Цветы на снегу - Грунюшкин Дмитрий Сергеевич. Страница 9

Через пару минут перед Анной Петровной оказалась довольно приличных размеров чашка с чаем. А официантка, отмахнувшись от благодарности, вернулась к стойке болтать с барменом. Анна Петровна осталась снова один на один со своими тяжелыми мыслями, грея озябшие руки с покрасневшими пальцами о горячую чашку.

Она пыталась вспомнить, когда Рита стала такой… злой, резкой, циничной и бессердечной. Когда почти тринадцать лет назад ушел ее первый муж, настоящий отец Димки? Да нет, ее сильно ударила эта измена, но именно после нее, собрав всю волю в кулак, она стала той самой сильной женщиной, которая тащила на своих плечах и себя, и не по годам развитого сына, и часто пропадавшую на гастролях мать, и своего нового избранника, которого Анна Петровна про себя называла то Сатиром, то Козлобородом. Мать понимала, как сложно дочери, и старалась изо всех сил облегчить ей хотя бы домашнюю жизнь. Тем более что Анна Петровна была всегда очень хозяйственной, а вот Рита из всех блюд могла более или менее удачно сварить только магазинные пельмени, а порой и лапшой быстрого приготовления не брезговала, лишь бы к плите не подходить.

Может, тогда, в середине девяностых, когда после сокращения на работе ей довелось год торговать на рынке и мотаться в туретчину за товаром? Такая работа мало способствует восторженному взгляду на жизнь.

Наверное, она просто надорвалась. Никто не знает, чего ей стоило вырваться с этого рынка и сначала стать хозяйкой пары палаток, потом магазина, а сейчас заведовать целой сетью, причем на паях с реальным хозяином, а не только за зарплату. Да, мать взяла на себя все заботы по дому, почти расставшись со сценой и лишь изредка заменяя кого-то на подмостках, но она и раньше это делала. А вот хлопот с возрастом стала доставлять все больше. Да, Димка подрос, и ему больше не нужно подтирать под носом и кормить с ложечки. Но с пятнадцатилетним охломоном на самом деле проблем гораздо больше, чем с малышом. Маленькие детки — маленькие бедки… И еще не скоро он станет мужчиной и возьмет на себя часть семейного груза. Если вообще возьмет. Вот Анатолий как-то подставлять плечо совсем не спешит. Да, он в хорошей фирме, зарабатывает что-то около тысячи долларов. Но, во-первых, на эту работу его Рита пристроила, и сама зарабатывает несколько больше. А во-вторых — разве в деньгах дело?!

Рядом нет мужчины! Даже не так — МУЖЧИНЫ! Такого, как ее Алексей, отец Риты. Он был простой инженер, но это был настоящий мужчина, сильный, надежный. Его ничуть не напрягало то, что его жена — известная актриса, что она мотается по гастролям, что у нее спектакли очень поздно, что ее в фильмах и на сцене целуют другие мужчины. Он был ужасно «головастый» мужик и мог вычертить схему хитрого механизма, покопавшись в нем несколько минут, распознать по звуку неполадку в моторе или придумать новую схему слива в унитазном бачке, а главное — заставить сантехника ее сделать. Потому что сам ничего сделать не мог: «не в то место боженька руки пришил», — смеялся он и ничуть от этого не комплексовал. Рак. Проклятый рак согнал его в могилу больше десяти лет назад. А все как будто вчера было.

Да, наверное, в этом и есть причина. Тот, первый муж Риты, тоже был сильным. Но он не был надежным. Он был как снег, как дождь, как ветер… Он даже женился на ней только через год после рождения сына. Прожил чуть больше полугода с ними и ушел. Не за какой-нибудь вертихвосткой увязался, не водка его увела, не деньги. А просто пришел, встал на колени и сказал: «Отпусти ты меня, Рита! Не могу я так — на одном месте, без дороги. Меня небо зовет, море, тайга, степь. Помру я в клетке. Отпусти. Я потом, может, вернусь». И отпустила его Рита, не держать же. Только возвращаться запретила. И деньги принимать отказалась.

А Анатолий и так не может, ему в клетке хорошо, уютно, сытно. Только разве можно женщине без мужчины? Без МУЖЧИНЫ? Немудрено, что она на стену лезет. Как же ее винить за это? Дочь ведь, кровинушка родная, жалко ее, бедолагу горемычную.

Жалко. Только делать-то что дальше? Простить? Да уж давно простила, еще дверь за собой не захлопнула — а уж простила. Вернуться? Глаза Анны Петровны сверкнули. Любила она сильных мужчин, была домашней хозяйкой — но вот слабой женщиной точно не была. «Ослица селивановская, — смеялся ее Алексей, когда она вдруг начинала упрямиться и упираться, — такую в стойло кнутом и голодом не загонишь, только лаской да морковкой». И меняться на старости лет Анна Петровна ну никак не собиралась. К тому же правда была полностью на ее стороне.

Значит, тупик. Снова вернулись к тому, от чего начинали. Анна Петровна тяжело вздохнула и грустно посмотрела на опустевшую чашку.

Неожиданно рядом с чашкой на столе возник небольшой поднос с бокалом вина и маленькой тарелочкой с фруктами. Анна Петровна посмотрела на подошедшую официантку и смущенно проговорила:

— Извините меня, пожалуйста, но я этого не заказывала, — и, преодолевая неловкость, добавила: — И у меня нет денег за это заплатить.

— А это и не требуется, — беспечно махнула рукой девушка, — это вино вам прислал вон тот господин.

Анна Петровна оглянулась в ту сторону, куда кивнула официантка, и увидела сидящего через пару столиков седовласого человека. Он поймал ее взгляд и учтиво, даже несколько старомодно, поклонился. Анна Петровна раздумывала не больше секунды и жестом пригласила мужчину за свой столик. Тот не стал отказываться и кокетничать, уверенным шагом пересек зал и присел напротив.

— Благодарю вас, — поднимая бокал, произнесла Анна Петровна, — чем обязана я такой щедрости?

Она изучающе смотрела на неожиданного «спонсора», гадая, что его подтолкнуло на этот шаг. Времена, когда она просто нравилась мужчинам, давно минули. Хотя на самом деле она прекрасно видела в зеркале, что для своих лет очень неплохо выглядит.

— Умоляю вас, какая тут еще щедрость, — улыбнулся мужчина. — Настоящее гусарство мне давно не по карману.

Язык не поворачивался назвать его стариком, хотя годами он был близок к Анне Петровне, и даже, пожалуй, чуть-чуть старше. Широкие плечи, натруженные, но чистые руки, прямая осанка, абсолютно седые, но коротко стриженные волосы. Крепкий мужественный подбородок, резкие складки на щеках, выдающие суровость характера и твердость в решениях и действиях. А вот улыбка добрая, мягкая и немного лукавая. Лукавость еще и усиливали многочисленные морщинки, разбегающиеся лучиками от уголков глаз вниз и к вискам. Одет он был довольно просто, но очень аккуратно и добротно, никакого старческого невнимания к мелочам.

— Сидящая в одиночестве красивая женщина всегда невольно привлекает внимание мужчины. А если она к тому же…

Мужчина помедлил, внимательно глядя на нее.

— Если она так печальна, то желание что-то для нее сделать перевешивает даже накопленный годами здравый смысл. Могу ли я вам помочь?

— Помочь? — Анна Петровна озадаченно поджала губы. — Как можно помочь в печали? Попечалиться вместе со мной? Должно быть, это было бы забавное зрелище — печаль дуэтом.

— Радость на двоих — двойная радость. Горе на двоих — полгоря, — произнес мужчина. — Это не значит, что свои беды надо делить с первым встречным. Но держать это в себе иногда бывает очень тяжело.

Они помолчали несколько секунд.

— Боюсь показаться шарлатаном-недоучкой, — снова улыбнулся человек, и вдруг улыбка сбежала с его лица. — Можно, я попробую угадать причину вашей грусти?

Анна Петровна очень не любила, когда кто-то вмешивался в ее личную жизнь, копался в ее чувствах, и хотела сразу и решительно прервать этот сеанс психоанализа, но рот почему-то не открылся, а голова сама тихонько кивнула, соглашаясь.

— Вы хотели бы, — начал задумчиво мужчина, медленно и тихо, будто прислушиваясь к самому себе, к тому, что звучит где-то там, где слышно ему одному, — чтобы вас любили те, кого любите вы. Но мир стал жесток и безжалостен. Люди сменили жизнь на выживание. Им едва хватает любви на себя и собственных детей. А уж на стариков нежности совсем не остается. Они не виноваты, так выпало. А у нас просто не осталось времени ждать, когда мир изменится к лучшему, сердца людей оттают и про нас вспомнят. И те, кого вы любите, наверное, тоже любят вас, где-то там, в сердце. Но они этого почти не помнят. Закон тайги не оставляет места любви к старикам. Старый волк вынужден уходить из стаи и быть один. А лапы твои еще крепки, нюх остер, разве что зрение иногда подводит. Но оно тебе почти не нужно, потому что опыт подскажет, чего бояться лучше всяких глаз. Сил еще много, но… Но холод уже поселился в груди, потому что без стаи твоя жизнь не имеет никакого смысла, ты жил только для нее, и теперь поздно переучиваться. Волк-одиночка — это круто только в книжках и песнях. На самом деле это стертые клыки, холодная снежная ночь и тоскливый вой на луну. Да память о том, как ты вылизывал щенков, защищал их от всего на свете, отдавал им последнее, чтобы они выросли сильными, встали на твое место… и выгнали тебя. И они тебя любят. Но вспоминают об этом, только когда старый одинокий волк где-то там, вдалеке, воет на луну.