Заговор адмирала - Гавен Михель. Страница 24

Женщина взялась за ручку дверцы, чтобы выйти.

— И Шелленберг не предлагал тебе стать королевой Венгрии? — спросил Отто негромко. — Заменить твоего прадеда, чтобы венгры обрели мир и спокойствие?

Эти вопросы были чем-то похожи на выстрелы в спину. Маренн повернулась, но ни один мускул не дрогнул на её благородном, красивом лице.

— Если мне не изменяет память, адмирал Хорти исполняет обязанности регента трона, — произнесла она невозмутимо. — И если на этот трон кто-то и имеет права, то это эрцгерцог Отто, сын последнего императора Карла Первого и императрицы Зиты Пармской. А я давно отказалась не только от прав на трон, любой трон, но и от всяческих отношений со своей бывшей венценосной семьей. Я вышла из семьи Габсбургов, и по этому поводу, как тебе известно, даже сменила имя и фамилию в Америке, чтобы никто не догадался, что я та самая Мария-Элизабет фон Кобург-Заальфельд де Монморанси, правнучка императора Франца Иосифа. Я не вспоминала об этом до 1938 года, пока ты сам не напомнил мне, представив на меня документы рейхсфюреру. Если мне это помогло освободиться из лагеря и спасти своих детей, то спасибо родству с Габсбургами. Но больше ничего хорошего мне это родство не принесло, а уж корона Венгрии, — Маренн насмешливо покачала головой. — Моя бабушка Стефания перевернется в гробу, если вдруг до неё дойдет весть, что Рудольфово отродье все ещё живо-здорово и даже уселось править в Будапеште. Она же ненавидела своего мужа, ненавидела собственного ребенка, несчастную дочку, и тиранила её, так что выйти замуж во Францию, подальше от матушки, было для моей матери спасением от нескончаемого гнёта. Стефания ни одного дня не была Рудольфу другом, единомышленницей. Она приняла участие в заговоре премьер-министра Таффе, который всячески пытался устранить кронпринца от политической деятельности, поссорить его с отцом. Она мстила Рудольфу за то, что оказалась неспособной разделить с ним его жизнь и произвести на свет наследника. Ну а кроме неё было и много других Габсбургов, которые никогда не испытывали особо теплых чувств ни к моей матери, ни ко мне. Так что даже решись я занять какой-то трон, династия меня не признает.

— А при чем здесь династия? — Скорцени неотрывно смотрел на неё. — Династию никто не спрашивает. Главное, чтобы признали англичане и американцы, ну и чтобы Советы худо-бедно на все это согласились, выторговав условия для своих коммунистических протеже. А всех их скорее устроит внучка Рудольфа, правнучка Зизи, которых в Венгрии боготворили и любят до сих пор, а значит — примут на трон их ближайшую родственницу. Примирительная, объединительная фигура — вот кого ищет Хорти. Фигура, которая устроит всех: венгров, англичан, американцев, Советы. Всех, кроме рейха. В твоем лице адмирал вполне может обрести такую персону, так что Кальтенбруннер недалек от истины. И ни к чему другие Габсбурги. Как бы они ни злились, сейчас не они решают, кому всходить на трон, а коалиция держав, противостоящих рейху. И Хорти не откажешь в дальновидности. Он вполне ясно соображает, что к чему.

— Мне ничего не известно о планах адмирала Хорти насчет будущего его страны, — отрезала Маренн. — Я занимаюсь медициной и больше ничем. Моя работа — резать и зашивать. Я не один раз говорила тебе, чем я сейчас занимаюсь. Я хирург, а не политик. Однако полчаса истекло, — она взглянула на часы. — И Алекс ждет меня в операционной. Так что будь добр — отвези меня назад, потому что пешком дойти я уже не успею, — она откинулась на спинку сиденья. — Там тяжелораненый офицер под наркозом.

— Хорошо, я отвезу. — Отто завёл машину и продолжал говорить, не глядя на пассажирку: — Но я предупредил тебя, Мари. Если ты влезешь в схватку с позволения Шелленберга и из желания помочь в, как тебе представляется, благих начинаниях, то при определенных обстоятельствах окажешься в безвыходной ситуации. Тебя просто пристрелят или повесят на рояльной струне, как это случается у Мюллера, а заодно — твою дочь Джилл как пособницу. И никакие медицинские способности тебя не спасут. Сейчас уже не до раненых солдат. Ими мало кто озабочен в верхах, потому что сейчас не начало войны, а уже почти финал, финал трагический. Сейчас нужны не те, кто войдет в строй через год, а те, кто может сражаться прямо сейчас. Через год уже может и не понадобиться. Так что твое положение не так устойчиво, как было раньше. А сделать операцию, наложить повязку, с этим справится и Грабнер…

— Я попрошу не зарываться, — Маренн оборвала собеседника так резко, что он от неожиданности чуть не задел фарой край ограды клиники. — Алекс Грабнер — не какой-то мальчик на побегушках, а высококлассный специалист, и не тебе судить о его способностях. Он действительно вполне может заменить меня. Теперь уже может. Но я и так никогда не бравировала своей незаменимостью и всегда делилась опытом. Я рада, что сумела передать Грабнеру мои знания. Что же касается раненых, то мне ты не сказал ничего нового. Останови, — они подъехали к входу в клинику. — Я это вижу по сокращению финансирования на закупку новейших препаратов и по тому, как армия урезает страховые выплаты. Всё больше операций солдатам и офицерам вермахта почему-то приходится делать за счет СС. Благо рейхсфюрер не снижает, а увеличивает наши дотации, понимая, что потери в дивизиях СС возрастают. Меня ничто это не удивляет, и ничто из того, чем ты только что меня пытался испугать, мне не страшно. Я выполняла и буду выполнять свой долг. Буду так, как сочту нужным. И на этом наш разговор окончен. У меня нет времени, извини.

Женщина вышла из автомобиля и быстро поднялась по ступеням парадного крыльца. Ветер шевелил её пышные каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке.

Закурив, Отто смотрел ей в след, пока она не скрылась в дверях. Собственно, ничего иного от их разговора он и не ожидал. Конечно, она не станет рассказывать ему, что там замышляют Шелленберг и Гиммлер, даже если ей что-то известно. Маренн обладает редким для женщины качеством — умеет держать язык за зубами, — и полагаться на её откровенность было бы наивным.

Скорцени сделал то, что хотел, — он её предупредил. Пусть знает, что и противоположная сторона настроена решительно. Пусть знает, чем грозит провал гиммлеровского плана, чем все это грозит для Джилл. Маренн не остановится? Или ей не позволят остановиться? Если в этом заинтересован лично Гиммлер, то более вероятен второй вариант.

Что ж, фюрер и Кальтенбруннер тоже не сдадут назад, ведь если они потеряют Венгрию, это будет сильнейший моральный удар для германской армии, а заставлять армию сражаться как можно яростнее — это единственный шанс для Гитлера просидеть в Берлине подольше, ожидая чуда, о котором все время вещает доктор Геббельс.

Значит, столкновение двух группировок — заочное, конечно, — неизбежно, и кто-то должен проиграть. Все главные фигуры останутся на своих местах при любом исходе. А пострадают в первую очередь исполнители. Весь вопрос в том, что делать ему, Отто Скорцени? Отказаться выполнить приказ невозможно. Отто должен сделать все, чего требует приказ, и в лучшем виде, но тогда придётся отправить на виселицу любимую женщину, которую хотели сделать королевой вопреки желанию фюрера.

Как воспрепятствовать гибели Маренн? Как-то надо это сделать — нет сомнения, но придется над всем этим хорошенько подумать и принять в расчет, что имеешь дело с упрямицей, которая не отступит. Она пойдет до конца, до этой самой виселицы, если Отто не выдернет вовремя из петли, пока палач не затянул веревку. Отто вздохнул, затушил сигарету в пепельнице. Перспектива — не из радостных, это точно. Врагу не пожелаешь.

Хорошенькая белокурая медсестра выглянула из дверей клиники, процокав каблучками по ступеням, пробежала по аллее в соседний корпус. Это отвлекло оберштумбаннфюрера от его размышлений. Он взглянул на часы — надо ехать. «Через час назначено совещание по Фриденталю. Надо продолжать работать, какие бы трудности ни возникали», — подумал Отто, развернул машину и поехал в Управление.