Рожденная для славы - Холт Виктория. Страница 128

Эссекс ждал моего появления. Лицо его светилось радостным нетерпением. Господь всемогущий, подумала я, этот человек уверен, что может вертеть мною как пожелает, что я его раба. Для него я не монархиня, он почитает себя выше королевы.

Погодите же, милорд Эссекс, я преподам вам урок, который вы не забудете никогда.

Он преклонил предо мной колени, и я протянула ему руку для поцелуя. Эссекс бросил на меня снизу вверх страстный взгляд, но я смотрела поверх его головы.

— О прекраснейшая из королев…

Я холодно прервала его:

— Встаньте, милорд.

— Я явился, чтобы рассказать вам очень многое, — скороговоркой начал он, но я вновь не дала ему договорить:

— Расскажете все на Совете.

Эссекс опешил, его лицо залилось краской. Кажется, он не поверил собственным ушам.

Я отвернулась к Роберту Сесилу и завязала с ним беседу. Эссекс уязвленно отошел в сторону. Присутствующие наблюдали за этой сценой во все глаза. Они-то думали, что я окажу своему любимцу самый сердечный прием, прощу ему все прегрешения и вновь осыплю милостями. Однако придворные еще не знали о том, что произошло утром. Эссекс сам подписал себе приговор. Отныне, видя его, я против собственной воли должна буду вспоминать то, что предпочла бы забыть.

Совет допросил графа Эссекса, и протокол заседания был передан мне. Я сказала, что ответы наместника неудовлетворительны. Прочие министры были того же мнения.

Эссекса поместили под домашний арест в Йорк-хаусе, я же вместе с двором отправилась в Ричмонд, стараясь не думать об опальном фаворите. Правда, фрейлинам доставалось от меня больше, чем обычно. Я чувствовала себя в безопасности, лишь полностью одетая и разукрашенная. Выбор наряда теперь занимал еще больше времени, чем раньше, — когда в гардеробе две тысячи платьев, есть над чем поразмыслить. Одних париков у меня было не меньше восьмидесяти.

Лишь превратившись в сияющее видение, я чувствовала себя защищенной. Но думать об Эссексе и тем более видеть его я решительно отказывалась.

Когда мне сообщили, что граф болен, я только рассмеялась. Он всегда заболевал, когда фортуна поворачивалась к нему спиной.

Если же на сей раз он в самом деле болен… что ж, поделом. Как смел он воображать, что разбирается в ирландских делах лучше, чем я и мои министры? Натворить там такое, чего не позволял себе ни один из предшественников. Главное же его преступление было совершено в тот миг, когда он нагло вторгся в мою опочивальню, застав меня врасплох.

Ко мне пришла вдова Уолсингэма. Я тепло приветствовала ее, ибо знала, что она была моему незабвенному Мавру доброй женой. Леди Уолсингэм попросила, чтобы я позволила Эссексу, ее зятю, написать письмо жене, недавно разрешившейся от бремени.

— Граф находится под арестом, — холодно ответила я. — Переписка запрещена. Да и вряд ли графиня так уж нуждается в знаках внимания от человека, который относился к ней с таким пренебрежением. Это неверный подданный и неверный супруг.

Вдова заплакала, но мое сердце было ожесточено. Роберт гнусно обращался с бедняжкой Фрэнсис. Вряд ли он баловал ее письмами, когда находился в Ирландии.

Тогда Фрэнсис прислала мне в подарок бриллиант, наивно полагая, что это смехотворное подношение смягчит меня. Глупышка! Фрэнсис должна была бы проявлять больше достоинства и не просить за того, кто доставил ей столько горя. Мало того, что он не вылезал из чужих постелей, так еще и не считал нужным скрывать это от жены!

Бриллиант я велела отослать обратно.

Вскоре ко мне явились его сестры Пенелопа и Дороти, облаченные в черное. Я приняла их, ибо меня тронула забота о брате. Поразительно, как этому человеку удавалось до такой степени вызывать к себе любовь окружающих.

С сестрами я разговаривала ласково, сказала, что вполне разделяю их тревогу. Их брат сильно провинился. Он нарушил мои приказы, и теперь его судьбу будет решать Тайный Совет.

Пенелопа вскричала, что я, в своем безграничном милосердии, должна спасти Роберта. Холодно взглянув на нее, я ответила:

— Подданные не смеют указывать королеве, что она должна и чего не должна.

Пенелопа перепугалась, решив, что неосторожными словами повредила брату. Тогда я продолжила мягче:

— Вы можете идти. Участь Эссекса решат члены Совета. Я понимаю ваше горе. Ваша дерзость вызвана тревогой за брата.

Они ушли, немного успокоенные, вообразив, что королева сменила гнев на милость.

Однако я твердо решила, что Эссекса к себе больше не допущу. Не хочу видеть в его глазах отражение своего истинного облика.

В это время произошло еще одно примечательное событие. Некий Джон Хейуард опубликовал книгу под названием «История Генриха IV». Свой труд он посвятил Эссексу, которого сравнивал с великим Болингброком. Учитывая положение, в котором находился Эссекс, посвящение звучало по меньшей мере двусмысленно. Роберт Сесил пришел в негодование, многие другие тоже были возмущены. Мой Эльф утверждал, что это призыв к мятежу, поэтому в скором времени автор сочинения угодил в Тауэр.

Эссекса судили прямо в Йорк-хаусе. Графа обвиняли в заключении позорного и опасного договора с Тайроном, а также в неуважении к верховной власти. Он превысил свои полномочия и нарушил волю государыни, произведя графа Саутгемптона в генералы и раздавая направо и налево рыцарские титулы. Больше всего Эссекса злило, что обвинение представляет Фрэнсис Бэкон, которого он всегда считал своим другом. Бэкон же впоследствии оправдывался тем, что это был не настоящий судебный процесс, а всего лишь неофициальное расследование, и он взял на себя роль обвинителя единственно ради блага самого Эссекса — ведь, оставаясь у королевы на хорошем счету, он, Бэкон, мог бы принести немало пользы своему благодетелю. Так или иначе, в результате разбирательства Эссекс лишился всех занимаемых постов и был оставлен под домашним арестом до особого распоряжения.

Я очень хотела забыть его, но это оказалось не так просто. Ведь я когда-то любила этого человека. Он оказался недостаточно умным для своего высокого предназначения, слишком страстным, слишком бесхитростным. Он был похож на озорного, но обаятельного мальчишку-школяра. Грубоватый, ничего не смыслящий в политике, болезненно тщеславный, он обладал даром покорять женские сердца, и я сама неоднократно вела себя с ним как с возлюбленным, относилась к нему почти как к Лестеру. Однако Эссекс не понимал, что я веду с ним свою игру. Он был слеп, как всякий человек с мелкой душой, вообразивший себя гигантом среди пигмеев. Как могло ему прийти в голову соперничать с Сесилами в деле управления государством! Несчастный глупец! Да, он нравился женщинам, но это еще не значит, что ему удалось бы подчинить своей власти королеву.

В Ирландию отправился Маунтджой, и дело там наконец сдвинулось с мертвой точки. Я надеялась, что Эссекс не забыл, как противился он назначению Маунтджоя. Теперь Роберт, должно быть, горько раскаивался в былой строптивости.

Я не желала держать его под стражей, и три месяца спустя ему вернули свободу, запретив, однако, занимать государственные должности и появляться при дворе.

Тут уж всем, даже самому Эссексу, стало ясно, что его фавор закончился.

Роберт тяжело страдал. Здоровье пошатнулось, влиятельные придворные не желали иметь с ним дела, а тут еще стали одолевать кредиторы. Одним из главных источников дохода для него была концессия на производство сладких вин — лакомый кусок, которого добивались многие. В свое время я предоставила Эссексу эту монополию на десять лет, и вот срок подошел к концу. Вскоре я получила письмо с просьбой о продлении концессии.

Но с какой стати должна я награждать человека, от которого не видела ничего, кроме зла? К тому же мне доложили, что Эссекс привечает у себя всяких смутьянов, людей, имеющих счет ко мне и к государству. Там велись подрывные разговоры, о содержании которых я время от времени получала донесения.

Пришлось Эссексу распрощаться с концессией.