Жена авиатора - Бенджамин Мелани. Страница 73

И я всегда держалась за это, благодарная, что есть хоть что-то, что я делаю лучше его – по крайней мере он так считает. Я больше не могу заниматься самообманом. В нашей семье писателем был он.

Таким горьким был постоянный привкус поражения, таким узким мое воображение, что я решила спастись бегством. В место, которое всегда пробуждало во мне мои лучшие качества.

Я сбежала во Флориду, на остров Каптива – в лечебную, благотворно влияющую на нервы дикую местность, которую мы с Чарльзом обнаружили перед войной, когда наш друг Джим Ньютон убедил нас приехать посмотреть этот девственный остров недалеко от побережья Флориды. С тех пор я приезжала туда несколько раз, иногда с Чарльзом, иногда со своей сестрой Кон.

Теперь я прилетела сюда одна. Мне нужно было снова обрести смелость, свою собственную, чтобы перестать занимать у него. Я должна была обрести свой голос и перестать повторять его слова, как эхо. Я должна была найти свою собственную историю. И рассказать ее. И даже если я потерплю поражение, то все равно стану сильнее от этой попытки.

Я сложила дорожную сумку, купила бумагу и карандаши, поцеловала детей и попросила Чарльза отвезти меня на вокзал.

Он на прощание только помахал мне рукой – единственный жест, который мог позволить себе на публике. Но сказал, что я поступаю правильно. Он произнес это тем же тоном, как однажды сказал, что я смогу научиться управлять самолетом, выучить азбуку Морзе и находить путь по звездам.

Часть моей зависти испарилась уже тогда, потому что я понимала – это не пустые слова. Он всегда знал, что я могу сделать больше, чем предполагаю. Он всегда подталкивал меня к этому, хотя иногда перебарщивал в своих попытках.

Я помахала ему в ответ, потом села в поезд. Итак, я направлялась во Флориду, в ветхий прибрежный коттедж. Без понятия, когда вернусь назад. Я знала только то, что ради нас обоих, ради наших детей я должна вернуться со своей собственной историей.

Глава семнадцатая

Однажды, когда ей было около десяти, Энси вошла в кухню, держа в руке конверт. Это был один из тех дней, когда каждое устройство в доме пыталось объявить мне забастовку. Раковина снова засорилась, стиральная машина начала барахлить, тостер непонятным образом сжигал одну сторону тоста, оставляя другую белой и мягкой. Взбунтовались даже часы, их мелодия внезапно как будто выдохлась и приобрела металлический отзвук.

Я суетилась, звала рабочих, вытирала воду и останавливалась перед часами через каждые пятнадцать минут, как будто могла починить их силой собственного взгляда. На мне было домашнее платье, фартук, носки и кожаные тапочки. Уже несколько месяцев я не ходила к парикмахеру из-за отсутствия времени. Я просто мыла голову, кое-как закалывала волосы и стала похожа на официантку в придорожном кафе.

– Мама, это тебе? – спросила Энси, суя мне конверт.

На нем было написано «Энн Линдберг».

– Конечно, – ответила я в спешке, – ты уже большая девочка. Ты можешь прочесть.

– Значит, это тоже твое? – Она вытащила из кармана маленькую желтую карточку и начала читать: – «Настоящим удостоверяется, что Энн Линдберг успешно выполнила все задания по пилотированию самолета для личного употребления».

– Где ты это нашла? – Я опустила таз с мокрыми полотенцами, который держала в руках. Взяв карточку, я увидела, что это моя лицензия на управление самолетом. – Я думала, твой папа куда-то ее запрятал.

– Так и есть, – весело ответила Энси, – она лежала в его письменном столе.

– Ты ведь знаешь – нельзя рыться в его вещах. Энн, если он узнает, то…

– Не беспокойся. Я очень осторожна, не оставляю никаких улик, вроде отпечатков пальцев. Видишь?

Она подняла руки. На них были белые матерчатые перчатки, обычно надеваемые в церковь.

Мне пришлось улыбнуться. Моя золотоволосая дочурка – вылитый портрет Хайди, проходила через фазу Нэнси Дрю.

– Понятно. Пожалуйста, положи это обратно и больше не ройся в его вещах. Пожалуйста. Ты ведь знаешь, как он к этому относится.

– Знаю. Но, мама, это правда твое?

И она рассмеялась.

– Правда. Почему ты смеешься?

– Ну, потому что… Ты пилот! Такой же, как папа?

– Нет, не совсем как папа, потому что… потому что он – папа! Но после того как мы поженились, я выучилась летать. Ты ведь знаешь о том, как мы летали на Восток и все такое.

– Нет, нет, мама, не знаю, – глаза Энси расширились, и она перестала смеяться, – ты никогда мне не рассказывала.

– Ну, ты, наверное, слышала это от учителя, когда проходила материал о полетах папы.

– Нет, в книгах написано только о нем одном.

– Я летала вместе с ним в качестве второго пилота. Мы вместе совершили некоторые очень важные полеты. Оказалось, что я стала первой женщиной – профессиональным пилотом в Соединенных Штатах.

Я не знала, на кого мне сердиться – на историков или на себя, за то, что никогда не рассказывала об этой части моей жизни своим детям.

– Как странно думать о тебе как о пилоте! – Энси продолжала весело смеяться. – Ты ведь мама! Папа – пилот, он герой. А ты заботишься о нас, о доме. Но представить тебя высоко в воздухе, в маленьком самолете…

– У меня и был такой – собственный маленький самолет. Маленький «Куртис». Его купил мне твой папа, хотя большей частью мы летали с ним на его самолете, который был больше. Мой был одноместный. Мы оставили его здесь, когда переехали в Европу, – припоминая, я опустилась на стул, – у Гуггенхаймов. Думаю, что он до сих пор у них. После возвращения домой я никогда не летала на нем. У меня тогда родились мальчики, а вскоре появилась ты. Потом началась война, и Скотт, Рив, и…

– Когда ты летала в последний раз?

Энси сидела на полу, скрестив ноги, и смотрела на меня.

– Я и не вспомню. Правда, не помню. Папа ведь тоже теперь редко летает – большей частью это коммерческие перелеты. Правда, он совершает учебные вылеты на военных самолетах и, кроме того, как ты знаешь, иногда катает вас. Но это совсем не то, что было раньше, когда мы были первопроходцами. Мы летали по всей стране, нанося на карту маршруты, которыми теперь пользуются все коммерческие авиалинии. Нам ничего не стоило прыгнуть в самолет, чтобы долететь до Вашингтона или до Новой Англии – так люди сегодня садятся в свои автомобили. Это была наша работа. Мы летали.

– Нет, я спрашиваю, когда ты в последний раз летала одна?

– Не помню – возможно, это было в Англии. Там я пару раз летала одна. Англия очень красива, если смотреть на нее с высоты.

Ярко-зеленые болотистые равнины, опрятные маленькие домики и удивительно ровные ряды изгородей, покрывшие весь остров аккуратным рисунком. Вспомнилось все.

– Как думаешь, ты могла бы подняться в воздух сегодня? Помнишь, как это делается?

– Не знаю. Думаю, это зависело бы от самолета.

Смогу ли я? Я закрыла глаза, вспоминая предполетную памятку, сопротивление рычага управления моей руке, когда я поднимала самолет в воздух; маленький «Куртис» был очень чувствительным. Не то что большой самолет, «Сириус». Это был инстинкт – способность чувствовать самолет, понимать его тенденцию накреняться вправо или влево, знать, как лететь в потоках воздуха.

Теперь мои инстинкты были сосредоточены на том, хватит ли у нас молока до конца недели, как зажечь горелку под бойлером в подвале без риска взорваться, как распознать разбитые сердца и нелепые увлечения, неизбежные в доме, полном подростков.

– Сомневаюсь, – призналась я дочке, которая все еще сидела, слушая меня с несвойственным ей вниманием. Изо всех моих детей она единственная знала безошибочно, на какие мои кнопки надо нажимать, – тем более с новым радаром – у нас таких не было. И не было диспетчерских вышек. И, конечно, не было всех этих самолетов в небе, больших пассажирских самолетов. Тогда времена были проще.

– Но тогда было страшнее. Ты была очень храброй, мама.

– А теперь, думаешь, я не такая? – Я скосила глаза на Энси, которая снова рассмеялась.