Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна. Страница 51

Они все смотрели на него в ожидании, надеясь на объяснение, которого у него нет. Вдруг он почувствовал, что не может дышать в этой комнате. Он больше не мог оставаться в ней. Ему надо отсюда выбраться. Он схватил пальто и бросился из квартиры.

— Стефано, — захныкала Беттина, когда за ним с грохотом захлопнулась дверь. — Папа! Куда он ушел, папа?

— Надеюсь, к черту. Не волнуйся, Тина, мы позаботимся о тебе. Он нам больше не нужен.

Но она, казалось, его не слышала.

— Стефано, — всхлипывала она. — Пьетра, папа. — С каждым именем ее голос подымался. — Пьетра, мое дитя. Где мой ребенок? Дайте мне моего ребенка. Дайте мне моего ребенка! — Это был первобытный вопль, причитание, вой волка. Пит захотелось закрыть уши руками и зарыться головой в диванные подушки. Но вместо этого она строго сказала деду достать лекарство для Беттины, схватила руки бьющейся в истерике матери и повторяла ей вновь и вновь:

— Я здесь, мама. Это Пьетра. Я здесь. Все хорошо. Я твой ребенок, мама. Со мной все в порядке.

Прошел час, прежде чем Беттина заснула в кровати, успокоенная большой дозой транквилизатора. Пит обозревала кучу оберточной бумаги на ковре, тыквенный пирог, сгоревший в невыключенной плите. Русалка лежала на полу среди лент, куда она упала из рук Беттины. Пит опустилась на колени, чтобы поднять ее, нежно держа в руках, она поглаживала драгоценную головку существа.

Здесь, на коленях, она обозревала руины их «прекрасного» Рождества.

Глава 8

Стив не вернулся. Один из его собутыльников из маленькой Италии заявился через несколько дней после Рождества с робкой просьбой передать ему одежду Стефано и несколько других необходимых вещей. Он оставил адрес меблированной комнаты, которую снял Стив в центре города. Но он мог не беспокоиться. Джозеф был взбешен, а Пит обижена, чтобы общаться с ним.

Ее отчаяние усугублялось гневом на отца, яростью, подогреваемой ежедневными горькими проповедями Джозефа против Стива, и чувством глубокой любви к нему. Она изо всех сил старалась понять, почему он позволил маме страдать, как страдала она, когда он мог предотвратить это. Она силилась понять, почему он оставил их, вместо того чтобы объяснить все. Она пыталась постичь скрытый смысл драгоценной дамы. Что это? Откуда это взялось? Почему она оказалась у отца и почему он все эти годы прятал ее и назвал злой?

Ответов у нее не было, и наконец сами вопросы стали слишком болезненными, так что она перестала их задавать. К тому же скоро у нее появился еще один источник беспокойства.

На следующий день после Рождества она застала мать методично выдергивающей филигранные крылья у рождественского ангела.

— Ты выглядишь таким неиспорченным, — проговорила она злобным голосом, разрушая маленькую фигурку, — но я тебя знаю. Я знаю, ты шлюха, непристойная, маленькая шлюха. — Когда с крыльями было покончено, она принялась рвать на клочки шелковое одеяние, выковыривать ногтями папье-маше. — Шлюха, шлюха, шлюха, — монотонно повторяла она, наконец с размаху швырнув ангела на пол.

Пит усиленно заморгала глазами и сдержала рыдания. Рано узнав, что ее слезы только ухудшают состояние матери, она прогнала их. Но безнадежность, которая овладела ею, когда она видела, как мать вновь погружается в немоту, была почти непереносима.

— Мама? — нежно обратилась она и протянула руку, чтобы коснуться плеча.

Беттину словно обожгли. Она вскочила с пола и повернулась к Пит.

— Нет! Я не буду, не буду больше. Убирайся. Не дотрагивайся до меня.

Пит мгновенно отступила назад.

— Все хорошо, мама. Никто не собирается прикасаться к тебе, никто тебя не обидит.

Беттина сжалась, глаза в поисках опасности обшаривали каждый угол маленькой комнаты.

— Нет, нет, нет, — бормотала она.

— Шшшш, мама, — успокаивала Пит. — Пойдем в постель. В спальне безопасно. Они не пойдут туда за тобой. — Она протянула руку. Через минуту Беттина позволила дочери увести ее в спальню и послушно забралась в постель. Она проглотила пилюлю, которую ей принесла Пит, и вскоре заснула.

Только тогда Пит дала волю слезам, содрогаясь от рыданий в кресле и испытывая боль отчаяния, с которым, она надеялась, покончено.

Беттина, казалось, еще раз соскользнула в свою бездну.

Каждый день Пит разговаривала с доктором Беттины из Йонкерса. Когда она описала состояние матери, его голос не предвещал ничего хорошего. Ее собственная надежда была столь же тонка, как иголка на умирающем рождественском дереве. Но она не отказалась от попытки вытащить мать из этой бездны.

Джесс, вернувшаяся с каникул из Брин Мор, была неоценимой помощницей, поддерживая Пит. Впервые Пит полностью осознала, что ей недоставало в жизни без настоящей дружбы. Она могла говорить с Джесс — очень долго по телефону или часами гуляя на продуваемых ветрами улицах, пока Беттина спала. Она могла злиться на отца за то, что тот ушел. Она могла волноваться о дедушке, которого, казалось, парализовало собственное отчаяние. Пит узнала, что друг — это тот, кто выслушает, не осуждая, кто даст совет, когда нужно. Тот, кому ты небезразлична.

Через неделю после Рождества Пит улучила момент, когда она могла безбоязненно отлучиться на час, чтобы передать Джесс рождественский подарок, который она сама сделала, — пару изящных сережек из крученой серебряной проволоки. Беттина спала, когда она ушла, к тому же скоро должен был вернуться дедушка.

Но когда Джозеф пришел домой, он обнаружил в квартире дюжины горящих свечей — на столах и подоконниках, на телевизоре, на полу, повсюду. Одна уже вся сгорела до ковра, на котором стояла; другая была в опасной близости от занавески. А в центре их Беттина на коленях пела «Yis-ka-dal v’ yis-ka-dash». Это был Каддиш, еврейская молитва по усопшим. Джозеф даже не предполагал, что его дочь знала ее. Он сам только раз слышал эту молитву, когда умер его тесть.

Ненадежно сбалансированное равновесие Беттины нарушилось, и Джозеф с ужасом подозревал, что оно никогда не восстановится. Доктор согласился с этим. Не прошло и недели нового года, как он настоял, чтобы Беттина вернулась в Йонкерс.

В квартире царила могильная атмосфера. Джозеф, казалось, постарел за ночь на десять лет. Он ел, спал, работал. И это все. Он перестал ходить в голландский клуб, чтобы пообщаться с друзьями. Он не читал, не слушал свои пластинки. Он даже забросил свою трубку. Он, похоже, считал, что больше не заслуживает в своей жизни никакого удовольствия, пока его дочь так ужасно страдает.

Джесс неохотно отправилась в школу. Она пыталась убедить мать позволить ей остаться в Нью-Йорке; Пит нуждается в ней, объясняла она. Когда Сэлли отказалась, Джесс даже подумывала симулировать приступ диабета, но Пит и слышать об этом не хотела. Джесс села в поезд, а Пит осталась одна.

Она загрузила себя работой, чтобы не было времени думать ни о чем другом. Когда Пит была не в школе и не занималась дома, она трудилась в мастерской Джозефа, забывая обо всем, стараясь создать что-то красивое и оттачивая свое мастерство.

Стив звонил регулярно. Если отвечала Пит, она клала трубку не так грубо, но результат был один и тот же. Она отказывалась говорить с отцом. Чувства, которые переполняли ее, были еще слишком свежи, слишком обнажены и слишком запутаны. Наконец Стив перестал звонить, хотя чек приходил каждые две недели на имя Пит, с его знакомой подписью, нацарапанной наверху. Она поначалу думала разрывать чеки, но практическая сторона ее натуры подсказала ей не делать этого.

Как обычно, именно Джесс заставила Пит пересмотреть ее отношение к отцу.

— Знаешь, ты к нему несправедлива, — сказала Джесс, когда они однажды днем бродили по Блумингдейлсу. Был конец мая, и Джесс только что вернулась домой после первого года обучения в Брин Мор. Пит не видела и не разговаривала с отцом пять месяцев.

— Я не хочу быть справедливой, — ответила Пит, но в ее голосе не было убежденности. Гнев прошел, и она очень по нему скучала. — Как тебе этот шарф? Леопардовый рисунок подойдет к тому черному джерсовому платью, которое ты купила.