Рено, или Проклятие - Бенцони Жюльетта. Страница 16

«Господи Боже! Как глупо я себя вел! Она сочтет меня идиотом!» – подумал Рено в отчаянии, даже не заметив, что, назвав молодую королеву словом «она», он уже говорит с ней языком влюбленного сердца. Король вновь обратился к Рено, выслушав рассказ Маргариты:

– Эй, молодой человек! Что с вами? Вы превратились в статую?

– Я… Ваше Величество! Сир! – наконец пробормотал бедняга Рено. – Я приехал из деревни… Я еще не привык…

– Привыкнете! Хотя… удостоиться разом недоброжелательства старшей королевы и защиты младшей? Такое вряд ли случается часто! Но зато мы узнали, кто вы такой. А теперь попрощайтесь с дамами и дожидайтесь баронессу внизу. Вам легче будет прийти в себя, когда вы останетесь один.

В доказательство, что он вовсе не выгоняет Рено, король протянул ему для поцелуя руку, и Рено благодарно коснулся ее губами, потом низко поклонился дамам и с невероятным чувством облегчения направился к дверям. Король был прав: ему совершенно необходимо было очнуться. Рено вышел на крыльцо, остановился и стал вглядываться в небо, вдыхая полной грудью теплый ароматный воздух. Он заметил, что кто-то следовал за ним и стоял с ним рядом на крыльце, только тогда, когда этот «кто-то» к нему обратился.

– Хотела бы я знать, – произнес звонкий голосок, – почему старуха так плохо вас приняла.

– Старуха? – переспросил Рено, с удивлением глядя на свою неожиданную собеседницу, без всякого сомнения, очень плохо воспитанную, зато очень хорошо одетую – в парчовое платье того же алого цвета, что и королева Маргарита, и такую же алую шапочку. Голосок принадлежал девочке, которая только еще готовилась стать девушкой, на вид ей было лет двенадцать, и она была похожа на маленького задиристого петушка, который ходит, задрав голову. Правда, петушок был довольно пухленьким. А вот красотой она была обделена – слишком длинный нос, неровная кожа, ярко-рыжие волосы и большой насмешливый рот с тонкими губами, которые, приоткрывшись, обнажали острые, мелкие, очень белые зубы. Вдобавок она чуть-чуть косила и смотрела немного вбок, в землю, а не на собеседника, так что понять, какого цвета у нее глаза, было невозможно. Рено подумал, что она похожа на маленькую ведьмочку.

– Если вы изволили назвать так королеву Бланку, мадемуазель, – произнес он, – то, по моему мнению, не выразили ей того почтения, которого она заслуживает.

– А разве она не старая? – задала вопрос юная насмешница. – Другое дело, что никак не хочет расстаться с молодостью, и если послушать наших придворных, то до сих пор у нас королева! На самом деле вот уже десять лет, как мадам Маргарита одна должна носить этот титул, но старуха упорствует и обращается с королевой не по-доброму, а все потому, что ревнует!

– Почему ревнует? – не понял Рено.

– Только мужчина может задать такой дурацкий вопрос. Это же так понятно! Потому что мадам Маргарита моложе ее, потому что сама она никогда не была такой красивой, потому что наш король очень любит свою жену!

Рено уловил в речи девочки тот же акцент солнечной страны, что и у Ее Величества Маргариты, и решил, что девочка тоже приехала из Прованса, но на всякий случай, чтобы удостовериться, спросил ее:

– Мне кажется, вы тоже очень любите мадам Маргариту, и, наверное, вы одна из ее придворных дам?

Большой рот показал все свои остренькие зубки, улыбнувшись широчайшей, радостной улыбкой, глаза уставились прямо на Рено, и он увидел, что они такие же зеленые, как молоденькие листочки.

– Я самая близкая из придворных дам, потому что мы с ней в родстве. Меня зовут Санси де Синь, и мадам Маргарита к тому же еще и моя крестная.

– Какое у вас красивое имя, Санси, – похвалил Рено, которому рыжая девочка стала необыкновенно мила, как только он узнал, что она состоит в родстве с Маргаритой Прованской.

– Благодарю вас, но только королева и люди, которых я люблю, имеют право называть меня по имени, – заявила она сурово. – Неведомо кому называть меня просто по имени непозволительно.

– До сегодняшнего дня я не считал себя неведомо кем, – вздохнул Рено, – но мадам Бланка позаботилась о том, чтобы я осознал собственное ничтожество.

– Не говорите жалких слов! Даже если старуха вами пренебрегает, ваша знатность, хоть она и досталась вам незаконным образом, заметна с первого взгляда. Быть одним из Куртене, родственником византийского императора, вовсе не пустяк. К тому же ваш отец был рыцарем легендарного короля-прокаженного, а ваша мать таинственной знатной дамой!

Есть от чего воспламениться воображению! А скажите, имя вашей матери тайна и для вас?

– Нет. Я знаю, кем она была, но ее тайна для меня священна.

– Я и не собираюсь вас просить ее нарушить. Но не сомневайтесь, очень скоро множество дам будут вам строить глазки…

– Рискуя лишиться милости мадам Бланки, о всемогуществе которой вы сами только что упомянули? Не слишком ли пылкое у вас воображение?

– Я знаю, о чем говорю. И не сомневаюсь, что уже две или три из них мечтают о том, что выведают у вас эту тайну… Однако вернемся к тому, с чего начали: неужели неизвестно, почему старуха с первого взгляда прониклась к вам такой неприязнью?

– Умоляю вас, не называйте ее так. Даже если она прониклась ко мне неприязнью, как вы изволили выразиться, и я тоже, совершенно очевидно, никогда не почувствую к ней тепла и симпатии, подобное обращение меня смущает. Все-таки она королева!

– Я тоже вам скажу, что пока Его Величество король был ребенком, она правила, как истинная государыня, и умела держать в узде даже самых мятежных баронов – среди которых, к слову сказать, были и ваши де Куси. Ничего не скажешь, она мудро управляла королевством. Но теперь Его Величеству уже тридцать, он вырос, набрался ума, мужества и отваги и вполне способен сам управлять государственным кораблем!

– Но по-прежнему продолжает слушаться советов матери, вы это хотите сказать? Но ведь это так естественно!

Брови юной Санси сомкнулись от негодования: – Клянусь святым Иоанном Крестителем и святым Элуа, покровителями наших родных земель в Сине, вы рассуждаете с воистину монашеской кротостью! Какого черта вы не сделались тамплиером, а стали дамуазо при плаксивой Филиппе де Куси, самой скучной и занудной даме из всех, кого я знаю? Нужно сто раз стать… мадам Бланкой, чтобы сделать ее своей подругой. Я не спорю, что Филиппа не уступит ей в набожности, к тому же она несчастлива в замужестве. Мадам Бланка любит таких, их горести утешают безутешную вдову.

Рено не успел ничего возразить юной собеседнице: королевский лакей крикнул, чтобы подвели лошадь баронессы де Куси, девочка мгновенно исчезла, а Рено направился навстречу госпоже Филиппе, которая была погружена в глубокую задумчивость и не сказала ни единого слова своему дамуазо, который помог ей сесть в седло иноходца. Всю дорогу до дома она молчала. Рено это очень обеспокоило, и в голове у него вертелся вопрос: не послужит ли недовольство Ее Величества, невольной причиной которого он стал, основанием для того, чтобы уволить его со службы? Его бы это страшно огорчило. Не потому, что он дорожил своей новой должностью, и даже не потому, что потерял бы вожделенную возможность стать рыцарем, как пообещал ему барон де Куси, а потому, что больше никогда бы снова не попал во дворец и не увидел бы вновь молодую королеву. Одна мысль об этом жестоко терзала его сердце.

Чувства Рено были для него так новы и странны, что он не отваживался дать им название. Когда он читал рукопись Тибо и воображал себе королеву Изабеллу Иерусалимскую, которую тот описал с такой любовью, он почувствовал к ней набожное обожание сродни тому, что вызывала в нем Дева Мария. Потом Рено узнал, что Изабелла Иерусалимская доводится ему бабушкой, и его идеал стал внушать ему не только почтительность, но и нежность. Сегодня же он оказался перед живым подобием Изабеллы – грациозным, безупречным, чарующим, влекущим телесной красотой и жизненными токами. Преклонив колени перед Маргаритой, Рено в первый раз ощутил в своем сердце кроме пламенного желания обожать еще и пламенное желание заключить эту красоту в свои объятия. В одно ослепительное мгновение он вдруг понял, как мог Тибо прожить жизнь, любя и всегда ожидая одну только женщину, потому что другой такой не было на свете! С каким бы счастьем и гордостью он носил бы нелестный для него титул дамуазо, если бы стал дамуазо Маргариты, а не Филиппы, которая ни слова не сказала в его защиту и не попыталась хоть как-то его защитить от когтей коронованной мегеры! Ничего удивительного, что эти две дамы стали подругами! Охваченный гневом Рено подумал, что недоброжелательство юной Санси имеет основание. А если хорошенько подумать, то она глубоко права, любя Маргариту и ненавидя кастильянку. И было бы хорошо подружиться с этой девочкой… Если бы ему вновь представилась возможность поговорить с ней… Но, быть может, завтра он окажется на улице…