Рожденная для славы - Холт Виктория. Страница 102

Роберт велел перенести раненого племянника на свою барку, которая поплыла по реке в Арнхайм. Фрэнсис Уолсингэм, жена Филиппа, несмотря на беременность, самоотверженно ухаживала за раненым. Она была ему очень хорошей женой, хоть он продолжал сохнуть по Пенелопе Рич. Говорили, что эта любовь чисто духовного свойства, но, полагаю, бедняжке Фрэнсис все равно было нелегко.

Филипп умер у нее на руках. Представляю, как горевал бедный Роберт.

После торжественного отплытия в Нидерланды его ожидали там сплошные неудачи и несчастья. Вот какие последствия повлекло за собой мое необдуманное решение участвовать в войне на стороне голландцев.

Теперь я ненавидела войну еще больше, чем прежде. Бесполезное, хлопотное и дорогостоящее занятие! Но как же быть с Испанией? Вопрос оставался открытым, тем более что наша голландская экспедиция не принесла никакого результата.

Но тут разразилась новая гроза, вошедшая в историю под названием «Заговор Бабингтона». На время Мария Стюарт заставила меня забыть о Нидерландах.

ФОТЕРИНГЕЙ

Оглядываясь на прожитые годы, я с благодарностью думаю о моих министрах и советниках. Мне довелось жить в эпоху, выдвинувшую великих людей. Тщу себя надеждой, что я в немалой степени способствовала этому. Мои министры глубоко уважали мое мнение, но все время помнили, что их королева — слабая женщина, и это пробуждало в них желание защитить и уберечь меня. Королю эти люди служили бы иначе. У меня, как у женщины, было больше власти, чем у монарха-мужчины. Приближенные научились приспосабливаться к моим чисто женским качествам — пылким симпатиям и антипатиям, предсказуемой непредсказуемости. Это звучит как парадокс, но на самом деле никакого противоречия здесь нет. Мои придворные знали, что я быстро распаляюсь, но столь же быстро остываю, а главное, даже в минуты самого яростного гнева никогда не забываю о своей выгоде. Все знали: что выгодно для Елизаветы, то выгодно и для Англии. Именно поэтому мои люди служили мне с преданностью и усердием. Каждый из них по-своему был в меня влюблен, но вовсе не в плотском смысле. В их чувстве не было похоти, лишь обожание и глубочайшее уважение.

Даже мои так называемые красавчики — Роберт, Хаттон, Хенидж — являлись государственными мужами. А мои «авантюристы» — Дрейк, Рэли и другие — были не просто искателями приключений. Однако больше всего я ценила своих «серьезных» министров, возглавляемых лордом Берли и Уолсингэмом. Если бы не эти двое, мое царствование сложилось бы совершенно иначе. Каждый из них пользовался особыми привилегиями. Я поощряла в них откровенность и позволяла критиковать свои действия. Впрочем, ни Берли, ни Уолсингэм и не могли бы вести себя иначе. Каждый из них был честен и прям; можно сказать, что моя судьба находилась в их руках.

Сэр Фрэнсис Уолсингэм был убежденным протестантом. Этот маленький худощавый человек всегда одевался только в черное. Он жил государственными интересами, считал своим долгом защищать королеву и родину, сделать Англию мирной и процветающей страной. Главная страсть его жизни, как и у меня, была любовь к отчизне. Уолсингэм всегда резал правду в глаза и не уклонялся от высказывания собственного мнения, даже если знал, что принято оно будет с неудовольствием. Именно это его качество мне больше всего в нем и нравилось. Как бы я ни ругала Уолсингэма, как бы ни набрасывалась на него, он никогда не уступал.

Я могла бы упечь его в Тауэр, приговорить к смертной казни, а он все равно бы сказал: «Ваше величество может поступать как угодно, но знайте, что вы не правы».

Разумеется, я не позволила бы, чтобы с его курчавой головы упал хоть один волос, и всегда смотрела на смуглую физиономию своего Мавра и яркие проницательные глаза с огромным удовольствием. Он занимал особое место среди всех моих советников и министров. За несколько лет Уолсингэм создал разветвленную и превосходно организованную шпионскую сеть, и эта работа была ему по нраву, потому что Мавр обожал всяческие тайны. Главной целью его деятельности была защита престола и протестантизма.

Агенты Уолсингэма подслушивали и подглядывали не только в английских тавернах, но и по всей Европе. Мавр был в курсе всего, что происходило на континенте, с одинаковым вниманием относясь к делам важным и второстепенным. Я выдавала ему на разведку огромную сумму — четыре тысячи фунтов стерлингов в год, но Уолсингэму этого было мало и он нередко приплачивал агентам из собственных средств.

Больше всего Уолсингэм боялся, что в Англию вернется католицизм. С этой точки зрения наибольшую опасность представлял Филипп Испанский и Мария Шотландская. Вот почему Уолсингэм держал в Испании множество своих лазутчиков. Люди Уолсингэма следили, как на испанских верфях строятся военные корабли, агенты своевременно донесли, что Филипп создает огромную Армаду. Немало шпионов было у Мавра и во Франции — за этой страной тоже постоянно следовало приглядывать. Донесения поступали также из германских княжеств, из Соединенных провинций. Таким образом, я получала сведения отовсюду гораздо быстрее, чем по официальным дипломатическим каналам. Организация, созданная Уолсингэмом, была поистине бесценной!

Однако еще больше, чем великого испанского короля, сидящего в своем мрачном Эскуриале, Мавр опасался Марию Стюарт, стареющую ревматичку, томящуюся в холодном замке на английском севере.

Как-то раз он сказал:

— Пока жива эта дьяволица, корона сидит на голове вашего величества непрочно, а ваши верные слуги должны страшиться за свою жизнь.

Я ответила, что он преувеличивает. Конечно, Мария не отказалась бы от моей короны, но она под надежным присмотром, да и состояние ее здоровья оставляет желать лучшего.

Но Уолсингэм не унимался. Он твердил, что Филипп Испанский хочет сделать Марию владычицей Британии, использовать ее для вторжения на острова.

— Что ж, это его давняя мечта, — пожала плечами я.

— В последнее время дела приняли куда более серьезный оборот. Грядет война с Испанией, ваше величество, — таковы планы Филиппа. С какой стати на его верфях строится сразу столько военных кораблей? Когда начнется вторжение, мы не можем допустить, чтобы у английских католиков была своя собственная королева.

Мавр не был человеком кровожадным, но хотел во что бы то ни стало погубить Марию. Его логика была проста — Мария Стюарт представляет угрозу для безопасности страны, а стало быть, ее необходимо устранить.

Уолсингэм до сих пор не мог простить мне, что я позволила Марии уйти от ответственности после того, как он представил мне все доказательства ее участия в заговоре. Какой монарх простил бы злоумышленнице участие в заговоре Ридольфи, закончившемся казнью герцога Норфолка? Я знала, что Уолсингэм прав, но все же не подписала Марии смертный приговор. Мавр корил меня за это и требовал справедливости.

Как он не мог понять, что мне не по душе кровопролитие. Конечно, в мое царствование было немало казней: честный Джон Стаббс лишился правой руки, мученическую кончину принял Эдмунд Кэмпион… Но Мария — совсем другое дело. Она королева и моя родственница! Я никогда в жизни с ней не встречалась, и все же эта женщина сыграла в моей судьбе огромную роль. Если я подпишу ей смертный приговор, муки раскаяния будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Я знала, что Мария представляет собой смертельную опасность; знала я и то, что она замышляет умертвить меня, и все же медлила и колебалась.

Уолсингэм работал не покладая рук, чтобы собрать исчерпывающие доказательства вины Марии. Он должен был представить дело так, чтобы у меня не оставалось иного выбора, кроме как вынести королеве Шотландской смертный приговор.

Несколько лет назад Мавр раскрыл заговор, корни которого тянулись в Париж. Эта интрига была куда серьезней, чем неудавшийся заговор Ридольфи. В комплоте участвовали папа римский, Филипп II, французские Гизы, вожди английской католической партии, в том числе и мерзкий иезуит Парсон, автор нашумевшего «Зеленого плаща».