Ночной поезд - Вуд Барбара. Страница 18

Вскоре ему пришлось замедлить ход, он, тяжело дыша, вышел на покрытую снегом городскую площадь, где стояла статуя Костюшко в эполетах, покрытых белым снегом. Дьяпа носилась кругом, исчезая в сугробах, а Ян поддался волшебству безмятежного мгновения.

Однако от этой идиллии вскоре не осталось и следа, когда раздался высокий голосок Александра. Он указывал на другой конец площади и кричал:

– Tatus! Tatus! [14]

Ян обернулся. В дальнем конце площади на главной улице между высокими зданиями делового района появился конвой немецких грузовиков, танков и транспортеров для перевозки личного состава. Все было помечено буквой «G» – танковая группировка Гудериана. Вся эта зловещая процессия медленно и безмолвно двигалась по главной улице, резко контрастируя с зимней площадью, напоминавшей страну чудес. Хотя за эти последние два года Шукальский закалился и спокойнее смотрел на оккупировавшие страну войска, но, увидев их в таком количестве и с таким вооружением, он подхватил Александра на руки. Дьяпа инстинктивно подбежала и прижалась к ногам хозяина.

Глядя на катившиеся мимо них серые танки, Ян прижимал Александра к себе до тех пор, пока тот не стал вертеться от неудобного положения. Ян заметил, что многие из солдат – чисто выбритые молодые люди, с молочного цвета кожей, розовыми щеками, ледяными глазами и нордическими чертами, унаследованными от своих предков.

Ян инстинктивно подался назад, ища безопасности в дверном проеме. Снова, как мелодия неприятной песни, слова Пиотра Вайды отдались в его сознании. Он тогда говорил: «В исповедальне этот молодой солдат сказал мне еще кое-что. Он говорил о том, что они называют «Lebensborn». [15]

Ян Шукальский крепко зажмурил глаза. Но голос священника все равно отдавался эхом в его ушах: «Это план, осуществляемый СС, чтобы заселить Германию чистой тевтонской расой. Они похищают светловолосых и голубоглазых детей покоренных народов, отдают их в немецкие семьи, где их воспитывают как немцев. Не имеет значения, поляки они, голландцы или чехи. Если ребенок соответствует идеальным критериям совершенства, определенными Гитлером, его крадут у настоящих родителей и…»

– Tatus! – раздался приглушенный голос Александра. Шукальский взглянул на него. Он обнял ребенка так крепко, что лицо того совсем исчезло в его пальто.

– Алекс, – прошептал он.

Затем он поднял голову. Конвой исчез, он прошел через город и отправился на русский фронт.

Шукальский не терял времени. Прежде чем вернуться домой к рождественскому обеду, надо было кое-что сделать. На это уйдет всего несколько минут. Взяв веревку от санок и позвав Дьяпу, он быстро пошел к костелу.

– Пиотр, – тихо произнес он, осторожно опуская ребенка на пол.

Священник обернулся и тут же заулыбался.

– Ян! И маленький Алекс! – Пиотр наклонился и положил тяжелую руку ребенку на голову. – Счастливого Рождества и благослови тебя Господь, Александр. – Выпрямившись, он увидел, как серьезно лицо врача. – Значит, это не дружеский визит?

Доктор хотел улыбнуться, но у него ничего не получилось.

– Заходите, и присядем. Литургия начнется еще не скоро. Я просто расхаживаю здесь, чтобы согреться.

Пиотр засунул руки в карманы длинной черной рясы и прислонился к столу.

– Что случилось, Ян?

– Пиотр, я вот все думаю. Поймите, я ничего не обещаю, но постараюсь. Я хочу придумать что-нибудь, дабы у немецкого солдата нашелся повод не возвращаться в лагерь.

Отец Вайда закрыл глаза и с облегчением кивнул.

– Спасибо, – пробормотал он.

– Пиотр, я хочу, чтобы вы поняли, что я так поступаю не из альтруистических побуждений. В данном случае мною движет иное побуждение, чем вами. Я лишь хочу спасти этот город от уничтожения.

– Ваше побуждение меня не касается.

– Пиотр, вы должны знать, что мне наплевать, если он сдохнет. Я просто не хочу, чтобы он совершил самоубийство и тем самым стал причиной гибели этого города. Я лишь постараюсь продлить его увольнение от службы, чтобы он мог бежать.

Священник взял руку Шукальского и пожал ее.

– Ян, спасибо за то, что вы делаете. В конце концов, нами движет одна цель, мы оба боремся за Польшу. Послушайте, что вы собираетесь делать?

– Пришлите завтра этого солдата ко мне в больницу, и я посмотрю, что можно придумать.

Быстро повернувшись, Ян Шукальский торопливо покинул ризницу, таща маленького Александра за собой, и вышел на освещенную полуденным солнцем улицу.

Глава 6

Легкий снежок, выпавший под конец рождественской ночи, помог незаметно передвигаться двум темным фигурам, осторожно пробиравшимся по пустынным улицам еврейского квартала Зофии. Пока они крались мимо темных дверных проемов и разбитых окон, Бену Якоби пришлось сдерживать охвативший его страх. Крепкий и храбрый Брунек Матушек вселял в него некоторое спокойствие, и старый аптекарь шел за ним по пятам.

В гетто царили тишина и запустение, но полтора года назад здесь раздавались пронзительные вопли. В тот день, спустя несколько месяцев после начала блицкрига, нацисты вошли в этот квартал, выгнали людей на улицы, затем методично разграбили все дома. Бен Якоби в то время лечил животных на дальней ферме. Он вернулся поздно ночью и увидел, что весеннее небо озаряют костры, и издалека услышал крики перепуганных людей, которых куда-то увозили.

Бен Якоби хорошо помнил ту ночь, когда он обнаружил в аптеке среди развалин тело своей жены. Мойше и Эстер Бромберг нашли его и увели с собой. За полтора года, прошедшие с тех пор, Якоби сюда ни разу не возвращался. Но сейчас он вернулся, среди ночи пробравшись через город, и, хотя Зофия в этот час была безмолвна, в ушах старика все еще звучали крики этой бойни. На это дело Давид Риш хотел пойти вместе с Брунеком, но Бен настоял, чтобы взяли его. Одному ему было известно, где хранятся нужные химикаты для изготовления нитроглицерина. Он сердцем чувствовал это место, которого боялся, и только здесь мог черпать силы.

Матушек и старый, но решительный Якоби после заката солнца пешком отправились в путь и подошли к окраине еврейского гетто как раз после полуночи. В далеких окнах горело несколько рождественских огней, но других признаков жизни не замечалось. В этот холодный час дома не сиделось только этим двум заговорщикам да нацистским патрулям.

Когда они достигли разбитой аптеки, Якоби вынужден был остановиться и прислониться к стене.

– Мне надо отдышаться, – шепотом сказал он.

– С вами все в порядке?

Якоби кивнул. Холодный пот на его лице и шее превратился в кружевной иней, но он даже не попытался смахнуть его. Его изнеможение объяснялось не физической усталостью, а ужасом, охватившим его. Ему пришлось ртом ловить холодный зимний воздух.

– Хорошо, – наконец прошептал он. – Давайте войдем.

Аптека была полностью разрушена, внутри сохранилось лишь несколько пустых полок. Они пробрались через обломки к задней стене. Вот здесь Бен Якоби и припрятал большинство запасов, и именно здесь нацисты методично старались разрушить все. Брунек чиркнул спичкой, заглянул в шкафы и убедился, что все лучшее давно исчезло.

– Все же они кое-что оставили, – прошептал он, жестом подзывая старика, который передвигался, будто во сне. – Что это?

Аптекарь чиркнул спичкой и заглянул в ящик. Сверкнуло несколько запыленных бутылок.

– Слабительное, – прошептал он в ответ. – Средства от болей в желудке. Но здесь… – Он протянул дрожавшую руку. Держа банку перед глазами, он ликующим голосом произнес: – Глицерин!

Брунек взял у него банку и быстро огляделся вокруг. Вдоль одной стены стояла длинная рабочая скамья, усеянная осколками стекла от разбитого лабораторного оборудования. Мужчины подошли к ней и начали быстро рыться в обломках. Они нашли мензурку, несколько уцелевших бутылок и покрытый пылью градусник.