Роксолана. Страсти в гареме - Загребельный Павел Архипович. Страница 72

— Если это такой ненадежный человек, что бегает туда и сюда, то как же можем полагаться на него?

— Да не на него, а на казаков. Попросить, чтоб дал казаков для сопровождения. А сам князь доброго слова не стоит. Бегал и еще будет бегать. И даже не от слабого к сильному, а к тому, где увидит выгоду для себя. Вот услышит, что царское войско прошло уже и по Днепру, еще и к царю прибежит.

Но дьяк уперся на своем:

— Царское повеление было взять для сопровождения тебя, а больше нам никого не нужно. Зачем тебе эти казаки? У меня есть свои, путивльские. Тоже казаки, умеют стрелять, воюют и пешими, и на конях. Чего же еще?

— Я провожу тебя, Матвей Иванович, на басурмана, если мы его увидим. Покажу, где и как и кому стать, чтобы нанести удар посильнее, потому что разбираюсь в их военных обычаях и хитростях. Но пути туда знать не могу.

— Днепр и приведет.

— Днепр великий. Его надобно знать. А я, считай, впервые здесь, как и ты, дьяк.

— Сказал же — из Стамбула бежал. Разве не знал там дорог?

— Стамбул не Крым. Ты, если бы сидел только в Москве, знал бы все дороги на Сиверщине или на Дону?

Но разговоры эти не привели ни к чему. Ржевский твердо придерживался царского повеления: идти без огласки, ни с кем не сноситься, за перебежчиком турецким присматривать зорко, от себя не отпускать, излишней доверчивости не проявлять.

Плыли все дальше и дальше, река становилась все шире, все могущественнее, наливалась весенними водами, ночью соловьи пели свои песни в зарослях лозы так звонко, что их голоса отдавались эхом. Солнце светило все ярче и ярче, пригревало сильнее и сильнее, гребцы расстегивали свои толстые кафтаны, потом и вовсе их снимали, оставаясь в одних сорочках, молодые, светловолосые — не воины, а добрые путешественники в этом зеленом тихом крае.

Уже перед порогами, не зная, как будут продвигаться дальше, остановились возле двух островов посреди реки. Дьяк с Гасаном и боярскими детьми расположились на меньшем островке, струги пристали к большому продолговатому острову, который был чуть выше по течению.

Еще и не расположились как следует, и не осмотрелись по сторонам, как вдруг к меньшему острову неизвестно и откуда подплыло несколько утлых на вид лодчонок, из них повыскакивали на песок высокие, плечистые мужчины с саблями и ружьями, в грубых белых сорочках и киреях внакидку, в высоких шапках, усатые, как Гасан, какие-то словно бы слишком суровые, но в то же время и добродушные.

Люди дьяка схватились и за свои пищали, но пришельцев это не испугало, они шли спокойно, подходили все ближе, один из них предостерегающе поднял руку.

— Кто такие? — крикнул дьяк.

— Да казаки же, — сказал тот, что поднимал руку.

— Откуда? — допытывался Ржевский.

— Да отсюда, откуда же еще? Я атаман Мина, или Млинский, а это атаман Михайло, или Еськович. Люди наши там, на берегу, а мы проскочили к вам, чтобы сказать о себе.

Пищали пришлось опустить, потому что казаки подошли вплотную и люди были, судя по всему, мирные.

— Как же вы не боялись плыть сюда? — никак не мог взять в толк дьяк. — Видели, какая у меня сила?

— Да видели, — сказал Мина. — Если бы басурманская сила, мы бы ее давно уже пощипали. А так смотрим — Богу молятся, говорят по-нашему, стало быть, люди добрые, надобно им помочь. Привели вам с Михайлом немного своих казаков. У меня сто да у Михайлы двести, а только у меня такие, что каждый за сотню справится, ибо это казаки-перевозчики, не знаю, слыхали ли вы о таких.

— Я слыхал, — сказал Гасан, — но ты на меня не обращай внимания.

— Да ты ведь лысый, кто же будет на тебя обращать внимание? — засмеялся Мина. — Басурман или отуречившийся? Поймали тебя или сам прибежал? Да только все равно, раз ты здесь. Ну так вот. Казаки наши воюют с басурманами не только на суше, но и на море. На море не все идут, а только отважные и способные переносить его запах. На лодках выходят в море, идут вдоль берега вправо аж до турецких околиц, добираются и до Царьграда. Если вдруг постречаются турецкие галеры, они считают лучше погибнуть, чем бесстыдно бежать или сдаться, потому-то часто и побеждают, попав даже в трудное положение. Лодки у нас хоть и небольшие, на двадцать или на тридцать человек, но чтобы их сделать, необходимо какое-то время, так вот, пока долбят, бывало, казаки на Томаковском острове или на Чертомлыкском, крымчаки уже пронюхают и возле Кызы-Кермена выставят стражу и на берегах, и на воде, ибо Днепр там перегорожен железными цепями, привезенными из Стамбула, и держатся эти цепи на поплавках; когда ждут казаков, тогда на поплавках еще и стража усаживается. Ну так мы как? Строгаем свои тяжары где-нибудь вот здесь, а потом собираемся на том осторове, где ваши люди остановились, и назовем его Становым, а уже этот ваш, где стоите, можем теперь назвать и Московским, почему бы не назвать? От Станового и начинаем плыть. И мои хлопцы-перевозчики проводят, как уже сказано, через пороги. Никто этого не умеет, кроме них, и каждый раз ждут здесь от казака либо жизни, либо смерти. Можно было бы двинуться и по суше, особенно тем, кто страх имеет перед водой, так трудно и довольно долго, но тогда крымчаки могут увидеть, и тогда вряд ли проберешься к морю тайком. Кроме того, хочется казаку с судьбой поиграть еще до встречи с турком.

— И сколько же здесь порогов? — спросил дьяк.

— Самих порогов девять да еще заборы, гряды да камни, водовороты, бучки [53] и просто шипы, есть еще щетки [54] и поды [55], есть упады [56], отмети [57], пропасти, ну да это не при всякой воде. Ныне вода большая на порогах обретается, и еще она будет прибывать понемногу до святого иерарха Христова Николая, а после праздника святого Николая через неделю начнет уже спадать скорее, чем прибывала. У нас как молвится: хочешь жить — не напейся.

— А как же вы переправляете? — поинтересовался дьяк. — С людьми или порожняком?

— Люди идут по берегу, а уже со стругами только мы. Кто и на судне, другие удерживают его на косяках — на тонких длинных канатах, другие спускаются в воду, поднимают судно над острыми камнями и осторожно спускают его на чистое. Да уж сами увидите. Как вот у нас поется: «Та гиля, гиля, сірі гуси, до води, та дожилися наші хлопці до біди. Та гиля, гиля сірі гуси, не літать, доживуться козаченьки ще й не так». Мы-то своих лодок переправляєм сколько? Ну, десять от силы. А чтобы целую сотню, да еще таких тяжелых, такого не бывало. А попробовать надо. Страху нагоним на самого султана, если управимся. Вот посмотрите на пороги, сами увидите.

Уже первый порог, к которому подошли назавтра, перегораживал все течение Днепра каменным выщербленным гребнем, черные мрачные зубцы торчали над водой, потемневшая вода с диким бешенством бросалась на эти зубцы, клокотала и ревела, образовывала водовороты, в неистовых скачках мчалась вниз, так, будто хотела пробить каменное дно, провалиться на тот свет.

Дьяк молча перекрестился. Гасан только свистнул. Даже в его богатой приключениями янычарской жизни не случалось такого.

— Это еще и не порог, — утешил их Мина, — тут ширь, есть куда броситься, обойти. А есть и пострашнее, Вовниг, скажем, — так там с водой порог такое творит, что вода становится похожей на взъерошенную шерсть. Над всеми же Дед стоит, или Ненасытец, вот это уж всем порогам порог. И когда его перейдешь, то и перекрестишься. Мы там и кашу последнюю варим на острове. Сколько бы ни осталось припаса, все бросаем в котел. Так и остров называем Кашеварница. А плыть вот отсюда начинаем. До Каменки-реки прошел, балка Трояны остается слева, ниже опять камень Горбатый, потому что у нас все имеет название. Кто погиб, того и камень. Разбился казак на камне, вот уже и называется он Родич. Потайной так и называется Потайной. С горбом — Горбатый. Жеребец — как поймает, то ожеребишься на нем, хотя ты и не кобыла. Вот хотя бы и Каменецкий порог. Тут и речка Каменка, и остров Каменистый. Оно словно бы оттого, что много камней. А почему? Вокруг песок, а здесь камень. А было, говорят, так. Поймали татары казака-переправщика, да и заставили переправить их через порог ночью, чтобы казаки не видели. Казак повел лодку прямо на порог, врагов потопил и сам утонул. А Днепр повернул течение и вынес шапку казака к ногам его дивчины, которая его ждала. Дивчина от горя окаменела. Вот потому и назвали одинаково и речку, и остров. А сестра казака, залившись слезами, стала речкой Самарой. И так бывает. Ну а после Горбатого попадем на Кучерову яму, а после направляем лодки, чтобы по ходу шли. Дальше вдоль степи, привал перед Сурским порогом. Потом Сурский порог. При малой воде нужно идти в заход — это небольшой порог, такой, как забора. Ну, теперь вода большая, пойдем прямо. После Сурского Лоханский порог. Когда от степи отплываешь, накрываешь Бабаёшный водоворот, там на бабайках, по-вашему весла, поработать придется. Дальше — упад от Буцева камня. А сбоку, из-под Лоханского порога, ход на Кулики. Под Богатырем привал снова. Есть легенда такая. Наш силач бросил камень, а татарский недобросил. Вот и Богатырь этот камень. В Звонецкий идем в порог, в канаву не ходим. Как доплывем до Кизлева острова, привалим. Если вода спокойная, пускаем какой-нибудь предмет — кошелку или кусок дерева. Куда поплывет, туда в пороги идти, потому что так показывает течение воды.