Тайная жизнь растений - Сын У Ли. Страница 14

Оцепенев от ужаса, я просто стоял и смотрел. Наконец, совладав с эмоциями, попытался схватить его, как-то сдержать, но справиться с ним я не мог. Не знаю, откуда в нем было столько сил. Внутри у него будто взорвалась бомба. Словно где-то в его теле готовился взрыв, и вот — настало время. Или его тело само по себе было бомбой, может, это даже ближе к правде. Как и говорила мать, брат, обычно спокойный, вдруг переставал понимать, где он, кто он. В такие минуты он разрывал на себе одежду, катался по полу, царапая себя, рвал на голове волосы. Все было точно, как она описывала. Словно это было шоу, разыгранное специально в доказательство ее слов. А что еще говорила мать?

«Во время приступов он разрывает на себе одежду, царапает себя до мяса, рвет на голове волосы… Он как будто в агонии. Он ползает голый, делает непристойные движения. Даже говорить стыдно… Он совершенно теряет контроль над собой… На это просто невозможно смотреть…» — вот что еще говорила мать. Задыхаясь, я бросился к нему. Он крутился на полу, будто его затягивало в водоворот, срывал с себя оставшуюся одежду, его лицо в разводах пота и крови было страшно — на это и правда было невозможно смотреть. Я запачкал лицо и одежду в его крови, поте и слезах, я просто не мог дальше быть свидетелем всему этому.

Есть кто-нибудь дома? Домработница ушла на рынок, ее нет. Бешено колотя ногой в дверь, я закричал:

— Сюда! Сюда! Помогите!

Отец пришел не сразу. Брат уже сорвал с себя всю одежду и совершенно голый ползал по комнате, то ли рыдая, то ли истерично хохоча, когда дверь в комнату отворилась, и отец появился на пороге. Я не сказал ни слова, а только указал кивком на брата. Хотя это было необязательно. Отец все видел и слышал сам. Однако он был спокоен. С непроницаемым лицом он наблюдал за братом.

— Отойди от него, — только и сказал он.

Что он такое говорит?

— Отец, ты что, не видишь, как он мучается? Отойти? Да как это можно?

Но отец был непреклонен.

— Оставь его в покое и уходи отсюда! — отрывисто и жестко выкрикнул он.

Его голос звучал так решительно, твердо, как никогда раньше, и я не мог ослушаться. Я отпустил сотрясающееся в судорогах тело брата и, схватив свои вещи, выбежал из комнаты. Отец с грохотом захлопнул за мной дверь.

— Дурак, — донеслось мне вслед.

Я не сразу понял, кого имел в виду отец.

Приступ у брата продолжался около получаса. Отцу было прекрасно известно, что во время приступов брат крушит и ломает все вокруг. Но так же хорошо он знал, что если пытаться сдержать его силой, будет еще хуже. Поэтому я догадался, что «дураком» он мог назвать только меня.

Комната брата представляла собой печальное зрелище. Будто и вправду там разорвалась бомба. Повсюду в беспорядке валялись сломанные, разбитые вещи. Среди обломов и осколков лежал брат. Его глаза были закрыты, конечности бессильно раскинуты. Вид его обрубленных по колено ног резанул глаза. Царапины и ссадины на всем его теле будто свидетельствовали о разразившейся здесь недавно битве. В комнате стоял специфический запах. Повсюду была его сперма. Так вот откуда этот странный запах, заполнивший помещение, и вот почему я чуть не упал, поскользнувшись у входа. В смятении я замешкался у двери, не зная, куда ступить. Жалость и отвращение, боль и злорадство — сложные чувства наполняли мою душу, смущая, не давая решиться и сделать шаг.

— Отойди.

Я все стоял, нахмурившись, на пороге, когда подошел отец, и, заставив меня посторониться, направился к брату. Вздохнув, он открыл окно, приподнял брата, который все еще лежал на полу, и потащил его в ванную, бормоча что-то себе под нос. Брат обхватил отца за шею, как делают маленькие дети, когда их берут на руки. Похоже, сознание возвращалось к нему.

Отец усадил брата в специально сделанную для него ванную и открыл кран. Из душа хлынула вода. Попробовав рукой температуру воды, отец направил струю на брата. Тот не шелохнулся. Только по зажмуренным глазам и плотно сжатым губам можно было понять, какую муку ему приходится терпеть. Похоже было, что дай ему малейший повод, и он расплачется. Он время от времени бросал на меня быстрые взгляды — его явно нервировало то, что я наблюдаю за ним, и я стал собирать разбросанные по комнате вещи. Каждый раз, наступая на что-то скользкое, я весь сжимался, поэтому мои движения были скованными и неловкими.

Отец намылил брата, осторожно смыл пену и выключил воду. В отличие от меня, он действовал аккуратно и сосредоточенно. Я не узнавал его. Мне было интересно, о чем он думает, но я не решался спросить.

Отец уложил брата на кровать. Его обнаженное тело напоминало сейчас тельце младенца. Он будто попал в непорочный, свободный от страстей и унижений, мир детства. Отец помазал царапины и ссадины на коже брата мазью и укрыл его легким одеялом. Все это он проделал в полном молчании. Я смотрел, как брат отвернулся к стене и забрался под одеяло с головой. Тогда что-то шелохнулось в моей душе. Но я не сразу понял, что это было за чувство.

Отец взял тряпку и принялся за уборку. Я сказал, что помою все сам, но тряпку у него не забрал. Понимая, что я предложил помощь машинально, отец, не обращая на меня внимания, продолжал работу. Он ходил туда-сюда, расставлял по местам вещи, мыл в ванной тряпку, возвращался обратно и снова принимался за дело. До самого конца он оставался спокойным и сосредоточенным. Время от времени он приподнимал одеяло, под которым лежал брат. Мне было неловко стоять и смотреть на это, и я вышел из комнаты.

13

Позже я понял, что всколыхнуло мою душу в тот момент, когда я смотрел, как брат лежит на кровати, отвернувшись к стене и с головой накрывшись одеялом.

Мне нужно было подышать свежим воздухом, и я вышел прогуляться к императорским гробницами — дойдя до конца тропинки, я снова увидел, как тонкие, нежные ветви стиракса обвивают могучую сосну, передо мной снова была непроглядная темнота дремучего девственного леса. В тот момент на меня снизошло озарение. Я будто увидел перед собой лицо брата и внезапно понял: больше всего на свете ему нужна Сунми. Психиатр сказал, что первый шаг к выздоровлению пациента может быть сделан только тогда, когда обнаружена причина заболевания. Если так, Сунми была единственным спасением для брата. Не девицы с лотосового рынка, а Сунми. Я не собирался настаивать на этой очевидной истине. Я не собирался выяснять, как брат расстался с Сунми, где сейчас она и что делает. Хотя именно это больше всего интересовало меня. Потому что образ Сунми еще не стерся из моего сердца. Я не хотел снова делать свою жизнь частью мира, в котором жила она, и не хотел снова втягивать ее в ту реальность, в который жил сам. Это слишком сложно. Я не забыл ее. Я и не думал, что должен ее забыть. Достаточно того, что я жил в другом мире. В мире, где нет ее. Мой побег из дома был попыткой убежать от нее, и отчасти эта попытка была успешной. С этой точки зрения даже к лучшему, что я не нашел Сунми рядом с братом, когда вернулся жить домой. Иногда я вспоминал, как она пела под гитару, и мне казалось, что я слышу ее голос. И по-прежнему я представлял себе, что она поет только для меня одного, и слишком смелые мечты заставляли меня смущенно улыбаться. Ее не было в моей жизни — это было хорошо и правильно.

Но теперь все изменилось, моя душа требовала, чтобы я нашел Сунми. Это было не логичное решение, а просто импульс, но такие внезапные озарения были в моем характере, я верил в иррациональное и необъяснимое. Я думал, что должен найти Сунми так, будто это было мое домашнее задание, я не планировал, что буду делать, когда найду ее, я просто не мог ждать. Охваченный нетерпением, я заспешил домой.

Брат совсем обессилел и будет еще некоторое время спать. В любом случае, сейчас прийти и говорить с ним о Сунми — нельзя. Можно было бы посоветоваться с отцом, но я сомневался, станет ли он вообще о чем-либо говорить со мной. Однако мне хотелось поговорить с ним — то, как он ухаживал за братом, произвело на меня огромное впечатление. Я был глубоко тронут этой, доселе неизвестной мне, стороной его характера. Первый раз в жизни мне пришло в голову, что я совсем не знаю отца. Да разве только его? Спросить, что я знаю о матери, о брате — да, признаться, толком ничего. Мы очень мало времени проводили вместе, в кругу семьи. Мне стало грустно. Печаль переполняла мое сердце. Будто боясь, что расплещу все чувства, и в сердце ничего не останется, я что есть мочи бежал домой.