Последний суд - Пирс Йен. Страница 54

— Мне повезло, — сказал Руксель. — А насчет срока вы ошибаетесь: гестапо, когда хотело, могло действовать очень быстро. Операция проходила под кодовым названием «Лезвие бритвы».

— Да, операция «Лезвие бритвы». Я уже слышала о ней.

Руксель кивнул.

— Операция была спланирована на основе сведений, которые Гартунг передал немцам в ночь на двадцать шестое июня. И сделал он это после разговора с вами, когда стало ясно, что его игра проиграна. Так?

Руксель снова кивнул.

— Тогда как объяснить тот факт, что решение о проведении операции «Лезвие бритвы» было принято двадцать третьего июня?

— Что вы хотите этим сказать?

— Эти данные я нашла в досье о коллекция Гартунга в еврейском архивном центре. Там написано, что коллекция Гартунга была конфискована в соответствии с планом операции «Лезвие бритвы», принятым двадцать третьего июня. То есть за три дня до того, как вы обвинили его в шпионаже, до того как он бежал, и до того, как, по вашему утверждению, выдал немцам всю группу «Пилот».

— Ну, возможно, он выдал нас раньше.

— А возможно, и нет. Возможно, все было с точностью до наоборот: это он обвинил вас в тот вечер в измене и сказал, что может доказать факт вашего предательства. Вы связались с немцами и предупредили их, что Гартунг вас разоблачил. К счастью, они не поймали его: он успел скрыться. Тогда вы устроили так, чтобы Генриетта осталась в живых и могла свидетельствовать против мужа.

Руксель рассмеялся:

— Это чистейшей воды фантазия, милая моя. Вы сами не понимаете, что говорите.

— Я-то как раз понимаю. А теперь давайте подумаем вместе. Кто такой этот Шмидт? Гестаповец, принимавший участие в пытках, — военный преступник. Ваша бывшая любовница знала его в лицо. Когда власти попытались арестовать его в сорок восьмом году, кто-то предупредил его, и он благополучно исчез, сменив имя. Но с некоторых пор одна крупная финансовая компания начала выплачивать ему по шестьдесят тысяч швейцарских франков ежегодно. Компания называется «Финансовые операции», и контролирует ее некий господин Руксель. Как вы объясните этот факт? Вам стало жаль Шмидта, или была какая-то другая причина? Или вы просто купили его молчание?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну конечно. Не лгите мне. На банковский счет Эллмана ежегодно поступала одна и та же сумма от компании «Финансовые операции». Господин Руксель является членом правления и председателем этой компании, а также держателем контрольного пакета акций. Так почему вы это делали, месье Руксель?

— Не знаю.

— Глупо отпираться.

Флавия выдержала паузу, собираясь с силами. Ей хотелось выкрикнуть ему в лицо все, что она о нем думает, но опуститься до банального крика она не могла. Нужно спокойно и методично изложить свою точку зрения.

— И еще, — продолжила Флавия. — Не дождавшись суда, Гартунг повесился в тюремной камере. Почему, если он был убежден, что сумеет доказать свою невиновность? Разве так должен вести себя человек в подобных обстоятельствах? Конечно же, нет.

В официальном протоколе записано, что в тот день к Гартунгу приходил обвинитель, дабы ознакомить его с материалами дела. После ухода обвинителя Гартунг покончил жизнь самоубийством. На следующий день его нашли в камере мертвым. Обвинителем по этому делу были вы, месье Руксель. Это вы посетили его перед смертью. И это вы повесили его, зная, что на суде он расскажет о вашей истинной роли в провале группы «Пилот».

— Все это выдумки и ложь.

— К счастью, нам нет необходимости полагаться на ваше признание. Есть улика.

С этой секунды она полностью завладела вниманием всех, кто находился в комнате.

— Какая улика? — спросил Жанэ.

— Единственная улика, которая уцелела, — сказала она. — Все остальные были последовательно уничтожены. Сначала исчезла папка с уликами, собранными Мюллером. Потом были изъяты документы из архива. В этом отчасти есть и моя вина: я поделилась с Жанэ своим планом посетить еврейский архивный центр, и кто-то успел побывать там до меня. Полагаю, это были вы, месье Монталлу. Но осталась последняя улика — та, на которую полагался Гартунг, — доказательство его невиновности.

— Мне казалось, мы установили, что такой улики не существует.

— О нет, тут вы ошибаетесь. Мюллер полагал, что тайну хранит «Казнь Сократа» — последняя из картин на тему правосудия. Их было четыре: «Казнь Сократа», «Суд Александра», «Суд Иисуса» и «Суд Соломона».

«Казнь Сократа» Гартунг подарил Рукселю в честь успешной сдачи экзамена на юриста. Но он подарил ему и «Суд Иисуса» в тот период, когда Руксель проживал в доме родителей Генриетты. Вот она. — Флавия указала на картину в углу. — «Христос в окружении апостолов. Последний суд». Или, как его чаще называют, «Высший суд». Все мы ошибались, полагая, что полотно «Суд Иисуса» отображает казнь самого Иисуса. Именно эта картина висела в офисе господина Рукселя в тот июньский вечер сорок третьего года, когда между ним и Гартунгом состоялось объяснение. Гартунг писал, что доказательство спрятано там, где никому не придет в голову его искать. И это действительно так. Как вы думаете: может, нам следует снять картину и посмотреть?

Это был блеф. Она не знала, найдут ли они там улику. Поэтому последние слова произнесла так, словно была уверена в своей правоте на все сто процентов.

На этот раз молчание прервала Жанна Арманд. Внезапно она громко расхохоталась: резким неприятным смехом, который казался тем более неуместным оттого, что раздался столь неожиданно.

— Что такое? — спросил Жанэ.

— Нет, мне просто не верится, — сказала она. — Потратить столько сил, заметая следы и уничтожая свидетельства своего преступления, в то время как самая главная улика на протяжении сорока лет висела у тебя под носом! Невероятно смешно.

— То есть вы принимаете мое объяснение? — быстро спросила Флавия, надеясь поймать ее на слове.

— О Господи, конечно.

— Вы поручили Эллману вернуть картину?

— Да. Я знала, кто такой Мюллер, и будь я проклята, если бы я позволила ему вмешаться в нашу жизнь и лишить меня моих законных прав. Я столько лет, словно черная рабыня, прислуживала этому человеку. Сначала он упрашивал меня поработать у него и говорил, что я очень нужна ему, что у него больше никого нет в этом мире. Он умеет убеждать; я думаю, вы заметили это. Я согласилась оказать честь легендарному человеку. Я бросила все, а в благодарность получала лишь упреки, что я не внук, которым он мог бы гордиться. Я носила имя Рукселя, но это ничего не значило.

И тут на сцене появился Мюллер. Я могла представить себе, чем закончится их встреча: слезы, объятия, официальное усыновление и завещание в пользу обожаемого сына. Сын — единственное, чего ему не хватало в его увенчанной лаврами старости. О нет. Я не должна была допустить, чтобы меня выбросили как ненужную вещь. И тогда я вспомнила об Эллмане.

— Вы знали о нем?

— Сейчас расскажу. Дед попросил меня разобрать его старые бумаги. Там были письма, счета и прочий хлам. Когда мне попались квитанции переводов на имя Эллмана, я задумалась, что бы это могло значить, и решила провести эксперимент. С этой целью я приостановила очередной платеж и стала ждать. Примерно через месяц Эллман дал о себе знать. Он много чего порассказал мне о героическом прошлом деда. И когда на горизонте появился Мюллер, я уже знала, что Эллман согласится выполнить мое поручение, потому что имеет в этом деле личную заинтересованность. На Монталлу я, разумеется, не рассчитывала. Более того, я не хотела, чтобы он встретился с Мюллером и увидел собранный им материал. У меня не было никакой уверенности в том, что он уничтожит все эти документы. Напротив, узнав, что это обычное семейное дело, не представляющее угрозы имиджу страны, он принес бы ему извинения и оставил его в покое. Документы нужно было выкрасть и уничтожить. Сделать это мог только Эллман. Я не знала, что он убьет Мюллера. Это совершенно не входило в мои планы. Я только хотела получить папку с документами.