Жонкиль - Робинс Дениз. Страница 14

— Не верь ему! — вставил Риверс гневно.

— Горько сожалею об этом, — повторил Роланд. — Я по-настоящему искренне полюбил тебя после того, как лучше узнал. Сегодня я не играл, не пытался казаться твоим возлюбленным, потому что сейчас я твой возлюбленный, я люблю тебя.

Она с состраданием смотрела на него.

— Как я могу верить этому?! — вырвалось у нее. — Ты притворялся, что влюблен, с того вечера у Поллингтонов. Ты просто обманул меня! Ты сам признал, что твоим первым побуждением было уговорить меня выйти за тебя замуж для того, чтобы отплатить дяде. О, это было подло!

Он посмотрел на маленькое, судорожно подергивающееся лицо. Оно было белым, как ее платье, а глаза!.. Это был взгляд смертельно раненного существа. Однажды на охоте он видел такие глаза у зайца, в которого попала пуля. Тогда он почувствовал ужасную тоску и устыдился своего занятия. Сейчас он тоже почувствовал смертельную тоску. Он ранил Жонкиль, он был виновником этого выражения на ее лице.

Он ведь колебался, не хотел ранить ее тогда, вначале. Почему он сделал это? Какая-то упрямая, ненавистная сила увлекла его и заставила подавить свои лучшие побуждения. Все было кончено. Он посмеялся над яростью дяди, но не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. Только эту тоску, этот стыд и ужас понимания, что он теряет жену.

— Ты не рассчитывал, что я так рано вернусь из Висбадена, а, Роланд? — сказал Риверс. — Ты думал, что я появлюсь здесь завтра, слишком поздно, чтобы спасти Жонкиль от последнего унижения.

Неожиданно Роланд вспыхнул:

— У меня не было намерения унижать ее, — сказал он, сжимая кулаки. — Я совсем не хотел причинить ей боль. Я понимаю теперь, что она неизбежно должна была страдать, но мое первое, мое единственное желание было причинить боль вам! Девять лет тому назад вы выгнали меня из дома, к которому я привык, который считал своим, из-за сущего пустяка. Вы никогда не любили меня, всегда придирались и сурово наказывали. Бабушка была добра ко мне, понимала меня. Со мной все было бы в порядке, если бы не ваша несправедливость и нетерпимость. И, клянусь Богом, вы знаете это.

Генри Риверс пытался рассмеяться, но не мог. Он смотрел на своего племянника и видел гнев и отчаяние на бледном лице молодого человека.

Прошло девять лет. И снова они пререкались, снова они противники — две сильные воли, два различных темперамента.

Генри Риверс вспомнил горькую ссору в то Рождество, девять лет назад, когда он выгнал своего молодого племянника из Риверс Корта, и помнил много других случаев их противостояния. Его мать была более терпима к Роланду, более сочувствовала ему. И после того, как Роланд ушел, она считала его, Генри, как старшего, виноватым во всем. Только раз она высказала все, что было у нее на уме, укоряла его за его резкость и отсутствие понимания пылкой молодости. Она считала, что у Роланда щедрое сердце и искренняя натура, что, перебесившись, он мог достичь великолепной зрелости. Потом она больше не возвращалась к этому вопросу. Они не произносили имя Роланда до тех пор, пока не прочитали его телеграмму сегодня утром.

Старая миссис Риверс проявила то, что Генри, ее сын, называл «глупыми женскими эмоциями». Как бы ни была она сурова и строга, она любила своего внука гораздо больше, чем приемную внучку, и ей хотелось, чтобы Генри простил молодых людей.

Но гнев Генри Риверса не знал границ. Нет, никогда он не разрешит своей наследнице остаться с этим мерзким молодым племянником, который опозорил его и так часто игнорировал его желания в прошлом.

Однако теперь, когда он встретился с Роландом, Роландом-мужчиной, а не мальчиком, над которым он пытался утвердить свою власть, он дрогнул и спросил себя, не он ли, в самом деле, виноват в том, что произошло девять лет тому назад. «Грехи» Роланда не были особенно страшными, это были пустяковые проступки. Безобразная ссора, которая произошла тогда, не обязательно должна была закончиться так катастрофически. Конечно, он поступил несколько сурово, выгнав мальчика, буквально выбросив его из дома без шиллинга в кармане.

Но колебания Генри Риверса продолжались всего несколько секунд. Вскоре прежний непреклонный дух взял верх. Он тяжело посмотрел на Роланда.

— Ты вел себя в те времена, как распущенный молодой повеса. Такой не мог стать хозяином Риверс Корта, — сказал он. — Если я и выгнал тебя, так только потому, что ты сполна заслужил это.

— Нет, я не заслужил такого, и вы это знаете. Однако я не собираюсь спорить по этому поводу. Уже слишком поздно.

— Слишком поздно, — повторил Генри Риверс. — В течение девяти лет ты был мертв для меня. Так это и останется. И для твоей бабушки — тоже. Что касается Жонкиль, с которой ты обошелся так жестоко, она вернется в Риверс Корт сейчас же, и этот брак будет аннулирован.

Жонкиль, которая переводила глаза с одного мужчины на другого, слушая их, откинула волосы со лба.

— Аннулирован? — повторила она, как эхо. — Его можно аннулировать?

— Нет, — сказал Роланд. — Юридически ты — моя жена. Если ты оставишь меня, я могу аннулировать брак на том основании, что ты отказываешься жить со мной, но сама ты ничего не можешь сделать.

— А если я захочу аннулировать его?

— Думаю, это будет невозможно, если я не захочу покинуть тебя. А у меня нет намерения расставаться с моей женой.

Жонкиль пристально смотрела на Роланда. Это был чужой человек, суровый и ожесточенный. Она почувствовала тошноту и дурноту одновременно. Всего несколько минут тому назад она ожидала жениха в своей спальне, веря, что она — обожаемая невеста. И вот она здесь, и говорит об аннулировании брака. Это было слишком ужасно, слишком сокрушительно для нее. Сможет ли она совладать с этим? Сейчас было жизненно необходимо делать и говорить то, что нужно, чтобы сохранить достоинство. Она осознала, что Роланд не любил ее, когда сбил ее с ног своим бурным ухаживанием. «Он вообще никогда не любил меня!» — говорила она себе с болью. Да, она обожала Роланда и верила ему, а теперь так же горячо считала его не заслуживающим доверия и любви. Прежняя страстная любовь была затоплена волной обиды, горячего, ослепляющего гнева.

— О, как ты смел, как ты смел жениться на мне! — вырвалось у нее. — Как ты смел целовать меня, ухаживать за мной, если ты ни капли не любил меня, если только хотел использовать меня в своих целях?

Роланд вздрогнул.

— Это неправда, Жонкиль, не полная правда. О, моя дорогая, ради Бога, будь немного снисходительней. Я не заслуживаю снисхождения, но я люблю тебя сейчас! Люблю по-настоящему! Я клянусь!

— Нужно быть дурой, чтобы верить этому, — вставил Риверс.

— Я не верю, — сказала Жонкиль. — Я никогда больше не поверю ни одному слову, которое он скажет. Я иду наверх, чтобы упаковать вещи сейчас же.

— Мы не можем ехать домой сегодня. Сейчас слишком поздно, — сказал мистер Риверс. — Но мы снимем комнаты в другой гостинице. Ты будешь в безопасности со мной.

— Жонкиль, ты уходишь? — спросил Роланд. — Ты не хочешь выслушать, что я скажу?..

— Что бы ты ни сказал, ты не можешь уйти от факта, что женился на мне для того, чтобы рассчитаться с дядей, — не дала она ему досказать. — Этого достаточно, чтобы заставить меня презирать тебя, чтобы сделать невозможной для меня нашу совместную жизнь.

Он пристально посмотрел на нее. Жонкиль, ребенок со счастливыми невинными глазами и молодой веселостью, исчезла. Перед ним стояла женщина. Ее глаза были безжалостны, презрительны; ее губы, которые он целовал, которые так жадно отвечали на его поцелуи, превратились в тонкую ниточку. Возможно ли, чтобы она была такой безжалостной?

— Я заслужил твое презрение, Жонкиль, — сказал он. — Но не уходи, послушай, что я хочу сказать.

— Говори, — бросила она ему.

— Не перед дядей Генри. Я хочу поговорить с тобой наедине.

— Трус, — сказал Риверс. — Надеешься смягчить ее сердце своими нежностями?

— Нет, — сказал Роланд. — Я не буду стараться смягчить ее. Но она — моя жена, и я имею право видеть ее наедине.