В добрый час - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 14

— Ну, вели ты уверен, что я не получу отказа, то… то я поговорю с Мартой.

— Сейчас? — спросил пораженный шихтмейстер. — Но, Ульрих, разве так сватаются, очертя голову? Ведь четверть часа назад у тебя и на уме этого не было. Подумай прежде хорошенько!

Ульрих сделал нетерпеливое движение.

— К чему откладывать? Лучше теперь же решить. Пропусти-ка меня, отец!

Отец покачал головой, но не стал серьезно отговаривать его, боясь, чтобы сын не передумал. От радости он даже не подумал о том, что так страстно желаемый им союз заключался несколько странно; он решил спокойно ждать на дворе, пока молодые люди сами решат свою судьбу. Зная хорошо сына, Гартман-старший понимал, что его несвоевременное вмешательство может испортить все дело.

Молодой человек тем временем, как бы боясь дать себе минуту на размышление, быстро прошел переднюю и отворил дверь в комнату.

Марта сидела у стола, против обыкновения праздно сложив руки; она не подняла головы, когда он вошел, и, по-видимому, не обратила внимания на то, что он остановился совсем рядом. Ульрих сразу заметил, что она плакала.

— Ты сердишься на меня, Марта, что я был опять груб с тобой? Я очень жалею… Что ты на меня так смотришь?

— Потому что ты, кажется, первый раз в жизни жалеешь об этом. Прежде ты не считался с тем, как я воспринимаю твои выходки, а потому и сегодня оставь меня в покое.

Она сказала это холодно и жестко, но это не смутило Ульриха. Слова отца, должно быть, сильно подействовали на него, и он ответил ей непривычно мягко:

— Я знаю, что гораздо хуже других, но измениться не могу, и потому прими меня таким, каков я есть, возможно, тебе удастся меня исправить.

При первых словах Ульриха девушка с удивлением взглянула на него и, вероятно, прочитав на его лице что-то особенное, сделала порывистое движение встать, но Ульрих удержал ее.

— Останься, Марта, мне надо с тобой поговорить! Я хотел тебя спросить… ну, я совсем не умею складно говорить, да это и лишнее. Ты моя двоюродная сестра, мы много лет живем под одной крышей… Ты отлично знаешь, что я за человек… знаешь также, что я всегда любил тебя, несмотря на то, что мы часто спорили… Хочешь стать моей женой, Марта?

Предложение было сделано неожиданно и резко, одним порывом, но уж такова была манера жениха. Он глубоко вздохнул, как будто гора свалилась с плеч, когда он произнес эти слова.

Марта сидела все так же неподвижно; ее обычно цветущее лицо страшно побледнело, но она не колебалась ни минуты и чуть слышно, но твердо сказала: «Нет!»

Ульрих решил, что ослышался.

— Нет? — переспросил он.

— Нет, Ульрих, не хочу! — повторила девушка тем же глухим, но твердым голосом.

Молодой человек обиженно выпрямился.

— В таком случае мне лучше было бы не говорить об этом. Отец, видно, ошибся… и я тоже… Не сердись, Марта!

Оскорбленный в своей непомерной гордости таким быстрым отказом, Ульрих хотел выйти из комнаты, но, взглянув на Марту, остался. Она встала со своего места и ухватилась обеими руками за спинку стула, будто желая удержаться на ногах. Девушка не проронила ни слова, но губы ее дрожали и бледное лицо выражало такое безысходное горе и страдание, что Ульрих невольно подумал, что отец был прав.

— Я думал, что ты меня любишь, Марта! — сказал он с легким упреком.

Она быстро отвернулась от него и закрыла лицо руками, он услышал глухие, еле сдерживаемые рыдания.

— Конечно, я должен бы знать, что слишком жесток и груб для тебя. Ты боишься, думая, что после свадьбы я стану, пожалуй, еще хуже. Лоренц больше годится тебе в мужья, он всегда будет исполнять твою волю.

Девушка покачала головой и медленно повернулась к нему лицом.

— Я не боюсь тебя, хотя ты часто бываешь груб и суров. Я знаю, что ты не можешь измениться и все-таки вышла бы за тебя, и даже охотно. Но за такого, каков ты теперь, Ульрих, каким ты стал с того дня, как сюда приехала молодая госпожа, я не пойду.

Ульрих вздрогнул. Яркая краска залила его лицо. Он хотел рассердиться, хотел крикнуть ей, чтобы она замолчала, но не мог выговорить ни слова.

— Дядя считает, что ты не думаешь о женщинах, потому что твоя голова занята другим, — продолжала Марта, все более волнуясь. — Да, как бы не так! Вот обо мне ты никогда не думал, это правда, а теперь вдруг хочешь взять в жены. Тебе нужно, чтобы кто-нибудь дал твоим мыслям другое направление… Разве это не так, Ульрих? И для этого тебе годится первая встречная, для этого и я достаточно хороша? Но нет! Я до такого еще не дошла! И если бы даже любила тебя больше всего на свете, и если бы отказ стоил мне жизни, я бы сказала «нет»! Лучше уж Лоренц, лучше любой другой, только не ты!

Столь сильный взрыв страсти у всегда спокойной девушки свидетельствовал, как безгранично и властно владел Ульрих ее сердцем… Вероятно, он и сам почувствовал это, но лицо его не прояснилось и яркий румянец становился гуще с каждым ее словом. Ему нечего было возразить ей, и, когда она разразилась громкими рыданиями, он только молча стоял рядом с ней, не находя слов утешить и успокоить ее. Мучительное молчание продолжалось несколько минут. Марта плакала, положив голову на стол. В комнате слышались только ее судорожное рыдание и однообразное тиканье старых стенных часов. Наконец Ульрих наклонился к ней; в голосе его не было суровости и резкости, так же, как и мягкости, — в нем сквозила глубокая боль.

— Перестань, Марта! Я думал, что так будет лучше, что ты поможешь мне… Но, вероятно, вышло бы хуже, и ты хорошо делаешь, отказывая мне. Пусть все останется по-старому.

И он направился к двери, даже не попрощавшись с ней; на пороге он остановился и еще раз взглянул на девушку. Она не подняла головы, и он быстро вышел.

— Ну? — живо спросил отец, идя ему навстречу. — Ну, что? — повторил он медленнее, заметив, что лицо сына не походило на лицо счастливого жениха.

— Ничего не вышло, отец! — сказал Ульрих тихо. — Марта не хочет идти за меня.

— Не хочет? Не хочет идти за тебя? — вскричал старик таким голосом, как будто ему сообщили нечто невероятное.

— Да. И не мучь ее, пожалуйста, расспросами, она имеет причины для отказа, и мне они известны… не будем говорить об этом. Пропусти меня, отец, мне надо идти.

Молодой человек быстро удалился, как бы желая избежать дальнейших расспросов. Шихтмейстер излил свою досаду:

— Вот и разбери женщин! Я положил бы голову об заклад, что девушка любит его, а она взяла да отказала… Я никак не думал, что он примет это так близко к сердцу. Он совсем растерялся и как пустился бежать отсюда! Но Ульрих ничего не расскажет… да и Марта тоже.

Старик начал быстро ходить по садику, пока не успокоился немного. Что же можно тут сделать? Нельзя же их соединить против их воли, а почему… Над этим тоже не стоило ломать голову. С тяжелым вздохом старик простился со своей заветной мечтой. Он еще стоял у калитки садика, погруженный в свои печальные размышления, как вдруг увидел молодого Беркова, шедшего по дороге, которая проходила мимо его домика и вела к перекинутому через ров мостику. Артур, кажется, лучше своей жены был знаком с порядками в имении. Он вынул из кармана ключ от калитки, замок которой незадолго перед тем был сломан Ульрихом. Шихтмейстер низко и почтительно поклонился молодому хозяину, когда тот поравнялся с ним, но Артур, со свойственной ему апатией, едва взглянув на него, ответил на поклон небрежным кивком головы и собирался пройти дальше.

Лицо старика болезненно передернулось; он все еще стоял с обнаженной головой и смотрел ему вслед печальным взглядом, словно говоря: «Вот каким ты стал теперь!»

Заметил ли Артур этот взгляд или вдруг вспомнил, что перед ним старый друг, баловавший его в детстве, только он вдруг остановился.

— А, это вы, Гартман? Как поживаете?

Он протянул ему с обычной медлительностью руку и, казалось, был несколько удивлен, что старик не схватил ее тотчас. Шихтмейстер, отвыкший от таких знаков внимания, медлил пожать протянутую руку и когда наконец решился на это, то взял ее так робко и осторожно, будто боялся повредить эту белую тонкую руку своей грубой и жесткой лапой.