Королева в услужении - Лофтс Нора. Страница 38

— Если ты поклянешься действовать только мирными средствами, — заявила Альенора.

— Ну конечно. Никогда не пользоваться никакими другими. В этом моя сила.

Последние слова он произнес тихо, с торжествующим видом.

— Очень хорошо, но помни: я прошу справедливости, а не пощады; справедливости и свободы вернуться в свою страну.

— Вы получите, я обещаю, — сказал Иоанн.

Глава 17

Иоанн уехал, и искорка надежды, заботливо раздуваемая Амарией, не затухала в душе Альеноры. Но год кончался, приближалась опять зима — скучная, холодная, которая не так страшила, — а все оставалось по-прежнему. И надежда постепенно угасала, а потом и вовсе умерла. Алберик, с трудом пробираясь по ноябрьской грязи, приносил лишь слухи и никаких достоверных сведений. Даже брак Иоанна с Эвис Глостер, на который он намекнул во время визита, по-видимому, пока еще не состоялся.

Наступило и кончилось Рождество — еще одна веха невеселого периода.

Затем однажды утром послышались шум и движение во дворе, где появились какие-то люди. Плотно закутавшись в платок, Амария вышла в проход, соединявший их апартаменты с основной частью замка; мужественно перенося холодный сквозняк, она начала обычный полушутливый разговор со стоявшим на посту караульным. Он не знал, кто приехал и почему, но позволил побыть с ним, пока мимо не пробежал паж, который, отвечая на вопрос, сообщил, что прибыл господин де Гранвилл.

— Только этого нам не хватало, — проворчал караульный угрюмо. — Суета и беспокойство по пустякам; будет повсюду совать свой длинный нос и везде находить непорядок. А его парни слопают наши харчи. Шесть месяцев, или больше, он не показывался, жирея в Лондоне и получая солидную плату. А теперь примчался, чтобы обозвать нас объевшимися бездельниками…

Тут караульный заметил, что разговаривает сам с собой. Амария, получив нужные сведения, исчезла.

— Приехал главный тюремщик, — проговорила она, вбегая в комнату, где Альенора сидела у дымного камина. — А вы в Потрепанном платье. Не перестаю упрекать себя, что не попросила принца, когда он был у нас, об одежде. Он мог бы уговорить короля прислать вам кое-что из вашего прежнего гардероба. Какие прекрасные платья пропадают напрасно в Виндзоре и Уайтхолле… Когда я о них думаю, мне хочется плакать.

— Мне абсолютно безразлично, в чем я покажусь де Гланвиллу, — сказала Альенора. — Я только надеюсь: сегодня он не сделает того, что сделал в последний раз, когда приезжал зимой. Тогда, как ты помнишь, он весь замок провонял своим жареным оленьим мясом, а нам приказал подать опостылевшее пиво. Потом он имел наглость заявить мне, что у него нет денег для нашего содержания, так как поднялась цена на муку!

— Быть может, это даже хорошо, что вы выглядите такой обносившейся, — продолжала Амария начатую мысль. Попросите его, миледи, обратиться к королю относительно вашей одежды.

— Я никогда больше не стану просить де Гланвилла ни о какой милости, — сказала Альенора. — Если хочешь знать, сегодня я вообще не буду с ним разговаривать. Как ты помнишь, однажды я спросила его о последних новостях, — тогда они еще сражались, — и он ответил, что у него нет распоряжений вообще сообщать мне что-либо. Теперь, когда он войдет, я из вежливости встану и буду молчать, пока он не удалится.

— Таким путем вы никогда не получите нового платья.

— Обойдусь.

Знакомый страх сжал сердце Амарии; от отчаяния у ее госпожи пропало всякое желание жить. Еще один год, и она умрет. «Пресвятая Матерь Божья…» — начала Амария опять про себя.

Топот ног и голоса в коридоре прервали молитву.

В комнату вошел де Гланвилл; Николас Саксамский остался стоять у двери. Очень медленно Альенора поднялась и, выдержав обет молчания, ничего не ответила де Гланвиллу, когда тот осведомился о ее здоровье. Она даже не взглянула в его сторону, потому в первые полминуты не уловила намека на перемены, А вот Амария поняла сразу, поскольку оба тюремщика сняли шляпы и преклонили колени. Столь необычная учтивость могла означать только одно.

— Сударыня, — проговорил де Гланвилл, — его величество приказали мне просить вас приехать в Виндзор. По его словам, предстоит обсудить проблему чрезвычайной важности, и, сожалея о неудобствах, которые спешка может причинить вам, он тем не менее желал бы, чтобы вы отправились уже сегодня.

Все это де Гланвилл сказал, не останавливаясь, без всякого выражения, просто передавая полученные приказы. Затем уже другим, почти льстивым тоном он добавил:

— Я постараюсь сделать ваше путешествие, миледи, как можно приятнее. Вас ожидает во дворце крытый паланкин и готовится удобное и уютное место, где вы сможете переночевать.

— Относительно крытого паланкина, — сказала Альенора, нарушая молчание. — Это приказ короля или ваша собственная идея?

— Полностью моя идея: заботился о вашем благополучии, сударыня, погода холодная.

— Тогда я поеду верхом на лошади.

— О, миледи, — запротестовала Амария, — вы ведь совсем окоченеете в здешней сырости, и на дворе такая стужа!

— Я поеду верхом, а ты, Амария, можешь воспользоваться паланкином. У меня есть причина испытывать к нему особое отвращение… А вы, сударь, полагаете, — обратилась она к Николасу Саксамскому, — что ваша жена сможет предоставить мне во временное пользование свой плащ? Недавно, когда я хотела заимствовать у нее плащ для прогулки в саду, она мне отказала. Если у нее по-прежнему скудный гардероб, то, быть может, один из солдат отдаст мне свой?

Одна и та же мысль промелькнула в головах обоих мужчин — королю Генриху II не позавидуешь. Десять с половиной лет строгой изоляции нисколько не смирили королеву.

— Поди принеси плащ, — распорядился де Гланвилл.

— И не забудьте сказать, кто приказал его доставить, — крикнула ему вслед Альенора, — иначе ваша жена побоится проявить ко мне милосердие. А ваша забота о моем удобстве, — продолжала она, повернувшись к де Гланвиллу, — обнаружилась слишком поздно, день уже кончается.

Они прибыли в Виндзор на другой день после полудня, с наступлением ранних зимних сумерек. Еще раньше отправили специального курьера, и Генрих-старший вместе с Иоанном уже приготовились встретить ее. У Генриха хватило ума и такта ограничиться официальным приветствием. Он лишь сказал:

— Сударыня, рады видеть вас в Виндзоре. Хочу надеяться, что дорога вас не очень утомила. Нам предстоит обсудить вместе много проблем, и я не сомневаюсь, что мы сумеем договориться и уладить все недоразумения.

— С этой надеждой я и приехала, — ответила Альенора так же официально.

Тем не менее душа у нее несколько смягчилась, когда она посмотрела на человека, которого когда-то любила и который любил ее. Он сильно постарел с тех пор, когда они виделись в последний раз; всегда довольно плотный, он сделался еще более коренастым, будто втиснутый в деревянный футляр. И выражение лица было бесстрастным, напоминало грубо раскрашенную маску. Необузданный темперамент, грубый юмор, печаль и тревога избороздили лицо глубокими, словно высеченными резцом, морщинами. Некоторые из них несомненно появились после смерти сына Генриха-младшего. Горе у них было общее, и это, несмотря ни на что, все-таки как-то объединяло. Альенора решила, что позже в разговоре она воздержится от резких слов, не позволит ненависти и ожесточению одержать верх. Она лишь потребует справедливости и защиты ее достоинства, однако злоба и жажда мести не должны повлиять на ее поведение.

Пока она так размышляла, к ней приблизился и ласково обнял Иоанн. Затем слегка отстранившись, но продолжая держать ее за руку, он улыбнулся, заговорщицки и крепко стиснув ее пальцы, будто говоря: «Вот видите, я все устроил!».

А вслух Иоанн сказал:

— Приехал и Ричард, сейчас смывает дорожную грязь. Перемазался до самой макушки. Для вас дорога тоже была нелегкой. Позвольте мне проводить вас в ваши покои, там ожидают ваши придворные дамы.

Встреча с четырьмя юными созданиями, которых она называла «мои милые девочки», прошла по-другому — волнующе, тепло и сентиментально. Ее встретили: французская принцесса Алис, еще в детстве помолвленная с Ричардом и выросшая в Англии, вдова Генриха-младшего — Маржери, расплакавшаяся при виде Альеноры, которую обожала, жена Джеффри — Констанция из Бретани, которую Генрих II привез в Англию в то самое время, когда захватил Альенору, и как будто не собирался отпускать домой, хотя обращался с ней довольно дружелюбно, и сестра Генриха-старшего Эмма Анжуйская. Эти милые дамы окружили Альенору, плача и смеясь в одно и то же время и говоря, как скучали они по ней и рады видеть ее снова. Альенора воспринимала их слова и поцелуи с открытой душой, без всяких недобрых чувств. Они были не виноваты в том, что их разлучили. Молодые женщины находились полностью во власти короля, зависели от малейших его капризов. Альенора хорошо это знала. Вероятно, Генрих приказал им сначала забыть о ней, а теперь повелел оказать ей теплый прием. Но несмотря ни на что, они были прелестны, трогательны и милы, было радостно смотреть на них, видеть, как расцвели они с годами — счастливыми, славными годами юности!