Рожденная для славы - Холт Виктория. Страница 30

Через несколько дней стража сообщила, что мне дозволено гулять в садах Тауэра. Когда тебя лишают всех радостей жизни, любое, даже самое маленькое послабление приводит в восторг. Я на всю жизнь запомнила свои прогулки по саду, где цвели весенние цветы, а воздух был свеж и благоуханен.

В саду играли дети слуг и стражников, а я всегда очень любила детей, сходилась с ними так же легко, как с простонародьем. Все дело было в том, что я разговаривала с ними безо всякой надменности, что редко встречается у особ высокого ранга.

Там был один малыш, на вид лет пяти, который мне особенно нравился. Каждый раз, встречаясь со мной, он улыбался и говорил:

— Здравствуйте, госпожа.

Однажды я спросила, как его зовут.

— Мартин, — ответил он. — А тебя?

— Елизавета.

— Ты часто гуляешь в саду?

— Часто. А ты?

— Я тоже. Мы живем вон там.

— Мартин! — позвала его молодая женщина.

Она присела в низком реверансе, и я улыбнулась ей.

— Надеюсь, миледи, мальчишка не досаждает вам.

— Вовсе нет. Мы с ним очень мило беседуем, не правда ли, Мартин?

Скованный присутствием женщины — должно быть, его матери, — малыш молчал.

Его мать сказала мне, что живет в Тауэре, ее муж — смотритель гардероба королевы. Мартину дозволяется играть в саду, потому что больше ребенку гулять негде.

— Надеюсь, из-за меня Мартина не лишат этой возможности, — сказала я. — Это меня очень опечалило бы.

Женщина взяла сына за ручку и снова поклонилась.

— Вы так добры, миледи. Мартин очень общительный мальчик и обожает разговаривать с взрослыми.

— Что ж, Мартин, я надеюсь, мы еще увидимся, — сказала я на прощание, растроганная этой встречей.

Впоследствии мы встречались с Мартином очень часто. Он бросался мне навстречу, радостно улыбался, а однажды подарил букетик цветов. Со временем дарить мне цветы вошло у него в привычку.

— Вон там сидит один господин, — сказал мне Мартин как-то раз, показывая на башню Бошан. — Мы ходим туда с папой.

— Какой господин?

— Очень красивый.

— Ты с ним раговариваешь?

— Да.

— Так же, как со мной?

Мартин кивнул.

— И что он тебе говорит?

— Он говорит, что у нас в Тауэре сидит одна принцесса. Это, наверно, ты, миледи?

— Да. А ты говорил ему, что дружишь со мной?

Мартин снова кивнул.

— А он что?

— А он сказал: «Скажи принцессе… скажи принцессе…» Забыл.

— Ну-ка, вспоминай. Малыш наморщил лобик.

— «Скажи ей…»

— Так что ты должен мне сказать?

— «Что я о ней помню и…»

— И что дальше?

— «…и хочу ей служить».

— Он правда так сказал?

Мартин уверенно подтвердил это.

— Ты никому больше об этом не говорил?

— Никому. Этот господин сказал, что никому другому рассказывать нельзя.

Я наклонилась и поцеловала малыша.

— Спасибо, Мартин. Ты очень умный мальчик.

Мартин выглядел весьма довольным, а я, вернувшись к себе, стала думать о Роберте Дадли еще чаще.

От моей подавленности не осталось и следа, жизнь снова заполнила меня до краев, хотя я по-прежнему была пленницей, а мои враги не отказались от своих губительных замыслов. Но мысль о том, что где-то поблизости живет красивый молодой человек, думающий обо мне, преданный, действовала как волшебное снадобье. Здоровье пошло на поправку, прогулки по саду стали главным событием тоскливо текущих дней. Кроме Мартина я подружилась еще с Сусанной, дочуркой одного из стражников, и мы гуляли по саду втроем, болтали о том о сем, и маленький Мартин, который в присутствии трехлетней Сусанны очень важничал, передавал мне устные послания от Роберта Дадли. Мартин сумел намекнуть лорду Роберту, что я о нем думаю и весточки от него доставляют мне радость.

Из Мартина получился идеальный связной, хотя, конечно, мне хотелось бы, чтобы мальчик был немного постарше — тогда послания могли бы быть более сложными. Однако вряд ли мне позволили бы общаться с ребенком более старшего возраста.

Сколько-нибудь существенной помощи мы с Робертом оказать друг другу не могли, если не считать моральной поддержки. Ни я, ни он о побеге не помышляли — это было бы глупостью. Я знала, что в случае неудачи поплачусь головой. Однако именно в те дни между нами возникли и окрепли дружеские узы, и в последующие годы я еще не раз буду вспоминать прогулки по саду и узника башни Бошан.

Однако продолжался этот счастливый период недолго — всему положил конец один прискорбный случай.

Я часто рассказывала детям о себе, и они знали, что перед ними принцесса. Я описывала им придворную жизнь, балы и праздники, а Мартин и Сусанна жадно слушали мои истории. Когда я говорила им, что королева отправила меня в Тауэр, потому что сердится на меня, на глазах у детей выступали слезы. Они не могли себе представить, что кто-то может на меня сердиться.

Однажды Сусанна нашла в саду связку ключей — должно быть, ее обронил кто-нибудь из тюремщиков, переходя из одной башни в другую… Сусанна видела, что меня повсюду сопровождает стража, а в свои три года уже знала, что люди попадают в Тауэр не по своей воле, поэтому малютка обрадовалась своей удаче и решила, что теперь я смогу отпереть двери ключом и убежать.

Она притащила связку и вручила мне с гордым видом.

— Вот, госпожа. Теперь ты можешь пооткрывать все двери и сбежать из Тауэра.

Ее невинные глазки светились любовью и воодушевлением. Я обняла ее, поцеловала и сказала, что самые могущественные лорды королевства могли бы поучиться у нее мудрости.

— Сейчас мы откроем все двери, госпожа! — радостно крикнул Мартин, но тут же погрустнел. — Значит, мы больше тебя не увидим? — Впрочем, печалился он недолго. — Ничего, мы будем ходить к тебе в гости.

Я взяла ключи и прошептала:

— Благослови вас Господь, дети мои. Но не думаю, чтобы эти ключи подошли к дверям. Разлука нам пока не грозит.

Дети захлопали в ладоши, но тут ко мне приблизился один из стражников.

— Миледи, извольте отдать мне ключи.

Я объяснила, что связку нашла Сусанна в саду.

Стражник забрал ключи, и вид у него был перепуганный.

В Тауэре начался настоящий переполох. А если бы дети принесли мне ключи от камеры? Комендант пришел в ужас при одной мысли о том, что из-за подобной небрежности я могла сбежать из Тауэра.

На следующий день, когда я спустилась в сад, детей там не было. Я ужасно расстроилась — ведь я лишилась не только своих маленьких спутников, но и возможности общаться с Робертом Дадли.

Несколько дней спустя у видела Мартина — он стоял, прижимаясь к прутьям запертой железной калитки.

— Госпожа, я больше не смогу приносить тебе цветы! — крикнул он.

Тут же появился его отец, взял мальчугана за ручку и увел прочь.

Я вступила в опаснейшую полосу своей жизни. Должно быть, само Небо защитило меня тогда и уберегло от лютой смерти.

В стране нарастало недовольство предстоящим замужеством королевы, а Мэри твердо вознамерилась насильно вернуть Англию в лоно католической церкви. Первым шагом стал запрет протестантских молитв и богослужений на английском языке. Протестантское большинство зароптало. Никто не оспаривал прав Мэри на престол, но мириться с ее религиозной нетерпимостью англичане не желали. Испанский посол Рено и Гардинер, ставший самым влиятельным среди членов королевского Совета, добивались моей смерти. Они доказывали королеве, что я представляю собой страшную угрозу и ей самой, и ее планам. Пока я жива, протестанты имеют собственную претендентку на престол. Могу себе представить, какими сомнениями терзалась Мэри. Совесть не позволяла ей согласиться на казнь сестры, однако в то же время она понимала, что я — главное препятствие на пути осуществления ее самой заветной мечты.

Как ни странно, ревностный католик граф Арундел противился вынесению смертного приговора, в этом его поддерживали Пемброк и Суссекс. Эти добрые лорды не могли смириться с казнью ни в чем не повинной молодой женщины, мое бедственное положение вызывало у них сочувствие. Кроме них в Совете был и мой близкий родственник лорд Уильям Ховард, адмирал флота, который тоже занимал мою сторону. К мнению лорда Ховарда прислушивались и остальные — ведь он командовал всем королевским флотом.