Король замка - Холт Виктория. Страница 20

— Не волнуйтесь, — сказала я. — Я не стану говорить о том, что произошло, — ни с ее отцом, ни с кем-нибудь еще. Однако с ней мне поговорить следует.

Лицо Нуну прояснилось.

— Поговорите… а если вам доведется беседовать с Его Светлостью… скажите ему, как хорошо она говорит по-английски… какая она добрая… какая тихая…

— Уверена, по-английски она скоро станет говорить лучше, но вот тихой я бы ее не назвала.

— Из-за слухов о самоубийстве ее матери люди склонны считать, что девочка немного не в себе…

Я подумала, что в этом мнении есть доля правды, но говорить ничего не стала. Забавно, Нуну привела меня к себе, чтобы я успокоилась, а в результате я должна успокаивать ее.

— Но Франсуаза была самым нормальным ребенком, — закончила Нуну.

Она поставила чашку на стол и пошла в другой конец комнаты, откуда вернулась с деревянной шкатулкой, украшенной перламутром.

— Я храню некоторые ее вещи. Иногда их перебираю, чтобы ничего не забыть. Она была очень послушным ребенком. Гувернантки не могли на нее нарадоваться. Я часто рассказываю о ней Женевьеве.

Нуну открыла шкатулку и вынула из нее книжку в красном кожаном переплете.

— В ней она сушила цветы. Очень их любила. Специально, чтобы нарвать букет, бродила по полям. А бывало, собирала их в саду. Вот, смотрите, незабудка. А это платок, она вышила его для меня. Какая прелесть! Она часто вышивала для меня к Рождеству или именинам, а как подойду поближе — спрячет, чтобы сделать мне сюрприз. Добрая, спокойная девочка. Такие не кончают жизнь самоубийством. Кроме того, она была очень набожной католичкой. Так усердно твердила молитвы, что у вас на ее месте разболелась бы голова. Она всегда сама украшала нашу часовню. Самоубийство она посчитала бы непростительным грехом.

— У нее были братья или сестры?

— Нет, она была единственным ребенком в семье. Ее мать была слаба здоровьем. Ее я тоже нянчила. Она умерла, когда Франсуазе было девять лет, а в восемнадцать моя девочка сама вышла замуж.

— Она радовалась, когда вступила в брак?

— Она не знала, что такое семейная жизнь. Я до сих пор помню торжественный обед в честь подписания брачного контракта. Вы знаете, что это такое, мадемуазель? Может быть, в Англии этого нет? У нас до свадьбы заключают договор, а когда все улажено, в доме невесты устраивают праздничный обед. За столом — невеста, ее семья и жених со своими родственниками. После обеда подписывают брачный контракт. Думаю, в тот вечер она была очень счастливой. Ей предстояло стать графиней де ла Таль, а де ла Тали — самая влиятельная и богатая из всех соседских семей. Это была хорошая партия, настоящий триумф. Потом заключили гражданский брак, а еще позже настал черед венчания.

— После которого она стала уже не такой счастливой?

— Да, жизнь — это не девичьи мечты.

— Особенно, если эта девица вышла замуж за графа де ла Таля?

— Вот именно. — Она передала мне шкатулку. — Сами видите, какой славной девочкой она была, какими невинными были ее забавы. Замужество за таким человеком, как граф, стало для нее потрясением.

— Потрясения такого рода уготованы многим молодым девушкам.

— Истинная правда, мадемуазель. Она любила писать в книжечках, как она их называла. Ей нравилось вести записи о том, что произошло за день. Я храню их. — Нуну подошла к буфету и, выбрав один из висевших у нее на поясе ключей, открыла ящик, из которого извлекла тонкую тетрадку. — Это первая. Посмотрите, какой хороший почерк.

Я открыла тетрадь и прочитала:

«Первое мая. Молилась с папой и слугами, повторила для папы молитву, и он сказал, что я делаю успехи. Пошла на кухню, посмотрела, как Мари печет хлеб. Она дала мне кусок сладкого пирога и просила никому не говорить, потому что печь пирог ей не велели».

— Что-то вроде дневника, — заметила я.

— Тут она еще маленькая. Ей не больше семи. Многие ли дети в семь лет умеют так хорошо писать? Давайте я вам подолью кофе, мадемуазель, пока вы смотрите книжку. Я часто ее читаю, это напоминает мне о Франсуазе.

Я переворачивала страницы, пробегая глазами строчки, написанные крупным детским почерком.

«Думаю вышить моей Нуну скатерку для подноса. Это займет много времени, но если я не успею к ее дню рождения, то подарю на Рождество».

«Сегодня после молитвы со мной говорил папа. Он сказал, что я должна быть послушной девочкой и больше думать о других».

«Вчера видела маму. Она меня не узнала. Папа сказал, что она, наверное, недолго пробудет с нами».

«Я достала голубые шелковые нитки для скатерки, хорошо бы еще найти розовых. Сегодня Нуну чуть не увидела мою работу, я очень разволновалась».

«Вчера я слышала, как папа молился в своей комнате. Он позвал меня и велел молиться с ним. Мне было больно стоять на коленях, но папочка ничего не заметил».

«Папа сказал, что на следующий день рождения покажет мне какое-то величайшее сокровище. Мне исполнится восемь лет. Интересно, что это будет?»

«Мне очень хочется с кем-нибудь поиграть. Мари говорит, что раньше она работала в доме, в котором было девять детей. Здорово, когда столько братьев и сестер. Хоть бы у меня появился братик или сестричка».

«Мари испекла мне на день рождения пирог. Я ходила на кухню смотреть, как она его готовит».

«Я думала, что папино сокровище — рубины и жемчуг, а это всего лишь старая ряса с клобуком: черная и пахнет чердаком. Папа сказал, чтобы я не принимала тень вещи за саму вещь».

Нуну выжидательно смотрела на меня.

— Все это довольно печально, — сказала я. — Она была одиноким ребенком.

— Одиноким, но очень добрым. Вы согласны? Она вся в этих строчках, как живая. У нее был мягкий характер. Она принимала жизнь такой, какая она есть… понимаете, что я имею в виду?

— Думаю, да.

— Такие люди не кончают жизнь самоубийством. В ней не было ничего истерического. Женевьева такая же… в глубине души.

Я молча потягивала кофе. Эта женщина вызывала у меня симпатию, как глубоко она предана своим воспитанницам — и матери, и дочери! Чувствовалось, что она хочет склонить меня па свою сторону. Что же, буду с ней откровенна.

— Должна сказать, — начала я, — Женевьева в первый же день повела меня на могилу матери…

— Она часто ходит туда, — перебила меня Нуну. В ее глазах мелькнул страх.

— …и повела себя странным образом. Сказала, что хочет познакомить меня со своей мамой… Я подумала, что мы пойдем к живой женщине.

Нуну кивнула и отвела глаза в сторону.

— Потом она заявила, что ее мать стала жертвой отца.

Нуну в тревоге нахмурилась и взяла меня за руку.

— Но ведь вы понимаете, не так ли? Такое потрясение… найти тело собственной матери. А сплетни? Вполне естественная реакция, правда?

— Не вижу ничего естественного в том, что ребенок обвиняет отца в убийстве матери.

— Такое потрясение… — повторила она. — Ей в самом деле нужна помощь, мадемуазель. Вы только представьте, в какой обстановке она выросла! Смерть… намеки в замке… сплетни в городке. Я знаю, вы женщина разумная. Вы, конечно, сделаете правильные выводы из моего рассказа.

Она сжала мою руку, продолжая беззвучно шевелить губами, будто не осмеливаясь произнести вслух слова мольбы. Она боялась последствий проделки своей питомицы и просила о помощи. Я осторожно заметила:

— Да, конечно, это было огромное потрясение. К девочке нужен особый подход. Похоже, ее отец этого не понимает.

Нуну горько усмехнулась. Я подумала, что она ненавидит графа. Ненавидит за то, как он обращается с дочерью… и за то, как обращался с женой.

— Но мы-то понимаем, — сказала Нуну.

Я была тронута. Мы пожали друг другу руки, словно заключая договор. Ее лицо прояснилось. Вдруг она спохватилась:

— Ох, что же это мы! Ваш кофе остыл. Я сварю еще.

Вот в этой маленькой комнатке, сидя с чашечкой кофе в руке, я почувствовала, как необратимо вовлекла меня в свой водоворот жизнь замка.