Русская лилия - Арсеньева Елена. Страница 10

И тут его словно раскаленным прутом в грудь ткнули, потому что он снова увидел перед собой то самое незабываемое лицо.

* * *

Молодежь большого двора в том году словно сошла с ума. Словно забыла, что их дом посетила смерть, что они лишились Никсы… Это подорвало здоровье Марии Александровны, обожавшей старшего сына. Она была не в силах понять, как мог милосердный Господь оказаться настолько жестоким к ней и ее мальчику. Почему из всех ее детей он забрал самого любимого, старшего, наследника престола?! Зачем ему понадобилось лишить императрицу самого большого утешения ее жизни?! Будущее померкло для нее, и тем более странным и даже пугающим казалось, что муж продолжает жить, что он способен думать о чем-то ином, кроме горя, и даже — ну не святотатство ли это?! — начал строить планы, чтобы невеста несчастного Никсы, эта маленькая темноглазая и чрезмерно бойкая датчанка Дагмар, вышла за Сашу, второго сына.

Мария Александровна принадлежала к числу тех женщин, которые, любя мужчину, всегда чувствуют обиду на него. Сначала это был ее отец, Людвиг Гессенский, которого Мари обожала… Но это чувство было горьким. Собственно, ходили слухи, будто Мария — внебрачная дочь Вильгельмины Баденской, великой герцогини Гессенской, и ее камергера, барона фон Сенарклен де Гранси. А великий герцог Людвиг II Гессенский, дабы избежать скандала и после настойчивого вмешательства влиятельной родни, среди которой была и русская императрица Елизавета Алексеевна, официально признал Марию и ее брата Александра своими детьми. Несмотря на это, они долго продолжали жить отдельно в Хайлигенберге, хотя резиденция герцога находилась в Дармштадте. Но это не мешало Мари обожать герцога! Она не верила слухам, она считала себя его дочерью. Самым счастливым днем ее жизни был тот, когда герцог позволил ей ненадолго приехать в Дармштадт. Слезы счастья и горя мешались на лице Мари. Вот она рядом с отцом, но он смотрит на нее холодно… Как он может не отвечать на ее нежную любовь?!

И здесь случилось чудо! В столице Гессена оказался проездом наследный русский принц Александр. По-русски его надо было называть цесаревичем. Он влюбился в Мари с первого взгляда, и заброшенная родителями, мечтающая о любви девочка почувствовала себя вознесенной на вершину блаженства. Это было как в сказке… Но жизнь не сказка! Все сказки кончались свадьбой, и ни в одной Мари не прочла о том, что происходит с женщиной потом. Нет, она знала, что у них рождаются дети, но даже и помыслить не могла, что мужчинам нужны не столько дети, сколько те телодвижения, которые они проделывают в постели. Стать женщиной — это оказалось слишком тяжким испытанием для нежной, вечно девичьей души Мари. Днем она романтически обожала мужа. Ночью… ночью почти ненавидела его. Спасение от его навязчивости она видела в беременностях. Это было тяжелое испытание для ее здоровья, но уж лучше мучиться тошнотой первые три месяца, чем терпеть мужские содрогания. На ее счастье, плодовитость императриц всячески приветствовалась в России, и Александр смирялся с тем, что лишен общества жены. Где он проводит ночи, Мари даже не думала. Потом врачи запретили им супружеские отношения, они беспокоились за здоровье императрицы, и Мария Александровна вздохнула свободно. Ее это не волновало. Теперь она любила другого мужчину — нежного, милого, умного Никсу. Прочие сыновья казались ей увальнями. Дочь… Ну, Мари-младшая, Машенька, как ее зовут русские, конечно, милый ребенок, но она всего лишь девочка. Девочки Марию Александровну не интересовали. В них не было тайн. Только сын! Старший сын! Она с болью восприняла то, что он влюбился в миленькую датскую принцессу и с радостью готов жениться на ней. И вот… болезнь, которую мать изо всех сил старалась не замечать, словно это могло прогнать наступающую беду, — и смерть! Теперь она могла любить и обожать только память о сыне — и эта память ей не изменяла. Все, что происходило с другими детьми, с мужем, теперь казалось ей сплошным нонсенсом, несовместимым с ее понятиями о жизни, любви, преданности и верности. Трон, который по праву должен принадлежать Никсе, теперь унаследует Саша! Дагмар, которая по праву должна была принадлежать Никсе, не затворилась в монастыре, а мечтает о новом браке с новым наследником русского престола. И она даже стала носить новое имя — Минни. Прежнее слишком живо напоминало ей о Никсе, она не хочет воспоминаний о нем!

Все это глубоко оскорбляло мать. Она с плохо скрываемым отчаянием наблюдала, как молодость и жизнь побеждают скорбь и в муже (он никогда не любил Никсу так, как следовало бы, считал его неженкой и мямлей), и в сыновьях. Саша, который был предан Никсе необычайно, теперь ударился в ухаживания за молоденькой фрейлиной Мари Мещерской. Эта история и злила, и веселила Марию Александровну. Так и надо этой предательнице Дагмар! Ишь, вцепилась в наследников русского престола! Но одурелая страсть Саши к Мещерской не могла не раздражать. Какой он все же примитивный, какой обыкновенный! Ах, совсем не таким был Никса…

Но все же в Саше есть хоть какая-то врожденная деликатность. Он, конечно, сын своего отца, в том смысле, что в нем очень много от сладострастного жеребца, от самца, но он сдерживает свои низменные инстинкты на людях и вожделеет Мещерскую втихомолку. А Алексей… Бог ты мой! Его тянет ко всем особам женского пола, которые появляются в поле его зрения. Какой позор! Кажется, у мальчика совсем нет разума, он живет только инстинктами, с которыми совершенно не способен бороться. Сладострастие лишает его рассудка. Каждая минута сдержанности оборачивается непрестанным самоудовлетворением. Об этом и его воспитатель Павловский с беспокойством говорит, и фрейлины шепчутся по углам… Императрице приносила эти слухи гофмейстерина Екатерина Федоровна Тизенгаузен. Она же сообщила, что Алексей безмерно увлечен фрейлиной Александрой Жуковской. Проходу ей не дает и как бы не обезумел от неудовлетворенной страсти.

Вскоре с тем же известием к Марии Александровне явился муж.

— Алешка спятил из-за Жуковской юбки, — сказал он с той резкостью, которая появлялась у него в особенно тяжелые минуты и которая жестоко оскорбляла лучшие чувства Марии Александровны. — Делать нечего, придется свести их. Пусть лучше сосредоточит свои вожделения на одной фрейлине, чем всех обрюхатит. Я на него смотрю: он хоть и мальчишка, но и монахиню во грех введет. А Жуковская живая девка, она аж из корсета выскакивает, когда его видит, пусть глазки и потуплены. Лицемерка!

В голосе императора осуждение мешалось с одобрением.

Мария Александровна вздохнула. Ее мнения никто не спрашивал. Ей было больно слышать такое о дочери знаменитого поэта, которого она так любила, который был воспитателем Александра и другом императорской семьи. И хоть муж понимает, что она в ужасе от его слов, он поступит по-своему. Ребенок, которому еще нет пятнадцати, получит в постель взрослую женщину… в полное свое распоряжение! Иной раз подумаешь, что Господь был милосерден и прибрал старшего сына таким юным именно для того, чтобы в памяти матери сохранился его светлый, безгрешный образ, не оскверненный похотливостью, которую он унаследовал бы от своего отца…

Вот после этого разговора Алексей и получил в подарок фрейлину Сашеньку Жуковскую, которая, даром что была на восемь годков старше великого князя, и в самом деле без ума влюбилась в этого преждевременно созревшего мальчика и радостно вкушала плотские радости, о которых прежде не имела представления. Поскольку эта странная связь находилась под личным покровительством императора, в адрес Александры Васильевны не было отпущено (во всяком случае, при ней) ни одной ехидной реплики, вслед ей (во всяком случае, когда она могла это заметить) не было брошено ни одного косого взгляда. Все делали вид, будто ничего особенного не происходит. Точно такую же хорошую мину при плохой игре сохраняли и во всех великокняжеских дворах. Император не потерпел бы сплетен о его частных делах!

Только Александра Иосифовна, жена великого князя Константина Николаевича, однажды не смогла удержаться, чтобы не почесать язычок на эту волнующую тему. Ольга, в присутствии которой затеялся разговор, полный экивоков, но весьма прозрачных, мигом все поняла и едва не лишилась чувств от горя. На ее счастье, Константин Николаевич, который отлично знал, что даже слугам нельзя доверять, особенно когда приходит охота позлословить о членах императорской фамилии, резко оборвал жену. Та оскорбилась, разгорелся скандал… Дети были разосланы по своим комнатам. Ольга ушла понуро, а в спальне дала волю слезам.