Жена авиатора - Бенджамин Мелани. Страница 78

Теперь, освободившись от его магических чар, я оглянулась вокруг, увидела этих людей и позвала их. Сидя в своем удобном кресле, как царица Савская, и больше не пребывая ни в чьей тени – ни своей сестры, ни своего мужа, – я теперь испытывала желание очаровывать, а не быть очарованной. Я задумчиво кивала и загадочно улыбалась. Мой смех стал похож на вкрадчивое мурлыканье, голос приобрел легкую хрипотцу.

В первый раз в жизни я купила шелковое белье, наслаждаясь его нежным прикосновением к коже, когда я полулежала на кушетке с коктейлем в руке.

Корлисс Ламонт, который был для меня светом в окне с самого детства, явился по первому зову и стал с радостью декламировать свои эксцентричные стихи, а я в это время изо всех сил старалась не рассмеяться. Я покраснела, когда он посмотрел на меня своим страстным щенячьим взглядом, и попросила его декламировать еще.

Алан Валентайн, профессор, бывший президент Рочестерского университета, тоже нашел дорогу к моей гостиной, где я, потягивая вино, беседовала с гостями о политике, литературе и еще бог знает о чем. У нас не было запретных тем. Моя кожа начала гореть, когда он взял меня за руку, чтобы обратить на что-то особое внимание, и отвел с моего лба прядь волос, когда я слишком увлеклась спором.

И Дана Этчли. Он тоже пришел ко мне в гостиную и попался прямо в лапы паука. Этим пауком была я, которая плела колдовскую сеть вокруг этих мужчин, которые, похоже, считали, что я нуждаюсь в освобождении. Может быть, они были правы. Хотя я никогда не позволяла им ничего больше, чем почтительные взгляды и страстные письма. Я наслаждалась игрой воображения, как делала, когда была молодой девушкой.

Я полюбила молиться по ночам, прося о прощении, хотя была уверена, что на самом деле не делаю ничего, что нуждалось бы в прощении.

Кроме Даны. Моего дорогого Даны.

Когда это у нас началось? Эмоционально, думаю, во время моей операции по удалению желчного пузыря. Лежа в палате в одиночестве, уязвимая, уверенная, что умру, я потянулась к нему, потому что мужа, как обычно, не было рядом. «Назовите меня Энн, – прошептала я, уверенная, что он – последний человек, который назовет меня по имени, – пожалуйста».

«Хорошо, Энн». – И он взял меня за руку, инстинктивно понимая, что мне нужно почувствовать что-то теплое, живое и ободряющее.

Его глаза за толстыми стеклами очков были самыми добрыми, которые я когда-либо видела, самыми сочувственными. Они не осуждали, не сомневались. Они просто внимательно смотрели на меня. И находили красоту во всем, даже в испуганной домохозяйке с растрепанными волосами.

До этого момента мы были друг для друга «миссис Линдберг» и «доктор Этчли». А после него стали «Энн» и «Дана». Постепенно после деловых встреч мы стали часами задерживаться в его кабинете в пресвитерианском центре и беседовать на разные темы. Однажды я даже обвинила его в том, что он тратит время на меня вместо того, чтобы проводить его со своей женой. «Не делайте этого, – убежала я его после того, как мы засиделись допоздна, – поезжайте домой. Не надо тратить всю жизнь на работу».

«Мне трудно назвать это работой, Энн, – он улыбнулся. Потом снял очки и потер переносицу, – а дома у меня ад. Вы просто ничего не знаете».

Мы говорили обо всем. Обо всем, о чем устали молчать наши сердца. Мои писательские опыты, его пациенты, окружающий нас мир, наши дети. Мы были друзьями, о чем серьезно уверяли друг друга. Мы посылали друг другу письма. «Голубые успокоительные таблетки» – так он называл их, потому что я писала письма на светло-голубой почтовой бумаге.

Как принято у друзей, мы даже иногда проводили отпуск вместе с нашими вторыми половинами. Чарльз любил Дану и восхищался им, хотя никто из нас почти не обращал внимания на его жену. Мои дети хорошо знали его как семейного доктора. Все могло так продолжаться и дальше, он мог по-прежнему принадлежать к узкому кругу моих целомудренных почитателей, мужчин, которые знали, что никогда не смогут составить конкуренцию Счастливчику Линди, но с удовольствием потягивали коктейли на его террасе с его покинутой милой женой и думали: «А что, если?»

Но время шло, и мне захотелось большего, мое тело страстно желало более откровенных прикосновений, чем прикосновения шелкового белья. Я хотела, я желала, я стремилась – и я получила. Я получила больше, чем мечтала, в первый раз в жизни. Я больше не была послушной маленькой девочкой, которой восхищался отец, и покорной женой, которую выдрессировал муж. Я шагнула в зазеркалье и нашла там страстную женщину, которая ждала меня все эти годы.

В легком опьянении самообольщения в один прекрасный день я села в поезд, доехала до Нью-Йорка и остановилась в отеле «Плаза». Конечно, я часто ездила в Нью-Йорк, но делала это всегда или в сопровождении детей, или для того, чтобы пообедать с Кон в клубе «Космополитен».

Впервые я почувствовала себя взрослой женщиной, которой предстояло принять взрослое решение. Мое сердце учащенно билось, как будто в предвкушении необычайного приключения. Глупая, ругала я себя, ты ведь бывала здесь уже тысячу раз. Но никогда, с самого детства, приезжая сюда на уик-энд с друзьями из университета, я не чувствовала себя такой вызывающе свободной. Я собиралась снять номер и, хотя Чарльз знал обо всем и не возражал, чувствовала себя безрассудной и дерзкой. Для выбора передо мной был весь город! Я искала жилье с наслаждением, поскольку раньше большинство решений принимал Чарльз.

На этот раз за все отвечала я, и мне это нравилось. Я наслаждалась каждой минутой – когда поднималась и спускалась по ступеням с неутомимым квартирным агентом, вечерами, изучая проспекты и брошюры, испытывая возбуждение, когда наконец нашла то, что нужно. Квартиру с двумя спальнями и маленькой кухней в Верхнем Вест-Сайде всего в квартале от Центрального парка. Потом мне предстояло приобретение обстановки: выбор текстиля, обоев, мебели – чрезмерная роскошь по мнению Чарльза, поскольку у нас было более чем достаточно мебели в Коннектикуте. Почему бы мне не взять ее оттуда?

Действительно, почему? Да потому, что мне хотелось начать новую жизнь. Конечно, я не сказала ему этого. Я объяснила, что, учитывая транспортировку, эта мебель окажется ненамного дешевле, чем новая. Потом я уверила его, что записываю все расходы в свою бухгалтерскую книгу. Казалось, это его успокоило.

Вскоре все было готово, и, первым, кому мне захотелось показать квартиру, был Чарльз. К своему удивлению, я чувствовала себя как невеста, ждущая, что жених сейчас перенесет ее через порог. Я была изумлена, что после всего того, что произошло за эти годы, он по-прежнему был первым человеком, с которым мне хотелось разделить все, что случилось, плохое и хорошее.

Но когда я пригласила Чарльза, он не пришел. У него была какая-то конференция в Германии. Но тем не менее он обещал вскоре приехать. Кстати, не забыла ли я вымыть кладовку, поскольку в последний раз, когда он был дома, то заметил несколько старых коробок из-под мыла на полке в углу.

Нет, я не забыла.

Так что первый вечер в своей новой квартире я провела одна, свернувшись на новой кушетке с бокалом вина и глядя в окно на расстилавшийся передо мной город – его огни, мчащиеся машины, проносящуюся мимо яркую жизнь. Весь день меня подташнивало, тянуло ко сну и кружилась голова, и ужасная догадка овладела мной – чувство, что я совершила неосмотрительную, непоправимую ошибку. Какое право я имела быть неосмотрительной в таком возрасте? О чем думала? Жить одной – это ужасная перспектива. Есть некая отрада в мученичестве, и многие годы власяница доставляла мне большее удовольствие, чем шелковое белье, которое я носила теперь.

Около моей двери послышались голоса, которые направились к лифту и стихли – голоса людей, отправившихся провести вечер в городе. Внезапно я почувствовала, что не хочу – и не стану – сидеть здесь в одиночестве и жалеть себя. Я взяла трубку и, зная, что случится в следующую минуту, набрала номер Даны.

Он приехал, и мы сидели в сгущающихся вечерних сумерках (я нарочно не зажигала свет), склонив головы друг к другу, освещаемые только светом уличных фонарей, впервые обходясь без слов, лишь взглядами и прикосновениями.