Покорившие судьбу - Кинг Валери. Страница 92

Джулия наконец отняла у него свою руку.

– Я должна идти, – сказала она. – Со мною Эдварду как будто делается лучше, даже когда он в бреду.

Когда она встала с дивана, он тоже поднялся и спросил:

– Можно мне… взглянуть на моего сына?

Горло Джулии судорожно сжалось.

– Да, но только взглянуть. И, пожалуйста, не заговаривайте с ним.

Она уже повернулась, чтобы идти, но он удержал ее и вложил ей в руку маленький сверток.

– Джулия, я хочу, чтобы вы приняли от меня это… в знак моего искреннего раскаяния. Я знаю, вам слишком много пришлось пережить по моей вине, но… Это кольцо вашей матери.

– Что?.. – вздрогнула Джулия. – Но ведь оно принадлежит теперь леди Тревонанс.

– Я догадывался, что без него вы не смогли бы осуществить свою затею с «Оливией». Когда вчера я обратился к леди Тревонанс с просьбой помочь мне его отыскать и выяснил, что кольцо у нее, я испытал огромное облегчение. Когда я объяснил ей, чего я хочу, она почти не колебалась, и мы с нею очень быстро обо всем договорились. Примите его, прошу вас.

Развернув тонкую бумагу, Джулия снова почувствовала, как сжалось ее горло. При дневном свете изумруд вспыхнул ярким зеленым пламенем. Мамино кольцо вернулось к ней.

– Спасибо, – прошептала она. – Вы не представляете, как много оно для меня значит.

– Я рад, Джулия, – тихо ответил он.

Она подняла голову и увидела перед собою покрасневшие от слез печальные глаза человека, который зря прожил свою жизнь.

– Вы хотели видеть Эдварда, – сказала она. – Идемте.

Они дошли до противоположного конца коридора, где находилась спальня Эдварда, и Джулия без стука отворила дверь. Уже с порога она увидела сквозь ширму силуэты врача и лорда Тревонанса, которые как-то странно склонились над постелью больного. В комнате был полумрак – горели всего три свечи; над кроватью, казалось, витал дух тяжкого недуга.

– О нет! – холодея, пробормотала Джулия и, забыв о своем спутнике, устремилась вперед.

Лорд Тревонанс заметил ее и выпрямился.

– Мы с доктором вошли минуту назад, а он… Ах, милая вы моя! – печально произнес он.

Зажав рот рукой, чтобы крик, клокотавший в ее груди, не вырвался наружу, Джулия зашла за ширму. Эдвард лежал неподвижно, и врач тоже застыл, прижавшись ухом к его груди. При виде смертельной бледности, покрывшей лицо любимого, Джулия не удержалась и слабо вскрикнула.

– Нет, милорд. – Врач закончил слушать и обернулся к маркизу. – Это не смерть. Более того, у меня есть все основания полагать, что кризис позади. Жар спал.

– Слава Богу, – пробормотал лорд Тревонанс.

Обойдя вокруг врача, Джулия склонилась над бледным до голубизны лицом Эдварда. Черные круги под глазами, никаких признаков дыхания… Неудивительно, что маркизу привиделось самое худшее.

Она опустилась на колени около кровати и долго с жадностью вглядывалась в любимые черты – живые, но словно осененные крылом смерти. Какая нелепость: поединок с родным отцом едва не унес жизнь того, кто только что вернулся невредимым с поля жесточайшего сражения.

Вспомнив о том, что сэр Перран хотел взглянуть на сына, она вышла из-за ширмы, чтобы позвать его, но оказалось, что он уже ушел.

– Он знает, что Эдвард жив? – спросила она маркиза.

Лорд Тревонанс кивнул.

– Знает. Но потрясение оказалось для него слишком сильным.

Несколько часов спустя, перед самым рассветом, Джулия проснулась оттого, что кто-то тихо позвал ее:

– Джулия!

Она подняла голову, собираясь внимательно выслушать распоряжение врача, но никого не увидела. Она догадалась обернуться к кровати. Серые глаза Эдварда следили за ней. Джулия протянула руку и дотронулась до его щеки. Ее лицо осветилось улыбкой.

– Я должен ехать в полк, – с трудом выговорил он. – Веллингтон не любит, когда его офицеры…

– Тс-сс!.. Ты четверо суток бредил не переставая. Но не беспокойся, лорд Тревонанс уже сообщил Ванделье о внезапно постигшей тебя болезни.

– Хорошо. – Он улыбнулся одними углами губ. – Гм-м, четверо суток. Надо полагать, что теперь я уже выжил?

– Да, теперь да.

– Очень хочется пить.

Когда Джулия налила ему в стакан воды и обернулась, он морщился от боли, пытаясь сесть.

– Нет-нет, ни в коем случае! У тебя прострелено плечо, и от малейшего усилия может опять начаться кровотечение. Я позову лакея, он поможет тебе сесть.

– Да, пожалуй. Сейчас я не сильнее младенца, – пожаловался он, снова откидываясь на подушки.

– А был слабее, – дрогнувшим голосом сказала Джулия и пошла будить лакея, спавшего в коридоре за дверью.

Несколько дней спустя, когда опасности для жизни уже не было, а заживление раны происходило в полном соответствии с прогнозами доктора, Эдвард сидел в постели с тарелкой жидкой овсянки на подносе. Джулия заканчивала своего павлина и между стежками то и дело поглядывала на больного. Руки его уже не дрожали, как раньше, когда он пытался что-то делать самостоятельно; силы, казалось, прибывали с каждым часом. Пожалуй, решила она, уже можно сказать ему о том, что сэр Перран хочет с ним повидаться.

Но как только она упомянула имя сэра Перрана, глаза Эдварда угрожающе потемнели, и хотя он продолжал внешне спокойно носить ложку от тарелки ко рту, было ясно, что он взбешен. Джулия, однако, довела рассказ о своей встрече с баронетом до конца и заключила его словами:

– Он согласен предоставить мне развод и дал честное слово, что займется бумагами тотчас по возвращении в Англию.

Эдвард презрительно фыркнул.

– Чего стоит честное слово того, у кого вовсе нет понятия о чести?

– Может быть, ты и прав, – вздохнула она.

Дверь отворилась, и вошел слуга с письмом для Эдварда на серебряном подносе. Джулия отпустила слугу и взглянула на письмо. Почерк был ей слишком хорошо знаком.

– Это от… – она запнулась, – от твоего отца.

– Брось в огонь, – сказал Эдвард. – Пусть он мне отец, но я не желаю иметь с ним ничего общего.

Джулия повертела бумажный прямоугольник в руках. Камин был от нее в двух шагах – от него по ногам и по всему телу разливалось приятное тепло, – и она уже повернулась, чтобы кинуть письмо на горячие угли, но Эдвард ее остановил.

– Постой. Дай-ка его мне. Признаться, любопытно узнать, что ему от меня понадобилось.

Джулия, ни секунды не задумываясь, перекинула письмо на кровать, и этот ее жест напомнил Эдварду детство и вызвал улыбку.

– Я вижу, ты со своим вышиванием совсем обессилела: уже из кресла подняться не можешь.

Джулия с самым невозмутимым видом продолжала работать иглой.

– А я вижу, что твой нрав за последнее время очень испортился: ты стал безобразно сварлив. Предупреждаю, я не намерена нянчиться с тобою вечно, так что уж постарайся восстановить свои силы как можно скорее.

Усмехнувшись, он сломал восковую печать и развернул письмо. Когда он прочитал все от начала до конца, Джулия сделала последний стежок на своем вышивании и подняла глаза. Эдвард сидел нахмурясь, глубокая складка пролегла посередине его лба.

– Они все-таки были близки, – не глядя на нее, заговорил он, – хотя это и случилось только однажды. По всей вероятности, он напугал ее и причинил ей боль. Он пишет, что слишком поторопился. Точнее говоря, – на скулах Эдварда заходили желваки, – он ее изнасиловал.

Взяв у него письмо, Джулия внимательно прочитала его и отложила в сторону.

– Эдвард, – медленно заговорила она. – Я слышала, что для некоторых женщин первый раз бывает таким болезненным, что они еще долго и думать не хотят о втором. Конечно, у меня все было не так, мне было совсем не больно, но… Ты ведь не можешь быть уверен, что он взял ее силой, против ее воли. Как тебе казалось, что она чувствовала к нему в последние годы?

Эдвард промокнул губы льняной салфеткой.

– Вот этого как раз я и не могу понять. Он обращался с нею дурно, однажды я даже видел, как он ударил ее. Но она всегда отзывалась о нем с неизменным уважением.