Муж есть муж - Эбрар Фредерика. Страница 23

Мальчики встали, они стоят за мной, ласковые, милые. Я на грани слез.

- Ты не будешь плакать? - кипятится Альбин.

- Не стоит, мама! Ты такая милая, не плачь!

- Они правда милые в таком возрасте! - говорит ему его брат.

- Им бы только живости побольше!

- Ей не хватает только дара речи!

- И улыбки!

Он ласково целует меня и обьясняет: ты знаешь, мы сказали “Жопа моя” просто так!

- Они сказали “Жопа моя”?

Жан мечется.

Ко мне вернулась улыбка. Я лучше себя чувствую. Включенной. Снова включенной в семью. Что если мы поговорим о чем-нибудь другом? Нет, это начинается снова!

- У нее глаза!

- Пальцы!

- Руки!

- Ступни! - говорю я. - ОГРОМНЫЕ!

Я встречаю взгляд Поля. Взгляд чистый, раненый, шокированный.

- Да ты ревнуешь, мама! - говорит он.

О! мой сын!

В неожиданной тишине, я чувствую, что все сейчас или исправится, или окончательно испортится. Пожалуйста, пусть исправится! Помогите мне, ведь это серьезно…я устала…надо чтобы кто-нибудь что-нибудь сделал…

Альбин рыгнул.

Громкий внушительный безмятежный звук, который мы воспринимаем с изумлением.

Потом, я не знаю, что сделали другие. Смеялись, возможно? А я удрала. Все окончательно испортилось.

Жан бегом поднялся за мной по лестнице. Я успела захлопнуть дверь перед его носом и запереться на два оборота.

- Ну открой! - просил он. - Ну что на тебя нашло? Ты с ума сошла?

Я не отвечала.

- Дорогая?

Теперь «дорогая»!

- Дети очень сожалеют! Ну что с тобой?

Что со мной? Да он тупой, этот парень? Со мной то, что я не могу их больше видеть с их кормлениями, их жизнерадостностью, их безразличием, их грубостью, их рыганием…

- Альбин потрясен… дорогая! Ты ведь не будешь сердиться из-за такой ерунды?.. со всеми такое случалось в этом возрасте!

Потом тон неожиданно изменился и стал грубым:

- Если ты не откроешь, я полезу через окно!

Вы видите меня завершающей это лето с Жаном в гипсе?

Я открыла.

- Я пришел пригласить тебя поужинать со мной сегодня вечером, - сказал Жан с очаровательной улыбкой.

Все знали, куда Жан ведет меня ужинать. Кроме меня. Даже Игнасио это знал, но мальчики пригрозили заклеить ему рот пластырем, если он проболтается, а он уважал закон куидов* (воинский начальник в арабских странах).

Все выглядели счастливыми, видя, как мы уезжаем. Успокоенными, может быть?

- Ты должна надеть свое белое платье, - сказала Вивиан.

- Да, но я забыла его в Париже…

- Да нет, оно у меня в комнате! Я только хотела его померить, чтобы Томас увидел меня с таким типом декольте.

Потом она добавила тоном ласкового упрека:

- Ты должна была мне сказать, что ищешь его! Ты хотя бы духи свои не искала?

- Искала.

- Я взяла их, чтобы Томас сказал мне, нравится ли ему на мне такой запах. Ему не нравится, я их тебе возвращаю. А сегодня я твоя маленькая рабыня, я помогаю тебе принять ванну, я тру тебе спину, я тебя причесываю, крашу, массирую, мажу мирром, одеваю и ставлю подпись.

- Ты права, -подтвердил Поль, - она может неплохо выглядеть, если захочет.

- О матери не говорят “она”! - заметила я проходя.

- “Он” будет неплохо выглядеть, если “он” захочет, - повторил Поль послушно.

- Ты должна больше заниматься собой, - говорит Вивиан.

Да, я бы очень хотела…

Я поплыла по течению. Это было хорошо. Я закрыла глаза.

- Неплохо, - говорил Поль.

Духи, румяна, мази… тайна гаремов, на которые упали тяжелые вышитые шторы. Искушенные кухни красоты. Шепот женщин. Сообщничество пола. Нет чужих. Нет шпионов. Только маленький мальчик, еще не покинувший детства, еще не вышедший в открытую и свободную жизнь совершеннолетних.

- Неплохо…

Резко врывается Альбин, свистит и ржет:

- Полегче с глазами, Виви, не так резво. Она все-таки не собирается петь Таис (Таис Афинская - легендарная греческая гетера)!

Я возвращаюсь к реальности, стираю немного теней, рисую рот, одеваюсь. Пшшик! Пшшик! Пшшик! облачко духов…Поль, трогательный, подает мне зеркало.

Боже мой, какой милый мальчик!

- Ты не смотришь на себя, мама?

Я смотрю на него. Он мое зеркало. Какая я в нем красивая!

- Посмотри на себя, ты ужасно красивая! Можно идти за папой?

Нас представляют друг другу, как будто хотят поженить.

Они провожают нас до машины Жана, сажают нас и только что не кидают рис, когда мы трогаемся.

Мы трогаемся?

Да, мы тронулись. Помахали на прощание рукой. Выкинули из сознания хроническое беспокойство. Пожар. Несчастные случаи. Нападения. Иголку, которую проглотит Вивет. Муравьев, которые сожрут дом своими огромными жвалами…

Мы свернули шею угрызениям совести.

Мы медленно ехали вдоль платановой аллеи. Пересекли ворота. Ч сная со ственность…

Мы ничего не говорили, но, когда мы выехали на прямую, Жан положил свою руку на мою.

- Угадай, куда я тебя везу?

Я не знаю. Никаких идей. Счастливое неведение.

- Не угадываешь?

Я мотаю головой. Мы едем по Лангедокской трассе, к востоку. Есть столько возможностей! Камарг? Арль? Тараскон? Бокэр? Авиньон? Пон дю Гар?

Но мы проезжаем развязку Ремулин.

- Ты все еще не догадываешься?

Мы пересекаем Рону!

И вдруг я угадываю.

Это место вне времени, эта скала, сад тиары (головной убор Папы Римского). Большая деревня среди вимноградников. Шатенеф-дю-Пап!

Круглые булыжники, галька ледникового периода, свидетели иной эры, крохотная армия, неисчислимая, окаменевшая, несет стражу вокруг втноградных лоз.

Страна на отшибе, между Королевством и Империей, сосед принца Оранского, вассал Викария, но так же антивассал во времена, когда Папа спал в Авиньоне. Святость с привкусом серы и свободы, твое вино не просто хорошо. Оно прекрасно.

- Как большие партитуры - сказал мне Жан, указывая на виноградники.

С самого вьезда в деревню вас приглашают попробовать домашнего вина. Большие виноделы, маленькие, малюсенькие. Как если бы у каждого во дворе бил винный источник.

Мы оставляем машину на площади перед фонтаном между огромных платанов. Я ставлю легкую ногу на землю. Я смотрю на своего спутника. Как он молод! Он берет меня за руку и ведет до входа в «Матушку Жермену». Большой шкаф с резными колосьями все еще здесь, апельсиновые деревья в кадках, медный пресс… мы в Шатонеф-дю-Пап и больше нигде в мире.

- Ну конечно, месье Мартель, два прибора, мы вас ждем… столик в саду…

Фиговое дерево машет нам в окно, крыши скользят по пологому склону к ночи. Скатерть бела. Маленький букет. Свеча. И вот уже тапенад* ( блюдо южной Франции: черные маслины, каперсы, и анчоусы в оливковом масле со специями) и жареный хлеб… Большие карты меню, внимательное чтение… здесь все серьезно.

Мы одновременно поднимаем головы и смотрим друг на друга.

Мы смотрим друг на друга.

Так редко случается смотреть друг на друга, когда живешь рядом. На это больше нет времени. Об этом больше не думаешь. Больше не знаешь. Вот они мы, вместе навсегда. И значит, больше не смотрим друг на друга.

Но этим вечером все изменилось. Мы смотрим друг на друга, мы видим друг друга.

- Я люблю тебя, - говорит Жан.

Мои губы складываются в поцелуй.

Патрон деликатно покашливает:

- Позвольте предложить вам маленький аперитив?

Это очень мило, но мы будем пить только Шатонеф. С благоговением. Патрон одобряет. Он помогает нам сделать выбор. Он обьясняет, что “фрикандо Жермен” - это фаршированный молодой кролик, с глазированным соусом.

Как это, должно быть, долго готовить! Постой-ка, только за это я хочу его заказать. Но есть столько других вещей…

- Мы рады вас видеть! Давно вы у нас не были.

- Три года? Четыре? - спрашивает Жан.

- Семь лет, - отвечает патрон. - Я смотрел по Золотой книге, вы ее подписывали в последний раз.