Слава, любовь и скандалы - Крэнц Джудит. Страница 95

— Они с Дарси купили дом за городом, и теперь Магали счастлива, что может делать то, чем никогда в жизни не занималась. Она бывает в агентстве не больше трех дней в неделю. Бабушка уверена во мне, так что наконец может пожить для себя. Господь свидетель, она это заслужила, — задумчиво сказала Фов.

Они шли по узкой, заполненной людьми улице Маргутта к Испанской лестнице, проходили мимо художественных галерей, не замечая их, но вдруг Эрик потянул Фов за руку и втащил ее в старое обшарпанное парадное. Миновав его, они оказались в просторном дворе. В другом его конце вниз уходил холм Пинчио, покрытый зеленью, устремляясь к самому сердцу Рима.

— Здесь ты наверняка не бывала, — Эрик посмотрел на Фов, как бы ожидая, что она скажет.

А Фов снова видела перед собой молодого человека из танцевального зала в Юзесе. На лице Эрика появилось прежнее выражение, когда-то внушившее ей доверие с первого взгляда. Разделившие их годы неожиданно исчезли, как будто их никогда не было. Она заглянула Эрику в глаза.

— Почему ты не ответил на мое последнее письмо? — спросила Фов, наконец сумевшая задать вопрос, вертевшийся у нее на языке.

— Но я ответил! Это ты перестала мне писать.

— Этого просто не может быть.

— Я уверен, что последним написал тебе, — настаивал Эрик.

— Нет, последней была я.

— Мы не можем оба быть правы!

— Но и ошибаться мы не можем! — Фов тоже стояла на своем.

— Может быть, мы оба правы и оба ошибаемся. Как тебе такой вариант? — предложил Эрик.

— Я думала, что мои письма глупые, что ты изменился и тебе неинтересно читать то, о чем я пишу.

— А мне казалось, что мои письма слишком скучные по сравнению с твоей жизнью. Я мог рассказать тебе только об университете и о службе в армии. Я так дорожил твоими письмами… Я сохранил их все. Они у меня дома в ящике письменного стола.

— Я решила, что ты влюбился… и просто не хочешь написать мне об этом, — еле слышно прошептала Фов.

— Я представлял себе, что за тобой в Нью-Йорке толпами ходят поклонники.

— Так и было. Они и до сих пор ходят. Во всяком случае, половина из них. Я отбиваюсь от них палкой.

— И, может быть, ты кого-нибудь по-настоящему полюбила.

— Это не так.

— Даже чуть-чуть?

— В любви я не признаю никаких чуть-чуть. Но ты… Ведь прошло почти шесть лет!

— Я испытал все известные средства от неразделенной любви и разбитого сердца: тяжелую работу, выпивку, других женщин. Но ничего не помогло.

— Чье сердце было разбито? — Глаза Фов стали цвета тумана, поднимающегося над рекой в конце теплого весеннего дня.

— Мое. Я никогда не переставал любить тебя, но ты ко мне так и не вернулась.

— О, дорогой мой, — Фов прижалась к Эрику, и мир закружился вокруг нее. — Где твоя гостиница?

— В пяти минутах, если…

— Но везде пробки, нигде не проехать.

— Если идти пешком. В трех минутах, если мы побежим.

Кровать была большой, уютно проваливающейся в центре и поднимающейся вокруг них мягкими облаками. Фов подумала, что она похожа на теплый сугроб. Они с Эриком лежали, так тесно прижавшись друг к другу, что она не чувствовала, где кончается ее тело и начинается его. За последние несколько часов с ней произошло так много всего, что она словно опьянела от ощущений и эмоций. Фов не помнила деталей, все слилось в единую чувственную картину: ее стыдливость, когда она предстала перед ним обнаженной; минуты, когда он прикасался к ее соскам, а она не могла дышать; когда она смотрела на его кудрявую голову и думала, что не знала настоящей нежности. А потом на смену нежности пришло желание, вспышка страсти, в которой слились те две половинки, о существовании которых они догадались еще тогда, в маленькой машине среди стада овец в Фелисе. Соединились прошлое и настоящее. Они вальсировали вместе под звуки деревенского оркестра, прятались под старой грушей в саду гостиницы, лежали в теплом коконе в Риме, пронизанном красновато-золотистым светом солнца. Веки Эрика затрепетали под губами Фов.

— Я не сплю, — сказал Эрик. — Я просто закрыл на минуту глаза.

— Наконец-то я оказалась там, где мне хотелось быть, — подумала Фов и поняла, что произнесла эти слова вслух.

— В Риме? — пробормотал Эрик, уткнувшись ей в шею.

— В этой постели. Весь мир заключен в ней. Я не хочу отсюда вылезать.

— Любовь моя, тебе незачем это делать. Я оставляю тебя здесь. Я принесу тебе вкуснейшие блюда и великолепные напитки, а затем поменяю простыни, хотя, на мой вкус, они так упоительно пахнут нами обоими, что мне совершенно не хочется этого делать… Я никуда тебя не отпущу. Мне следовало насильно жениться на тебе, когда тебе было шестнадцать.

— Ты мечтатель… — вздохнула Фов.

— Это суровая правда. Я бы так и сделал, если бы мог заглянуть в будущее. — Эрик улегся на бок, подпер голову локтем и серьезно посмотрел на Фов. — Ты даже не можешь представить, сколько раз я заново переживал ту сцену на вокзале. Вместо того, чтобы везти тебя туда, мне следовало ехать прямиком в дом моих родителей и заботиться о тебе, пока бы ты не вышла из того ужасного состояния, в котором ты находилась. А потом мы могли бы пожениться, и эти годы не прошли бы напрасно. Но я был слишком молод и не знал, что делать, и как малолетний, бездумный идиот я тебя отпустил. Я так и не смог себя простить.

— Но, Эрик! — Фов со смехом села в постели. Шелковистые пряди волос до половины скрывали ее нежные розовые соски. — Мы оба были детьми, а дети не женятся. Ты ведь это понимаешь, правда? — Эрик не ответил. — И я не могла выйти за тебя в шестнадцать лет. Я бы так и не узнала, что значит самой вести дела, зарабатывать деньги. Невеста-дитя… Эта роль вряд ли пришлась бы мне по вкусу. Ты ведь просто пошутил, да?

Эрик коснулся пальцем высоких скул, очертил нежный овал лица, который он не смог забыть за все эти годы. В комнате повисла тишина, наполненная ожиданием. Так бывает в консерватории, когда закончена лишь часть произведения и просвещенная публика боится, что менее искушенные слушатели примут это за окончание произведения и зааплодируют не вовремя.

— Конечно, я пошутил, — наконец ответил ей Эрик. — Среди ночи солдатам в голову приходят самые экзотические фантазии. И это была не самая сумасшедшая из моих грез. Даже тогда у нас обоих было слишком много здравого смысла.

— Иногда мне хочется, чтобы его у меня было поменьше. Я так устаю от собственной приземленности. Тебе попадались книги, где написано, что мы должны проживать каждый день так, словно он последний? Мне их авторы кажутся садистами, проповедующими всеобщую неудовлетворенность.

— Интересно, как выглядел бы мир, если бы все на самом деле проживали каждый день как последний на этой земле? — задумчиво произнес Эрик.

— За всех я тебе ответить не могу, но, если бы для меня не было завтра, я знаю, что стала бы делать.

— Что? — спросил Эрик.

— Сейчас я тебе покажу, — пообещала Фов, упала обратно в мягкую долину матраса, притянула Эрика к себе и прижалась губами к его рту.

За окном день медленно клонился к вечеру, но ни Фов, ни Эрик этого не замечали. Только когда в комнате через улицу зажгли свет, она резко села в кровати.

— Господи, а который сейчас час?

Эрик протянул руку к тумбочке и посмотрел на часы.

— Десять минут седьмого.

— О нет, нет! — Фов вскочила, бегом бросилась в ванную комнату, включила свет и уставилась на себя в зеркало. — Им достаточно будет только взглянуть на меня, и они сразу поймут, как я провела свободное время! — в панике воскликнула она. — Я должна принять душ, заново наложить косметику и сделать что-то с волосами, чтобы никто ни о чем не догадался. Эрик, во сколько закрывается Ватикан? Ты знаешь? Нет? Что же мне делать? Как все это уладить?

— Минутку, дорогая. Не сходи с ума, обдумай все спокойно.

— Обдумать? На раздумья нет времени! Я должна вернуться в гостиницу как можно быстрее и по дороге молить бога о том, чтобы девочки ждали меня там. А вдруг их там нет? — Фов голышом металась по ванной комнате, пытаясь одновременно включить душ и найти в сумочке расческу. Она ничего не соображала, напуганная тем, что позволила себе расслабиться и не следить за временем.