Талисман жены Лота - Островская Галина А.. Страница 12
Аглая, продолжая играть роль падающей сквозь время к своему суженому ведуньи, села у ног Вульфа на белый пыльный горячий камень, и не глядя на него, обратив взгляд в дымящуюся от жара пустоту, заговорила, как-то пристанывая между фраз:
– Я не могу остаться с тобой... Я больше всего на свете хочу остаться с тобой... но я не могу... Он ждет меня... И – дети... И все уже собрано в дорогу... Пастухи пригнали стада... И тюки навьючены на верблюдов... И сундуки заперты... Мы уйдем... Нам надо идти... Так велено... И мы уйдем... Сыпучие пески заметут следы наши... Но ты всегда будешь видеть в этой безводной пустыне мои следы... Душа моя остается здесь, в Ханаане...
Аглая все больше и больше входила в образ. Вульф все пристальнее смотрел на барханно-желтое море.
– Я сохраню твой подарок навеки... – почти срывающимся голосом говорила Аглая... – Эта... бирюза... твой талисман... переживет меня, она будет помнить силу... и... нежность... твоих рук, обтачивавших ее... Обнимавших меня... Ласково скользящих вдоль моего тела... Которое не ведало стыда в твоих объятьях... И не знало страха... И было чистым...
Аглая повернулась и посмотрела на Вульфа глазами, напитанными темным золотом мечты.
– Помоги мне подняться, – через минуту как-то чересчур сухо сказала она и протянула вверх руку.
Вульф рывком поднял ее, на секунду прижав к себе... И тут же рухнул обратно – на квадрат белого камня.
Аглая испугалась.
– Что с тобой? – встревожено спросила она. – Помочь?
Вульф, упираясь побелевшим кулаком в камень, осторожно попытался вытянуть правую ногу.
– Нет! – резко мотнул он головой.
Аглая посмотрела на тяжело дышащее море, глубоко вздохнула и поднялась на одну ступень крутой лестницы вверх. Потом еще на одну...
Ветер свистел, гуляя по каменным этажам бессмертной античности... Аглая была на самом верху амфитеатра, когда почувствовала неодолимое желание оглянуться. Она застыла от силы этого желания – страстного и пугающего. Такого... опасного. И знакомого.
Она стояла, окаменевшая, и не понимала, что с ней происходит. Ветер, жадно поцеловав ее в затылок, поднял легкие волосы к костру солнца и прижег огненной печатью полуобнаженную спину.
Всю дорогу обратно какое-то смутное чувство тревоги не покидало Аглаю. Перешагнув порог своей квартиры, она первым делом прослушала автоответчик. Звонил муж. Сообщил, что на днях он подписывает новый контракт; уведомил, что на Ближнем Востоке жить небезопасно (сегодня, например, в Яффо группа арабских подростков забросала камнями автомобиль: убит грудной ребенок, женщина ранена, ее брат при смерти); передал привет тетушке и, наконец, настойчиво рекомендовал получить визу и как можно быстрее перебираться в Америку, к нему. Он ждет.
Сообщение Аглаю расстроило. В ее планы вовсе не входило ломать ногти, развязывая тугой узел отношений с мужем, а оставлять все как есть... А что есть?
А что было?
Было... Был странный изгиб времени позднего лета. Был август. Была тоска. И не было никого рядом. Одиночество холодными каплями дождя барабанило по раскрытому зонтику.
Порывами мокрого ветра било в лицо. Унылым пейзажем застилало глаза.
Она вошла в маленькое кафе, мокрая, несчастная. Кофе подали отвратительный, в темное окно смотрел безразличный глаз желтого фонаря, и нагло забарабанил вдруг усилившийся косой дождь.
Как давно это было...
В ее жизни было безлюдно. В кафе – тоже. Только в углу, за шатким столиком, сидел какой-то мужчина и с жадностью читал толстый журнал, делая отметки на полях.
Она наблюдала за ним долго, с интересом.
Он читал журнал, восхищался, тут же разочаровывался, вновь воодушевлялся. Потом выхватил салфетку, долго в карманах искал ручку, начал быстро записывать.
Она, направляясь к выходу, мельком глянула в его сторону. Распущенный узел галстука, отсутствующий взгляд... испещренная формулами бумажная салфетка на столе... И – нимб над головой. Так ей показалось тогда.
Она шагнула в темный провал августовской ночи, пересекла мостовую, ступила на дорогу...
Свет – слепящий свет фар. Визг – истошный визг тормозов. Боль.
Только потом она поняла, что боли – не было. Был фантом, страх. Широкая блестящая машина успела сделать резкий зигзаг и исчезла в мокрой стене дождя.
Он, мужчина из кафе, вызвал такси, отвез ее, перепуганную, к себе домой, сварил вкусный-вкусный глинтвейн, укутал ноги чем-то теплым... Она осталась у него в ту ночь...
И еще на долгие годы.
С ним ей было хорошо и спокойно. Она не сразу поняла, насколько это тяжело, когда просто хорошо и просто спокойно. И нет детей...
Фаруда, узкая, как лезвие складного ножа, склонилась над медным тазом. Острой костяной палочкой она чертила треугольные знаки на ступнях Вульфа, погруженных в воду, и шептала слова древнего умершего языка. Потом разогнулась, достала из кожаного мешочка, висящего на груди, щепотку бурого порошка, бросила в воду... Вульф вскрикнул. Старуха начала зачерпывать воду пригоршням из таза и выливать осторожно в медный кувшин с длинным, расширенным кверху горлом. Шептать она не переставала, время от времени поглядывая в изможденное болью лицо, видя в нем те же резкие черты, те же родовые приметы, что у Старика и его брата – барона фон Либенштайна.
– Фаруда, – тихо позвал ее Вульф.
Она продолжала свой монотонный ритуал.
Вульф откинул голову на спинку стула и как будто заснул.
Кувшин наполнился. Из кармана фартука служанка достала ржавый гвоздь и, трижды нарисовав им в воздухе спиралевидный знак, бросила в кувшин – острием вниз.
– Фаруда, – еще раз позвал ее Вульф, не открывая глаз. – А что с той престарелой, у которой я купил часы? Она жива?
– Жива, – односложно ответила служанка.
– Ты ей отнеси денег, я дам.
Фаруда молчала.
– Ты сделаешь, как я хочу? – просяще спросил Вульф.
– Нет! – жестко ответила старуха.
– Почему? – чуть расслабляя тело, из которого начала уходить боль, простонал он.
– Почему я должна относить ей деньги? – взвилась Фаруда. – Она на них ничего не купит – у нее все есть. Она их не сможет никому отдать – у нее нет никого. Она сгноит деньги, засунув между ног.
– Откуда она знала про то, что дни сочтены?
– Оттуда, откуда все знают, когда видят Смерть.
– А ты... Ты... видела?..
Служанка взяла кувшин и направилась к двери, плотно закрыв ее за собой.
Придя на кухню, где стояла угрюмая мебель и жили духи, она открыла дверь резного дубового буфета. Неся впереди себя кувшин, шагнула в темноту пахнущего плесенью и ведущего куда-то под землю коридора.
Она шла минут десять вниз, потом еще дольше поднималась по сырым ступеням. Ступени с чавканьем поглощали узкие следы, мрак слизывал еле слышные шорохи. Наконец Фаруда оказалась в доме, на разрушенных стенах которого сидели кошки и лунные блики. В провалившемся углу одной из комнат острой лопатой она вырыла ямку и вылила туда ровно половину воды из кувшина, шепча заклятье.
Белая тень отделилась от противоположной стены, вонзенной одним краем в густое беззвездное начало ночи. Отделившись, тень осталась стоять на месте. Она, бесплотная, слабо шевельнулась и ожила.
Фаруда, стоя на коленях спиной к гостье, договорила заклинанье до конца, забросала ямку руками, медленно выпрямилась и, не оборачиваясь, спросила:
– Это ты?
Легкое дыханье прикоснулось к закрытому платком затылку ливийки.
– Ты можешь еще подождать?
– Могу, – ответила Смерть голосом вместо дыханья. – Я все могу.
– Ты... подождешь?
– Я не жду, я или прихожу или не прихожу.
– Ты придешь за ним?
– Приду – я всегда прихожу, – ответила Смерть.
– Я спрашиваю, придешь ли ты, когда он так молод.
– Для меня возраст не имеет значения. Мне – все равно.