Ценою крови - Вилло Дэвис Робертс. Страница 8

Солей сразу поняла, что Луи сказал все отцу. По их лицам это было видно. Что ее поражало — так это то, что другие братья, судя по всему, ничего не замечали. Впрочем, так бывало и раньше.

Все толпились вокруг корзины, накладывают себе еду, делят хлеб, смех, шутки… Особенно насчет нее с Реми, но того не так-то легко пронять. Вон Франсуа предложил ему побороться в валках, а Реми спросил:

— Сейчас или после еды?

Все засмеялись, а Франсуа предпочел отступить.

— Лучше через год, месье. Я тогда наберу побольше веса!

— Ешь! — оборвал Эмиль. — Да за работу! Глупости подождут!

Близнецы переглянулись. Что это с отцом? Луи молчал. Пусть отец свыкнется с этой новостью, тогда он выскажет пару слов в его поддержку.

Солей не могла дождаться конца обеда: быстрее бы снова остаться с ним наедине! Даниэль опять вперед можно послать… На сей раз старшая сестра ошиблась: от Даниэль отделаться не удалось. Не обращая внимания на яростные взгляды сестры, она шагала рядом и стрекотала как сорока.

— Как в Луисбурге, месье?

— Холодно, народу много. И туман, туман. Такого, как там, нигде больше не встретишь…

Даниэль завращала глазищами. "Вот нахалка", — подумала Солей.

— Мы столько слышали о доме губернатора. Говорят, он очень большой: комнат пятьдесят, если не больше!

— Большой, — согласился Реми. Его забавляло невинное кокетство Даниэль. Пройдет год, другой, красавица будет не хуже сестры. — Но, полагаю, такой же холодный, как все там. Конечно, он покрасивее, чем казармы или госпиталь; к тому же дрова не сам губернатор рубит, а солдаты, так что там, наверное, получше топят.

— А вы внутри были? — поинтересовалась Даниэль, по-прежнему не воспринимая сигналы Солей.

— Да нет, не случалось. Чай с губернатором не пил. — Он засмеялся, заметив разочарование на лице Даниэль. — Но заглядывал через открытые двери.

— Ну и как, красиво?

Реми подумал перед ответом. Черт, мысли путаются, стоит ему на Солей взглянуть.

— Наверное, зависит от того, что считать красивым. Там в одной комнате видел — на полу ковер, фон — бежевый, по нему цветы розовые, листва зеленая да еще что-то вроде снопа золотого. Полы все воском натерты, отполированы, наверное, кто зайдет в грязных сапогах, сразу расстреляют. На окнах занавески золотистого цвета и шнуры такие же, а в люстрах столько свечей и хрусталя, что ярче солнца, пожалуй, ночью светятся…

— А мебель какая? — не унималась Даниэль, даже за локоть его схватила.

— Непрочная какая-то, — неодобрительно бросил Реми. — Ножки стульев такие тоненькие, сесть страшно, а сиденья из какой-то парчи, испачкаешь, если дотронешься. Ну, зеркала везде, картины на стенах висят…

— Не понравилось? — Даниэль не могла в это поверить. Он ее наверняка разыгрывает.

Реми между тем ответил вполне серьезно:

— По-моему, настоящий дом — это не каменные стены; через них тепло уходит, а влага остается, плесневеет все. Сколько ни топи, углы не согреешь; потолки высокие — все тепло туда поднимается, а что же остается людям?

Раздражение на сестру у Солей прошло. Ведь Реми ей, старшей, говорит все, к ней обращается…

— Когда-нибудь и у меня будет дом, — продолжал Реми. — Небольшой, уютный, бревенчатый, без сквозняков, с прочными стульями, светлыми одеялами, на печке чтобы всегда еда стояла… Жена, дети… Чтобы удобно было. А что в ней толку, в красоте? Чтобы дом встречал меня радостью, когда из леса выхожу, и жена чтобы так же…

Губы Солей дрогнули.

— Да, если ты не губернатор, то это разумный подход.

— А вы — очень разумная девушка! — со значением произнес Реми.

— Очень! — подтвердила она. "Пока это не касается одного человека — Реми Мишо!" — едва не вырвалось у нее.

7

Теперь, когда Луи все рассказал, Мадлен уже не скрывала своих слез. Все ей сочувствовали. Барби перестала ее беспокоить домашними делами, Марка чуть не затискали ласками. К Луи, наоборот, отношение стало каким-то двойственным. Солей однажды была свидетелем того, как мать протянула было руку к плечу сына, сидевшего рядом за столом, и поспешно отдернула, закусив губу. По ночам долго слышались приглушенные рыдания Мадлен и увещевающий шепот Луи. По утрам десяток пар глаз неизменно встречал их немым вопросом: может, он все-таки послушался жену, переменил свое решение?

Но нет, судя по всему, решение окончательное. Еще неделя-другая, страда кончится, и они уедут. Тяжело. Только Луи внешне ничем не изменил обычного поведения: такой же серьезный, собранный, деловой. Но и у него, видно, на душе скребли кошки.

У Солей в эти дни было и нечто иное: счастливо-радостное. Реми… Теперь уж ни у кого не осталось сомнений: он за ней ухаживает, причем по-настоящему.

На воскресную мессу он пришел с детьми Гийома. Их мать в ее положении, естественно, осталась дома и Гийом при ней, так что Реми пришлось взять на себя роль родителя: вытирать детские носы, выводить малышей наружу по нужде и тому подобное. При этом он не упускал случая бросить взгляд в сторону Солей — такой красноречивый, что она каждый раз заливалась густой краской. Она была в своей лучшей юбке — коричневой в полоску, новенькая беленькая блузка с наброшенным поверх платком ярко обрисовывала фигуру; грудь вздымалась и опускалась так, будто девушка запыхалась от долгого бега.

Какой он все-таки чуткий и внимательный: она, случайно переступив ногами, стукнула по полу своими деревянными сабо, и он тут же, чтобы отвлечь от нее внимание, шумно задвигался и двинулся к выходу; на нем в отличие от большинства прихожан были мокасины, и походка его была бесшумной, но все равно все негодующие взгляды устремились на него, а не на Солей.

Впрочем, негодование негодованием, а многие последовали его примеру. Так было всегда: где-то к середине проповеди отца Кастэна его голос начинал заглушаться шумом шаркающих ног; сначала уходили неисправимые курильщики, потом любители всевозможных пари и вообще всяческих развлечений. Вот прошлый раз даже конные скачки во время мессы устроили; Барби просто слов не могла найти от возмущения. Бедный кюре даже потерял нить речи и вынужден был начать все сначала! Наверняка он потом попеняет нарушителям, да и жены тоже привыкли все время быть при деле, им тяжело сидеть в праздности; если уж не работать — так хотя бы покурить вдоволь да перекинуться с соседями парой слов насчет видов на урожай, погоды и всего такого прочего.

Правда, такая вольность — только для мужчин. Как и прочие вольности. Глядя на близнецов, которые пропадали порой из дому на несколько дней, а потом возвращались довольные, посвежевшие, с добычей — тушками кроликов или даже освежеванной тушей оленя, Солей завидовала им: почему она не родилась мужчиной! Но сегодня, когда Реми Мишо был совсем рядом, она была так счастлива, что родилась женщиной. "Сегодня я приглашу его на обед!" — окончательно решила она про себя, и от этой мысли ее снова бросило в жар, она уже не слышала ни слова из того, что там вещал отец Кастэн. Вот он и закончил. Она встала вместе с другими, что-то пропела в общем хоре, вышла в проход и затем на залитую солнцем площадь. Прихожане разбились на группки, переговариваются; детишки, радуясь долгожданному освобождению, носятся как оглашенные. Солей без всякой ложной скромности направилась к нему.

Он ее ждал. Она не замечала любопытных, а порой и осуждающих взглядов односельчан, а если бы и заметила — это не остановило бы ее.

— Невероятно! — этим коротким восклицанием приветствовал ее Реми.

— Простите, месье? — несколько смущенно отреагировала Солей.

— На танцах тогда я подумал: вы самая красивая девушка из тех, кого я когда-либо видел. Днем вы были очаровательны. А сейчас…

— А что сейчас?

— Да это нечто божественное!

С такими словами к ней в их Гран-Пре еще никто не обращался. Красоткой, милашкой — да, называли, но так… Если он хотел смутить ее, то, пожалуй, ему это удалось. Но, впрочем, Солей всегда отличал острый язычок, и этот дар быстро вернулся к ней.