Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри. Страница 12

— Пока не знаю, — ответил я. — Приезжих в городе сейчас много, а гостиницу еще не достроили.

— А почему бы вам не пожить у меня? — сказал он. — В доме пастора нас сейчас только двое: я да домоправительница, тетушка Аллен. Там пять больших, хорошо обставленных комнат и прекрасный сад, хотя деревья, надо признаться, дают слишком много тени. Так что если вы почтите мое жилище и принесете туда солнечный свет, — тут он с улыбкой поклонился мистрис Перси, — то я буду считать себя вашим должником.

Этот план мне понравился. Если не считать домов Губернатора и капитана Уэста, дом пастора был самым лучшим в городе. К тому же стоял он в большом саду, вдалеке от улицы, а мне как раз хотелось уединения. Тетушка Аллен была женщина вялая и нелюбопытная. наконец имелся еще один довод за — мастер Джереми Спэрроу был мне по душе.

Я принял его предложение, поблагодарил, но он тотчас оборвал изъявления моей благодарности и принялся осыпать комплиментами мистрис Перси, которая на сей раз соблаговолила быть любезной с нами обоими. Так мы ехали то по солнцепеку, то в густой тени, вполне довольные жизнью и собой и такие же веселые, как беззаботные лесные пташки. В скором времени мы достигли полуострова и проехали перешеек. Перед нами лежал город: человеку постороннему он показался бы убогой маленькой деревушкой, те же, кому он был дорог, видели в нем оплот и столицу англичан в западном полушарии, росток, из которого могут взрасти великие города, новорожденного, который со временем может сравняться по мощи и красоте со своим отцом — Лондоном. Вот чем Джеймстаун был для меня и для горстки других, как здесь, в Виргинии, так и в нашей отчизне; вот о чем думали мы, глядя на его тесные домишки, бедную церковь и грубо скроенный форт. Мы любили этот город, знавший много горя и мало радости, он был для нас зародышем будущего, на которое все еще разевала свою пасть Испания, грозившая разом обесценить все наши труды на этой земле и все перенесенные ради нее лишения. Но были и другие, те, кто видел лишь убожество построек, дизентерию и малярию, почти полную беззащитность города перед лицом врага, немногочисленность его жителей и множество могил. Не обнаружив в новом краю ни золота, ни земного рая, поняв, что и здесь им надо добывать хлеб свой в поте лица своего, они мгновенно впадали в уныние и либо умирали — надо думать, из чистого упрямства, — либо неслись обратно в Англию и там рассказывали руководителям Виргинской компании всякие мрачные истории про нашу жизнь. Потом стараниями лорда Уорика все эти басни достигали священных ушей его величества, что обеспечивало колонии и основавшей ее Компании королевскую немилость.

Подъехав к палисаду, мы увидели, что городские ворота открыты, а стражник исчез.

— Куда это все подевались? — с изумлением сказал мастер Спэрроу, когда мы выехали на улицу.

И, правда, куда все подевались? Двери домов были распахнуты настежь, но в них никого не было, никто не стоял на пороге, не выглядывал из окон. Городская площадь была пуста: ни судачащих у колодца женщин, ни снующих под ногами детей; возле тюрьмы у позорного столба не толпились зеваки, у резиденции губернатора не стоял на посту часовой — нигде не было видно ни единой живой души, будь то дворянин или простолюдин.

— Они что, все разом переселились? — вскричал Спэрроу. — Эмигрировали, что ли?

— Во всяком случае, одного они оставили, чтоб он мог рассказать, что здесь случилось, — сказал я. — Вон он, бежит нам навстречу.

Глава VII

В которой мы готовимся к сражению с испанцами

Человек подбежал к нам и, задыхаясь, крикнул:

— Капитан Рэйф Перси! Губернатор узнал вашу лошадь, когда вы проезжали через перешеек. Он приказывает вам немедленно явиться к нему.

— Но где он? И где все остальные? — спросил я.

— В форту и на берегу возле него. Ах, добрые господа, какой ужасный день!

— Ужасный день? — воскликнул я. — Да что тут стряслось?

Я уже узнал человека, с которым разговаривал: это был один из слуг коменданта форта, редкостный трус.

От страха он совсем потерял голову.

— Они заряжают пушки! — проблеял он дрожащим голосом. — Мы все пропали! У нас-то и пушек порядочных нет… Разве нам их одолеть?

— Да кого «их»? — вскричал я, теряя терпение.

— Там уже раздают пики и сабли! Ох, горе, от одного вида холодного оружия мне всегда становится худо!

Я выхватил кинжал и помахал им перед его носом:

— Ну как, тебе уже стало худо? Сейчас станет еще хуже, если не объяснишь, что здесь происходит.

Он отпрянул назад и, выпучив глаза, прохрипел:

— На нас идет большой корабль! Огромный! А пушек на нем! Одних кулеврин [40] десяток, а фальконетов [41] и прочих пушек помельче и вовсе не счесть!

Я взял его за шиворот, приподнял и потряс.

— Они привезли своих папистских попов! — выдавил он из себя, когда я опять поставил его на землю. — Завтра нас всех будут пытать на дыбе! А потом отправят на галеры.

— Стало быть, к нам наконец пожаловали испанцы, — заключил я. — Ладно, идем.

У форта царила невообразимая сутолока. В распахнутые ворота торопливо входили члены Совета колонии, депутаты нашей Палаты и офицеры, а перед воротами, на берегу реки, толпилось взбудораженное население. Плантаторы из первопоселенцев, колонисты, прибывшие вместе со Смитом и Дэйлом, арендаторы и слуги, женщины и дети, негры, паспахеги, французские виноградари, голландцы с лесопилок, стеклодувы-итальянцы — все они переходили с места на место, громко переговаривались и все как один глядели в ту сторону, где река Джеймс впадала в океан. Сквозь разноголосый гомон до меня доносилось: «Испанцы! Инквизиция! Галеры!» То были слова, раздававшиеся чаще всего, когда у побережья Виргинии появлялись неизвестные паруса.

Однако где же он, этот испанский корабль? У берега теснилось множество мелких судов: яликов, шлюпов, шхун, дальше стояли на якоре три корабля Виргинской компании: «Тигр», «Счастливое возвращение» и «Любимая» (грузоподъемность самого большого из них, «Счастливого возвращения», составляла всего лишь восемьдесят тонн). По палубам бегали матросы, слышались зычные команды капитанов, но вокруг, насколько видел глаз, не было ни одного чужого судна: ни военного корабля, ни галеона с тремя ярусами готовых к бою пушек и реющим на мачте желтым штандартом — ненавистным флагом Испании.

Я соскочил с коня и, оставив его и мистрис Перси на попечение Спэрроу, поспешил к форту. Когда я проходил через ворота, меня окликнули. Я обернулся и, увидев мастера Пори, остановился, чтобы подождать его. Веселая физиономия нашего спикера была багрово-красной, он страшно запыхался и с трудом переводил дух.

— Когда до меня дошла весть об испанцах, я был на перешейке, — проговорил он. — Пришлось бежать через весь город, и теперь я все никак не могу отдышаться. Да, туго нам придется!

— А по-моему, это просто очередная ложная тревога, — ответил я. — Уж сколько раз у нас кричали: «Караул! Испанцы!», а потом оказывалось, что зря.

— На этот раз все точно. Дэвис послал из Элджернона нарочного с известием и велел ему скакать сюда во весь опор. По дороге тот видел корабль, перегнал его и говорит, что он и вправду очень велик. Слава Богу, ночью был мертвый штиль, а то испанцы застали бы нас врасплох.

Шума за палисадом форта хватало, но порядка там было куда больше чем снаружи. На равелинах, у наших трех кулеврин и немногочисленных фальконетов, хлопотали канониры; в одном месте комендант форта, капитан Уэст, раздавал желающим кирасы, кольчуги, мушкеты, алебарды, шпаги и луки, в другом его жена, дама очень храбрая и воинственная, надзирала за приготовлением огромного котла кипящей смолы.

У каждой бойницы уже стоял стрелок, а через западные ворота валила орда невольных оккупантов: коров, свиней и домашней птицы, которых, вопя во все горло, подгоняли мальчишки.