница 39

– Эдвард, я должна тебе кое-что сказать.

Он нахмурился.

– Что-нибудь серьезное?

– Да… думаю, что да. Знаешь, в пятницу после папиного обморока и после того, как ты сообщил мне о своем отъезде, я приняла одно решение. В тот вечер на балу, как раз перед тем, как папе стало плохо и ты нашел его на тротуаре под дождем, лорд Питер попросил моего позволения приехать в Хатерлей и переговорить с моим отцом.

– Эк, сподобился! – усмехнулся Блэкторн. – Надеюсь, ты ему отказала?

Как странно, подумала Джулия, он как будто не видит непомерной тяжести свалившихся на них испытаний. Не видит или не хочет видеть? Ему тяжело было уезжать в Корнуолл, зная, что он нужен ей здесь, – пусть так, но ведь он уехал. Уехал, предоставив ей бороться в одиночку, – и она боролась как могла.

– Думаю, вряд ли ты сможешь меня понять, но… я не отказала ему.

Эдвард долго молчал, потрясенно глядя на нее.

– Ты права, – наконец проговорил он. – Я не могу этого понять.

Джулия встала и отошла к камину. Мысли ее путались и метались. Эдвард уязвлен? Но разве она уязвлена меньше? А ему как будто нет до этого дела…

Эдвард тоже поднялся с дивана и встал рядом с Джулией. Лицо его было угрюмо, серые глаза, казалось, пронзали ее насквозь.

– Разве мы с тобою не решили, что сообща мы в конце концов найдем выход из положения?

– Это решил ты, а не я, – просто ответила она. – Да, ты много раз говорил, что найдешь выход, и я много раз верила тебе, а потом приходила домой и узнавала о новой папиной выходке. Мне… мне ничего не оставалось делать. Я должна была принять предложение лорда Питера.

Опустив глаза, она принялась рассматривать зеленые и золотистые узоры ковра у Эдварда под ногами. На нем были начищенные до блеска сапоги с черными отворотами. Господи, зачем он уехал тогда, в пятницу?

Наконец, собравшись с мыслями, она снова перевела взгляд на его лицо и продолжала:

– Я не могла ему отказать, потому что мне было слишком страшно. В субботу мы с лордом Питером договорились, что он встретится с папой и попросит у него моей руки, а когда все формальности будут соблюдены, мы объявим о нашей помолвке. Но в воскресенье перед рассветом, вернувшись от сэра Перрана, папа застрелился. – Как странно, что она могла так спокойно, почти равнодушно произносить эти слова. – За два дня я послала лорду Питеру три письма, но почему-то не получила ответа. Во вторник на похоронах было много людей, среди них даже те, кого я вовсе не знала, но лорд Питер так и не приехал. Мне это показалось странным – ведь он должен был знать о случившемся. Поэтому сегодня я сама поехала к нему в гостиницу в надежде поговорить с ним и выяснить, что ему помешало приехать в Хатерлей… Только что в гостинице мне сообщили, что он уехал в Брайтон по крайней мере до конца лета.

С трудом договорив последние слова, Джулия отвернулась и перешла к окну, из которого несколько минут назад она увидела двуколку Эдварда. Небо над Хатерлеем было затянуто серыми тучами, вот-вот мог пойти дождь.

Услышав за спиной шаги, она догадалась, что Эдвард тоже приближается к окну. Он остановился так близко от нее, что от его дыхания дрожал завиток у нее над ухом.

– Ты знаешь мое мнение о лорде Питере, и он его лишь подтвердил. Однако ни он, ни его так называемое предложение, от которого он тут же постарался откреститься, меня сейчас не интересуют. Волнует другое: ты мне совсем не веришь.

– Тебя не было здесь, ты только что приехал, – устало проговорила Джулия. – Возможно, я поторопилась, не знаю. Но, обдумывая снова и снова свое положение, я всякий раз приходила к одному: если лорд Питер попросит моей руки, я должна ответить согласием, иначе моим сестрам не на что надеяться в будущем.

– Но почему, почему ты не хочешь поверить мне? Я уже говорил тебе: у меня есть влиятельные друзья, с их помощью мне удастся возродить ваш карьер, скоро он начнет давать солидную прибыль, и твои сестры смогут счастливо устроиться!..

– А отцовские долги?

– Джулия, я не могу сию же минуту ответить на твой вопрос, но я уверен: выход есть, и мы найдем его, если будем искать вместе. Скажи мне только одно: ты любишь меня?

Он легонько приподнял ее подбородок, и ей пришлось смотреть ему в лицо. Серые глаза Эдварда вопрошали, умоляли и звали ее туда, куда ей самой хотелось больше всего на свете.

– Люблю ли я тебя? – прошептала она. – Конечно, люблю и всегда буду любить. Но я в отчаянии, и впереди никакого просвета… Пойми меня: Элизабет, Каролина, Аннабелла…

– Довольно, – мягко оборвал он. – Думай сейчас только обо мне и о нашем с тобой будущем. От страха и от горя ты просто потеряла голову, вот тебе и видится все в черном свете.

Джулия вдруг подумала, что можно ведь и правда забыть обо всем, хотя бы на несколько минут; все заботы последних двух лет начали отодвигаться от нее куда-то бесконечно далеко. Теперь она видела перед собою только Эдварда и не желала никого и ничего другого. Ей хотелось остаться с ним навсегда – все равно, в бедности или в богатстве.

– Эдвард, когда ты со мной, все кажется так просто…

– Вот так-то лучше, – с довольной улыбкой пробормотал он и нежно привлек ее к себе.

Едва Джулия попала в блаженный плен его объятий, его губ и его обещаний, на сердце у нее стало легко и покойно. Казалось, теперь не надо было ни о чем тревожиться.

Эдвард наконец оторвался от ее губ и потянул ее от окна к тому самому дивану, с которого они недавно встали. На диване, не дав ей опомниться, он начал покрывать ее лицо страстными поцелуями. Где-то в глубине ее сознания шевельнулась мысль, что надо встать и уйти, но тут же исчезла: в объятиях Эдварда было слишком хорошо, так хорошо, что не думалось уже ни об отце, ни о его долгах, ни о будущем.

Пальцы Эдварда начали одну за другой отыскивать шпильки, скреплявшие ее пучок, и вскоре вьющиеся пряди рассыпались по ее плечам. Он бережно поднес к губам одну из них, потом, запустив пальцы в золотистый шелк ее волос на затылке и клоня ее голову к себе, снова поцеловал в губы.

Другая рука Эдварда тем временем пыталась притянуть Джулию как можно ближе. От его жарких поцелуев у нее закружилась голова и в крови вскипело желание, какого ей не доводилось прежде испытывать.

Неожиданно для себя самой Джулия поняла, что хочет его. Да, она хочет его и хочет, чтобы он стал ее мужем сейчас и здесь, в этой самой комнате, в которой недавно звучали нежные признания лорда Питера, забытые на другой же день им самим… Пальцы Джулии потянулись к застежке его редингота, и он понял ее без слов.

Скинув редингот и жилет, он снова приник к ее губам, но теперь он уже оказался над нею сверху, а она внизу. Так ей было гораздо удобнее и приятнее обнимать его и прижиматься к нему всем телом.

Пока его язык скользил по ее губам, дразня и сводя ее с ума, а руки гладили и ласкали ее тело, дыхание Джулии все учащалось. Нагнувшись, он поцеловал выпуклости ее грудей в вырезе черного платья и крепко прижал ее к себе. Теперь она уже вся превратилась в желание. Эдвард приподнял шелковый подол ее платья, и мгновение спустя ее робкие попытки сопротивления были сломлены. Не было силы, которая могла бы удержать их у черты благоразумия.

Джулия удивленно прислушивалась к незнакомым ощущениям. Слегка приподнявшись над нею, Эдвард заботливо заглянул ей в глаза и спросил:

– Тебе не больно?

– Нет, – прошептала она. – Мне так хорошо! – Джулия слышала, что первый раз бывает очень болезненным, но, видно, у нее было иначе.

Эдвард вошел в нее снова сильно и глубоко, повторяя своими движениями вечный ритм всего живого на земле. Когда, задыхаясь, она начала искать губами его рот, он тут же с жадностью приник к ней, и ее желание, и без того нестерпимое, сделалось еще острее. Она уже двигалась вместе с ним, в его ритме, и с каждым его движением на нее накатывала новая волна наслаждения.

Эдвард любил ее, он овладевал, он уже владел ею. Джулия закрыла глаза, и тотчас перед нею поплыли картины из далекого прошлого, когда они еще были детьми и она мечтала стать его женою… Но волны стали захлестывать ее чаще, смывая все мысли о прошлом и будущем, и вся она уже превратилась в дрожащее ожидание. Она едва могла дышать. Эдвард застонал; волны наслаждения вздымались выше, выше и наконец достигли вершины… Джулия хотела кричать, но губы Эдварда зажимали ей рот, и она могла только застонать вместе с ним. Такого с нею не было никогда: каждая ее клеточка жила и ликовала.