Рожденная для славы - Холт Виктория. Страница 37

Заговор был раскрыт, дворян арестовали, а хуже всего было то, что вместе с ними забрали и Кэт Эшли, и ни в чем не повинного Баптиста Кастильоне, юного итальянца, обучавшего меня своему языку. Арестовали также нескольких дам из моей свиты. Всех, кроме Кэт, заточили в Тауэр, а ее, самую близкую мою наперсницу, отправили в тюрьму Флит. Начались страшные дни. Я представляла себе, как моя обожаемая неразумная Кэт под пыткой делает самые чудовищные признания. От невыносимого напряжения у меня началась желтуха, я слегла, и со стороны мое поведение, должно быть, выглядело как косвенное признание вины.

В эти страшные дни произошло лишь одно радостное событие: мой заклятый враг Гардинер умер. К сожалению, не на плахе, а в собственной постели, вполне мирно и достойно.

Так или иначе, одним врагом стало меньше, впрочем, я не сомневалась, что найдутся желающие занять освободившееся место.

Я лежала в кровати, а в замке происходил обыск. Ничего подозрительного сыщикам обнаружить не удалось, но в комнате Кэт нашли памфлеты «сомнительного», то есть протестантского содержания. Мне стало совсем худо — я знала, что для бедняжки Кэт это может закончиться костром.

Душевные терзания были невыносимы. Я не хотела, чтобы близкие мне люди расплачивались жизнью за дружбу со мной.

Несчастья сыпались одно за другим. На севере Англии объявился самозванец, заявивший, что он — Эдуард Куртенэ и к тому же мой законный супруг. Все это было полнейшей чушью, и поначалу я не слишком испугалась. Правда, самозванец — молодой человек с пышной гривой золотистых волос — был очень похож на Плантагенетов. Мой прапрадед отличался любвеобилием и неразборчивостью в связях, поэтому в Англии можно было сыскать немало женщин и мужчин, являвшихся незаконными отпрысками древнего рода.

Восстание мнимого Эдуарда Куртенэ разрасталось, и спасло меня лишь то, что к тому времени Гардинер, главный мой обвинитель, успел умереть.

Французский посол проявлял ко мне все больший интерес, я постоянно получала от него уверения в пылкой дружбе. Де Ноайе советовал мне отправиться ко двору короля Франции, где я могла бы спокойно переждать смутное время, дабы в положенный срок взойти на престол.

Еще несколько месяцев назад я с негодованием отвергла бы подобное приглашение, усмотрев в нем ловушку, ведь мне было отлично известно, что Генрих II мечтает добыть английскую корону для своей невестки Марии Стюарт. Однако в столь ослабленном состоянии я утратила способность рассуждать здраво. Теперь мне самой странно, как я могла чуть не угодить в расставленный капкан, видимо, болезнь ослабляет не только тело, но и рассудок. Мне очень хотелось уехать подальше из страны, раздираемой смутой и заливаемой кровью. Мысль о спокойной жизни при пышном французском дворе выглядела весьма заманчиво.

Я отправила письмо своей доброй подруге леди Суссекс и попросила ее разузнать поподробнее о намерениях французского посла.

И тут произошло истинное чудо. Я и сегодня уверена, что само Провидение спасло меня от неминуемой гибели.

Когда леди Суссекс отправилась к французскому послу, де Ноайе уже покинул Англию. Дело в том, что обнаружилась его связь с мятежником Дадли и посланника попросили немедленно покинуть пределы страны. Его обязанности временно исполнял брат де Ноайе, епископ Акский.

Для меня так и осталось загадкой, почему епископ спас меня, но факт остается фактом: он разрушил весь замысел своего брата. Впрочем, я не исключаю, что епископ выполнял прямой приказ французского короля, который решил, что в интересах его страны лучше оставить меня в Англии. Как бы то ни было, епископ Акский сказал леди Суссекс, что ехать во Францию мне ни в коем случае нельзя, ибо я никогда оттуда не вернусь. Мое место здесь, в Англии, поскольку корона вот-вот сама упадет мне в руки.

Когда леди Суссекс пересказала мне содержание этой беседы, я поняла, какую чудовищную глупость была готова совершить. Бросившись на колени, я возблагодарила Господа за милосердие, которое Он мне явил.

Итак, я решила остаться. Многие опасности остались позади, приближалась развязка, и я знала, что еще немного выдержки, и мне достанется победа.

Я написала письмо королеве, уверяя ее в своей безграничной преданности. Дворяне Пекэм и Верн действительно состояли в моей свите, но я понятия не имела об их участии в заговоре. К мятежу Генри Дадли имею столь же мало отношения, как к пресловутому «Эдуарду Куртенэ», называющему себя графом Девонширом. К тому времени уже установили истинное имя самозванца — им оказался некий Клюбери.

В Хэтфилд вернулись мои приближенные, и в их числе Кэт. Настроение сразу же улучшилось, ко мне вернулись силы, и я не уставала удивляться затмению рассудка, которое едва не стоило мне жизни.

Я жила в Хэтфилде не в заточении, но и не на свободе. Покидать пределы замка без специального разрешения королевы мне не позволялось, а о каждом моем поступке ее величеству немедленно сообщалось.

В феврале следующего года Филипп вернулся в Англию.

К этому времени здоровье моей сестры несколько поправилось, и я вновь забеспокоилась, не родит ли она ребенка. Я не знала, как поведет себя Филипп в ответ на первые проявления зреющего в стране недовольства. Можно было не сомневаться, что Испанец вернулся в страну не просто для того, чтобы повидаться с женой.

Вскоре меня самым сердечным образом пригласили пожаловать ко двору. Мэри сообщила, что наконец поверила в мою невиновность. Я догадалась, что к этому приложил руку Филипп, и эта мысль немало меня позабавила.

Когда я въехала в Лондон через Смитфилд по Флит-стрит, горожане шумно приветствовали меня. Я боялась, что уступчивость в вопросах веры плохо скажется на отношении ко мне простого народа, но мои добрые англичане всегда отличались здравомыслием и отлично поняли: я перешла в католичество, чтобы сохранить себе жизнь, а жизнь мне нужна, дабы я могла принести пользу своей стране, когда наступит мой час.

Лондонцы бурно выражали мне свою любовь, и я показывала всем своим видом, что благодарна за понимание.

Вернуться ко двору в качестве любимой сестры королевы и наследницы престола было приятно. Всем этим я была обязана Филиппу. Он явно не остался равнодушен к моей молодости и привлекательности, а в соединении с английской короной сии достоинства и вовсе должны были казаться ему ослепительными. Конечно, я не собиралась выходить замуж за этого человека, но не в моих интересах было разрушать его иллюзии.

Мэри была куда проще, чем ее супруг. Бедняжка не могла нарадоваться на дружбу и взаимопонимание, столь внезапно установившиеся между ее мужем и сестрой. Мэри боялась, что Филипп будет относиться к вчерашней еретичке с подозрением и неприязнью, но все тревоги оказались беспочвенными. У меня возникло ощущение, что Филипп дожидается смерти своей супруги с плохо скрываемым нетерпением.

Каково же было мое удивление, когда Испанец вновь заговорил о моем браке с Филибером Савойским. Я заволновалась — неужели мой расчет неверен и я ошиблась в Филиппе? Что будет, если он выдаст меня замуж за иностранца? Кто займет трон Англии? Неужто Филипп надеется стать единоличным государем нашей страны? Вряд ли. При всей своей испанской надменности он должен понимать, что это невозможно.

Моя решимость была непреклонной. Я объявила, что твердо намерена остаться девицей, мысль о замужестве вызывает у меня отвращение.

Филипп печально вздохнул и обронил, что его друг Филибер — лучший из мужчин. Тогда я заметила, что мне известно о связи принца Савойского с герцогиней Лотарингской. «Лучший из мужчин» слыл ветреником, а такой муж мне тем более не нужен.

Филипп ничего не ответил, но впоследствии, как мне сообщили, потребовал от жены, чтобы она настояла на этом браке. В конце концов Мэри — королева, а я ее подданная и должна подчиниться. Вновь поведение Испанца поставило меня в тупик.

Пройдет время, и я еще не раз получу возможность убедиться, сколь хитроумен и опасен этот человек.