Очаг и орел - Сетон Эни. Страница 67

— Почему ты не рассказал мне? — рассердилась Эспер. — А ну, вернись. Что говорила тебе бабушка? Дедушка действительно болен?

Генри вздохнул и вернулся к кровати.

— Я забыл. Я думаю, он не так сильно болен. Я не знаю. Она спросила, как ты себя чувствуешь. Сказала, что ты с тем же успехом могла бы жить и в Китае: так редко, она тебя видит.

Лицо Эспер вспыхнуло. Она упала на подушки.

— Бабушка знает, что я недостаточно хорошо себя чувствую, чтобы выходить. И она не приходит сюда из-за этой проклятой гостиницы. Если бы она позволила твоему папе помочь ей, она могла бы закрыть эту гостиницу, и ей не пришлось бы так тяжело работать.

Генри было скучно, он понимал, что мама говорит больше для себя, чем для него:

— Можно мне уйти? — спросил он.

Поскольку мать ничего не ответила, он вышел из спальни, осторожно закрыв за собой дверь.

Эспер задумалась. У нее не было причин для чувства вины. Она посылала Тима в «Очаг и Орел» справляться о здоровье ее родителей всякий раз, как он ездил в город и никогда с пустыми руками — он отвозил корзинки с провизией из кладовой Портермэна, иногда отрез на платье для Сьюзэн, носки или носовые платки для Роджера. Подарки, правда, принимались сухо, без эмоций. Тим также отвозил маленькие записки от Эспер, приглашавшей родителей в гости. Сьюзэн приезжала один раз после Нового года, но визит не удался. Говорить было не о чем.

— Я чувствую себя здесь не в своей тарелке, Хэсс, и это правда, — сказала она. — Дома куча дел, и, похоже, я тебе не нужна. Почему бы тебе не приехать к нам? Тебе будет полезно выбраться, или ты стыдишься своего старого дома?

— Нет, Ма, конечно, нет, — с негодованием воскликнула Эспер. — Но доктор Флэг не позволяет мне сейчас ездить в экипаже, и ты знаешь, что я не могу ходить пешком из-за больной ноги.

Не то чтобы она стыдилась старой гостиницы у моря. Но когда она думала о городе, то чувствовала болезненное отвращение, смешанное со страхом. Она думала, что с помощью Ли город отомстил ей за предательство. Отмахнувшись от своих мыслей, Эспер вызвала Анни и велела ей сказать Тиму, чтобы тот отправился в город справиться о здоровье мистера Ханивуда и отвезти немного тепличных персиков, которые мистер Портермэн привез из Бостона.

Пока Анни еще была в комнате, Эспер сделала неожиданную попытку встать, отбросив одеяла и опустив ноги на ковер рядом с кроватью. Ее голова тут же закружилась, а левая нога заболела. Эспер вцепилась в кроватный столбик, и Анни помогла ей снова лечь.

— Думаю, мне следует быть осторожнее, — сказала Эспер, смущенно улыбаясь.

— Да, мэм, — согласилась Анни, наслаждавшаяся безраздельной властью в доме. — Хозяин распорядился, чтобы вы ни в коем случае не напрягались. Просто полежите тихонько, скоро я принесу вам обед.

Странно, подумала Эспер, благодарно откидываясь на подушки. У меня не было никаких неприятностей, пока я носила Генри. Прекрасно себя чувствовала, и мы много путешествовали. Но в первый раз, с ребенком Ивэна... Тогда все было плохо. Вот почему мне надо беречь себя, и пусть Ма думает что хочет. Ах, как бы я хотела, чтобы мы уехали отсюда, уехали навсегда. Если бы Эймос смог выгодно продать фабрику — я бы жила где угодно, в любом другом месте. В августе, после того, как родится ребенок и я снова буду себя хорошо чувствовать, мы могли бы подумать об этом.

Она подобрала роман Саусворта, который читала до этого, и сосредоточилась на этой романтической истории.

Наступившая весна принесла шквал сладкого воздуха и нежный теплый солнечный свет. Около особняка Портермэнов не было деревьев — он стоял на голом каменистом склоне. Но тщательно ухоженный газон вспыхнул зеленью, и живая изгородь, защищавшая дом от любопытных глаз прохожих, покрылась желтыми бутонами, а затем расцвела.

Пара безрассудно храбрых малиновок начала вить гнездо у основания чугунных оленьих рогов и была бесцеремонно выселена Эймосом, который пригласил приходящего садовника выкрасить статую оленя свежей коричневой краской.

Эймос, однако, больше ничего не делал в тот год Ремонт оконных наличников, обновление гравия на подъездной аллее, крыша на конюшне под стать новой на доме — все это должно было немного подождать. Денег было очень мало, меньше даже, чем тогда, в январе, когда он надеялся на капиталовложения Хэй-Ботса. Что ж, он выдержал ту бурю, выдержит и эту.

Был только один человек, с которым он иногда делился своими страхами, надеждами, планами. Это был Сэм Джонсон, его управляющий и преданный служащий в течение долгих лет.

Утром в пятницу, двадцать второго июня, Эймос вызвал Джонсона в свой кабинет. Джонсон более обычного стал походить на седого старого сторожевого пса. Его лицо было настороженным, когда он стоял в дверях, ожидая, пока его хозяин перестанет читать письмо и заметит его.

— О, привет, Сэм. Садись. Я хочу поговорить с тобой, — сказал Эймос, поднимая глаза.

Джонсон сел и по привычке заворчал:

— Этот новый станок не очень-то хорошо работает. Пришлось подняться туда и вправить мозги некоторым закройщикам. Они задерживают всю работу.

— Да, я знаю. Но тебе не кажется, что со времени забастовки стало спокойнее?

— Если не обращать внимания на мрачные взгляды и анонимные записки под дверью, я бы сказал, что все идет довольно гладко, — ответил Джонсон с холодной улыбкой. — Во всяком случае, они все вернулись на работу. Вы здорово напугали их, когда привезли тех парней из Денверса. Это сбило с наших спесь. Они быстро поняли, что им придется сдаться или умереть от голода, — Джонсон саркастически засмеялся.

Эймос кивнул.

— Я вынужден был это сделать. Теперь я могу тебе рассказать это. Я был разорен, если бы мы закрыли фабрику. Мне пришлось быть жестоким. Кредит кончился, все отсрочки в банке, на которые я мог надеяться, были исчерпаны. Ты знаешь, чего мне стоило сводить концы с концами. Мне бы пришлось продать все, что у меня есть, кроме дома и этой фабрики, а они и так заложены и перезаложены.

Джонсон выразил свое уныние длинным свистом:

— Я не знал, что дела так плохи.

— Я бы не сказал тебе сейчас этого, если бы не прекрасные новости. Это то, на что я надеялся.

Эймос подтолкнул контракт, который читал до этого, через стол Джонсону. Тот взял его и, держа на расстоянии вытянутой руки, прищурился.

— Господи, — прошептал он. — «Хант и Слокомб» из Цинциннати? Они ведь самые крупные оптовые торговцы на Западе?!

Эймос кивнул, и Джонсон дочитал текст до конца, затем снова присвистнул, на этот раз от восторга.

— Десять тысяч женских сафьяновых башмаков для начала! Это самый лучший заказ, который у нас когда-либо был. И самая высокая цена. Как вам удалось сделать это, сэр?

Эймос улыбнулся:

— Думаю, Фортуна оглянулась на меня. Я случайно столкнулся с их агентом в Бостоне в прошлом месяце, показал образцы, поговорил.

Он, конечно, не собирался рассказывать Джонсону, да и сам не хотел вспоминать об отчаянных ухищрениях тех двух дней в Бостоне с представителем «Ханта и Слокомба». Он слонялся по вокзалу, пока тот парень не приехал с Запада. Эймос фактически похитил его, отвез в гостиницу, где заранее заказал комнаты, угощал его спиртным, льстил, рассказывал самую невероятную ложь о своих соперниках из Марблхеда и Линна, ни один из которых вообще не появился, чтобы встретиться с этим парнем. Да, теперь казалось почти забавным, что тот план сработал, но нелегко было прятать отчаяние, не подавать виду, что тот заказ от «Ханта и Слокомба» был последней надеждой.

— Мы начнем завтра, — сказал Эймос. — Вагон сафьяновой кожи прибудет с кожевенных заводов утренним поездом.

— Они подождут оплаты? — быстро спросил Джонсон.

Эймос кивнул:

— Я вчера был в Салеме и показал им контракт. Думаю, мне лучше поговорить с рабочими завтра, во время обхода фабрики, поднять их настроение и пообещать им премию.

— Да, — ухмыльнулся Джонсон, — вы можете потом забыть об этом, когда заказ будет выполнен.