Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна. Страница 65

– Кхе-кхе! – прокашлялся Адам, который начинал понимать, что фантазии Филиппа про невест оказываются на поверку не такими уж фантазиями. – В баню – это понятно. А когда же священник в церкви?

– Это уже потом было, – объяснил Филипп. – Много позже, я даже не знаю как. Мартын сказал, что поскольку я теперь есть мужик, так у меня ребенок должен родиться – сын или дочка. Таня его родит – вот как матушка меня родила. И надо, чтобы ребенок был рожден по закону, а иначе ему совсем плохо жить будет. Все его будут притеснять, бить, ругать, и тряпкой отовсюду погонят. Пожелаю я такого своему сыну или даже дочке? Я сказал: конечно, нет! – и спросил: а где же этот закон? И Мартын объяснил мне, что закон – у попов, в церкви. Ну, мы сели в санки и поехали.

– А в церкви что же было?

– Я сперва-то боялся, а потом мне в церкви даже понравилось – тепло, красиво, интересно, пахнет хорошо. Со священником познакомился, его отец Даниил зовут – толстый такой, красивый, весь сверкает, губы красные и крест большой на пузе лежит. Он меня спросил, хочу ли я на Тане жениться. Я знаю, что Богу и священникам врать нельзя (меня матушка учила), и ему сразу честно сказал: «а как же Синеглазка? Она мне в жены обещана». А он с Мартыном пошушукался и говорит, что Синеглазка – это из сказки, а Таня – вот она, живая, и моего ребенка носит. Ну, я подумал и согласился. Синеглазка, конечно, красивая да гладкая, а у Тани – горб и на лице морщины, но ведь надо мне и о ребенке подумать… Правильно я решил, как ты считаешь?

Простенькая интрига лесной горбуньи и ее отца лежала перед Адамом как на ладони. Прибрать к рукам денежки, которые унаследовал безумец. Родить ребеночка стареющей девушке-калеке (да только что еще за ребеночек-то выйдет?). Священник, который рад хоть так насолить хозяйке Синих Ключей (Люша рассказывала Адаму о своих с детства непростых отношениях с отцом Даниилом) – обвенчать странную пару и – несомненное благо! – узаконить положение и обеспечить будущее уже зачатого ими ребенка…

– Думаю, что в конце концов все вышло к лучшему, – поразмыслив, твердо сказал Адам. – Что ж – Таня, как я понимаю, и так и так за тобой ходила, а теперь у вас семья будет по закону, да еще и сын или дочка… Тут главное, чтоб ребенок здоровым родился. При таких-то родителях… Ну да помогай ему Бог!

– Я тоже так думаю, – важно кивнул Филипп. – Ну ладно. Перед Синеглазкой, если она все-таки объявится, я повинюсь. А вдруг она на меня обиделась и вовсе не покажется? Как же тогда с ее сокровищами дело разрешить – вот чего я никак не понимаю! Ведь матушка меня всегда учила: чужое, Филя, брать нехорошо, Бог за это накажет… А я не хочу, чтоб меня наказывали! Где этот Бог? Мне «их» и Тани с тряпкой довольно…

После разъяснения истории с женитьбой Адам уже не мог так просто отмахнуться от сокровищ мифической Синеглазки.

– А что за сокровища, Филипп? И как они у тебя-то оказались?

– А это как раз когда у нас бунт и пожар был, и матушка с отцом померли. Люба, небось, тебе рассказывала? Ну вот. Синеглазка тогда должна была в усадьбу приехать, и меня кликнуть, чтобы мы с ней могли всем объявиться как жених с невестой. А тут такое! Я-то про отца тогда не знал ничего, даже того, что он мне отцом приходится (это уж мне после Люба рассказала), а за Синеглазку свою испугался страшно. Вдруг это из-за нее там все получилось и ее обижает кто? Да и «они» мне подсказали: беги! Я и побежал. Думал: сейчас защитю ее ото всех! Палку по дороге взял…

Прибежал, а там все вверх дном! Крестьяне бегают и орут, бабы с детьми тащат чего-то, коровы порезанные лежат, в небо смотрят. Потом помню: мимо мужик бежит, почему-то в скатерть завернутый. Я спрашиваю у него: где же хозяин? – чтобы, значит, у отца про Синеглазку узнать. А он хохочет как безумный, морда в крови, глаза красные и говорит: нету больше хозяев, свобода настала! А Осоргина твоего – хватит, попил нашей крови! – насовсем застрелили!

Я ему, помню, не поверил, стою. Тут вдруг вижу, матушка идет вся в слезах, а в руках у нее сумка большая, с которой она всегда к Мартыну меня навещать приходила.

Я к ней кинулся: Матушка, Синеглазка моя здесь?!

А она говорит: Николая убили, убили, изверги! – и плачет, плачет…

Я говорю: что ж, раз правда убили, значит, ему уже не поможешь ничем. А мне бы вот Синеглазку отыскать, потому как бы с ней тоже чего дурного не приключилось…

Тут матушка плакать перестала, посмотрела на меня и говорит:

– Точно так, Филя, была тут твоя Синеглазка, ушла до времени (сам видишь, что тут нынче творится!), но оставила для тебя весточку. Я тебе ее сейчас передам, если ты пообещаешь все в точности исполнить.

Я, конечно, пообещал. Тут она дает мне эту сумку, которая у нее в руках (а она тяжеленная оказалась, как только матушка ее несла!) и говорит:

– Это вот есть проклятое сокровище девки Синеглазки, за которое много людей несчастными стали и еще станут. Его все ищут, и убить за это готовы не один раз, а ты нынче должен его спрятать надежно, лучше всего в лесу, и никому места не открывать, пока я тебе не скажу или уж сама Синеглазка за ним не явится. А после иди домой к Мартыну и сиди там, доколе все не успокоится. Я же с дочкой Николая теперь должна быть, потому что как бы эти изверги с ней чего не сотворили. Понял меня? Сделаешь?

Ну как же мне матушку и Синеглазку ослушаться!

Матушка ушла. Я взял сумку, тоже пошел. А тут на меня как бык с рогами наскочит! Глаз кровяной, морда страшная, пасть в пене, а нос как моя сумка. Я сначала обмер, а потом как размахнулся, да как стукнул его этой сумкой по носу, а потом еще палкой – и побежал! А он – за мной! Еле спасся, хорошо успел в амбар вскочить и дверь на плашку заложить. Таня мне потом рассказывала, что этот бык, как вырвался из стойла, так двух мужиков на рога поднял, и одного до смерти об стену раздавил…

В общем, в амбаре я уже почти без памяти оказался. Однако, помнил Синеглазкин завет и прежде всего в сумку полез: вдруг матушка от горя напутала что? Там же всегда ее клубки лежали, да спицы, да изюм… Заглянул, а там ларец, а в ларце – такая красотища! – украшения всякие золотые, да каменья самоцветные, да перстень с таким огромным камнем, что даже в темноте почти свет ловит и багровым светом (я тогда не знал, что уж пожар начался) играет… В общем стало мне яснее ясного, что матушка всю правду сказала и Синеглазка мне доверила свои сокровища сохранить. Из амбара я выйти побоялся (бык-то ведь не подевался никуда), но уж там внутри постарался – спрятал сумку со всей тщательностью – и в землю зарыл, и доской прикрыл, и мешок с мукой поставил, да еще соломы сверху насыпал… А потом и заснул с устатку, а проснулся только тогда, когда собака возле меня лаять стала. Я, знаешь ли, собак боюсь…

Адам слушал рассказ безумца в полном ошеломлении, стараясь не слишком вытаращивать глаза. Ни в едином слове Филиппа он больше не сомневался. Очевидно, что в ту ужасную ночь все сложилось именно так, и бесследно пропавшие сокровища Ляли Розановой оказались в руках сумасшедшего сына Люшиной няньки…

– Филипп, а ты потом, когда узнал, что твоя матушка погибла в пожаре, кому-нибудь про сокровища Синеглазки рассказывал? Мартыну, например, или Тане?

– Не-е-т! Думаешь, я дурак, что ли? – лукаво ухмыльнулся Филипп. – Я никому не сказал. А вдруг они проболтаются и сокровища украдут? Что я тогда Синеглазке скажу? – безумец помолчал, глядя в пол, а потом добавил. – Да если по правде говорить, я вначале, сразу после пожара, и не помнил почти ничего. Быка только и потом сразу – собаку. «Они» сказали, не надо мне помнить. Потом постепенно стало как будто в кувшине всплывать, а уж все целиком только здесь в узор связалось…

– Понятно, – кивнул Адам. – Стало быть, никто, кроме тебя, не знает…

– Синеглазка знает, – возразил Филипп. – Она придет, я ей и отдам… Потому еще мне и надо скорее вылечиться – и домой. Чтоб Синеглазку не пропустить, а то ведь она и рассердиться может и подумать чего, а там Таня и ребенок еще… Все просто.