Муж есть муж - Эбрар Фредерика. Страница 19

- Быстрей возвращайся!

Я лечу!

К сожалению, включив свет на кухне, я еле душу крик ужаса. Раки на потолке, раки на стенах, раки в раковине, процессия раков на каменном полу… Я должно быть плохо закрыла таз и несчастные югославы выбрали свободу. Я их собираю, ловлю, отлепляю, сгребаю вместе, считаю. Посмотрим, пять дюжин - это получается шестьдесят раков. Напрасно я считаю и пересчитываю, я нахожу только пятьдесят девять. Я ищу шестидесятого в самых темных углах, на дне шкафов, под раковиной… я не нахожу его! Зато остальные пятьдесят девять тут-же готовят новый побег. Есть только один выход: варить сию-же минуту.

Я приношу стакан холодной воды Жану, который напрасно протягивает ко мне руки. Кажется, он сердится, видя что я снова ухожу. Он ревнует к ракам, и я иду быстро-быстро, чтобы не огорчать его и вернуться как можно скорее. Я режусь, разрезая морковь, колюсь гвоздикой, я плачу от лука, я чихаю от перца. А потом вода закипает и немного грустно видеть как эти живые существа становятся красными и неподвижными. Мой праздник начинается с огромной жестокости. Я наклоняюсь над этим кипящим убийством. Оно хорошо пахнет. Это будет обьедение. Настоящая обьедаловка, как в доме Людоеда. Пахнет свежей плотью. Я могу спокойно идти в постель. Раки больше не движутся.

Добрый Боженька очень быстро наказал меня за убийство: Жан уснул.

Глава 5

Утро праздника, как ты прекрасно!

Каждый в доме просыпается зная, что этот день избран, чтобы что-то отпразновать вместе. Праздник. Все сегодня будет непривычно, неповторимо, сопережито. Будут разбиты хрупкие вещи, будут сьедены вкусные вещи, будут сказаны праздничные слова. Все уже знают, что после этой радости будет немного грусти. Но кто отважится отказаться от праздника, даже зная, что тот мимолетен?

Они все мне помогали так хорошо, что можно было подумать, что Консепсьон здесь. Эта… Уж я ей скажу пару слов, по ее возвращении… К счастью, она обожает своего сына, и я знаю, что и при самой безумной любви она нуждается в Игнасио, в том, чтобы его видеть, обнимать, шлепать - короче, доказывать ему свою привязанность.

Все делали уборку. Альбин пел “Это мамаша Леблез подарила мне своих котят! Она целует, целует, целует и целует всех подряд!” и смеялся от радости. Полю поручили разложить столовое серебро. (Надо же получить пользу от сеанса чистки). Выбрали кружевную скатерть и разложили на ней приборы, при виде которых великий князь Старой России пускал бы слюни от зависти. Три разрозненных стаканчика для яиц всмятку, вилки для пирога с перламутровыми ручками, подставки под блюда с вензелем des Bains de Fauncaude, забитые солонки из синего стекла… все разрозненные и бесполезные вещи, которые, однако, имели право быть здесь, ничтожные крошки, затканные нашими воспоминаниями и нашими надеждами. Даже Октава помыли шампунем Виветет, и он пах хорошо ухоженным ребенком. Октав. Он тоже знал, что сегодня праздник. Щенок, заброшенный случаем в нашу семью, он все в ней принял с естественной для собак безоговорочностью. Годы преданной службы. Какое терпение, какая любовь! Я хотела сказать: какое смирение, - но собаки не смиренны, поскольку счастливы. Рождение наших детей, визиты наших близких, взрывы нашего смеха, наши крики радости, наша беготня в лесах, это не только наша жизнь. Собаки делают из них свою. И когда у нас нет больше сил переносить вес этой жизни, они приходят положить свою морду на наши колени, и груз чудесным образом становится легче. Конец мира наступит в тот день, когда собаки потребуют независимости.

Томас и Вивиан исчезли сразу после полудня. Альбин смотрел за Вивет. Поль и Игнасио помогали мне делать торт дураков. Вкуснятина. И хорошо названная, потому что требует очень средних умственных способностей. Я приготовила первый накануне моего пятилетия и готовлю каждое 14 июля всегда удачный, сложенный из печенья, смоченного кофе и скрепленного кремами, патокой и различными вареньями.

- Это будет вкусно! - говорил Поль с видом сластены, делавшим из него совсем маленького мальчика.

А Игнасио отвечал ему серьезно:

- Сегодня Праздник!

Только пока делался красивым дом, взбивалось желе из смородины, сыры раскладывались на листья винограда, разложенные на деревянном подносе, прошло время, час Праздника приближался, а моя внешность все еще не была на высоте декораций.

Я поспешила в ванную, быстро помыла голову, накрутила на бигуди несколько прядей, чтобы они сохли во время последних приготовлений, и оделась. Не совсем так, как мне бы хотелось. В последний момент оказалось , что нигде нет моего белого платья… я, должно быть, забыла его в Париже… и флакон духов тоже… тем хуже, духи запрещены поварам и портят соусы. Итак, я оделась и на латье накинула блузу Консепсьон.

- Ну вот, девочка моя, - протянул Жан, завязывая перед зеркалом галстук. - Мы рассердились? И начали надевать что-то под блузу? А служба?

Я глупо смеялась, как смеешься, когда очень счастлив.

Я слышала, как машина Томаса остановилась под нашими окнами. Все здесь. Больше не надо волноваться, мы можем празновать.

- Угадай, что мы тебе привезли! - кричала Вивиан, тряся пакетом от кондитера.

Я поняла, прочтя на коробке «Пезена». Пирожки Мольера.

- Мы попали в пробку, это было ужасно! Но пирожки Мольера это не просто пирожки, это пища духа!

В этом вся моя дочь. Человек искусства. Она не сумеет сварить вам яйцо, но преодолеет пробку 14 июля, чтобы привезти пирожки, не будет есть сама, но привезет вам из Вены знаменитый торт отеля Саше.

Я покормила Вивет, пока ее родители наводили красоту, я уложила ее, потом одну за другой воткнула свечи в торт. Боже мой, как их много!.. 42, 43, 44, 45.

- Это все? - спросил Игнасио.

- Думаешь я еще не слишком старая?

- Что значит - старая?

Альбин обьяснил:

- Мадам Леблез старая.

- Мадам Леблез “штучка”! - заявил Игнасио со сведущим видом.

Видя общую радость, он повторил: “Мадам Леблез - это “штучка”!”, что обещало нам чудный сеанс чистки серебра, в случае если она вернется.

Наш смех привлек Жана и молодую пару:

- Что происходит? Не смейтесь без нас!

Жан пытался тащить меня, но я хотела снять блузу и причесаться.

- Проходи же, бери свой бокал шампанского!

Действительно, почему бы нет? Бутылка ждала нас на террасе с видом на заходящее солнце, падавшее за холм и оставлявшее на небе красную роспись. Льдинки звенели в ведре, давно оно не отбрасывало столько огня.

- Праздник начался? - спросил Игнасио, не в силах больше ждать.

Тогда пробка вылетела очень далеко в высокие ветви акации.

Начался

Игнасио хрипит. Он считает, что ему мало налили. Надо следить за ним. Он легко пьянеет. Жан протягивает свой бокал к моему, и это производит легчайший шум, хорошо подходящий к часу и освещению, которое изменяется от пурпурного к синему.

Необыкновенная тишина царит над виноградниками.

Вдруг Поль испустил крик. Странный крик. Восхищенный крик. Слегка испуганный.

- Папа! -прохрипел он. - Смотри - Венера Виноградников!

Мы окаменели, как те семьи Помпеи, которые небесный огонь на века оставил неподвижными под пеплом, а позже разрушил свежий воздух .

К нам идет чудо.

Богиня проснулась. Своим бессмертным шагом она пересекает виноградники и направляется к дому. Она далеко, но мы уже знаем, что она красива. Складки ее длинного платья плещутся в вечернем воздухе. Она разрубает борозды поля, как волна. И вдруг она видит нашу окаменевшую группу и поднимает идеальную руку над витыми шнурами своей шевелюры. Она испускает мелодичный крик радости. Крик, который возвращает нам способность двигаться. Богиня живая, и Жан потрясенно шепчет:

- Это не Венера Виноградников, это Ла Сангрия!

Ла Сангрия! Самая великая певица века в нашем саду! Серафина-Козетта Сангрия, та, которую журналисты всего мира зовут “Недостижимая Донна”, ”Inaccessible Dona”! Она поднимается по ступенькам террасы, такая легкая, несмотря на габариты. Она подходит к Жану, как Орлеанская Дева подошла к Королю Франции. Она целует его руку.