В добрый час - Вернер Эльза (Элизабет). Страница 43

— Разве я виноват, папа, что так полюбил Артура? Ты тоже полюбил бы его, если бы был на моем месте. Уверяю тебя, он мог бы быть восхитительнейшим и любезнейшим человеком, если бы не был постоянно так серьезен, что, впрочем, чрезвычайно ему идет. Вчера вечером, прощаясь, я сказал ему: «Артур, если бы я раньше знал, что ты такой…»

— «Ты!» — резко перебил его барон.

Молодой офицер упрямо тряхнул головой.

— Да, мы с ним теперь на «ты». Я сам просил его об этом и не вижу причины, почему нам не относиться так друг к другу: ведь мы родственники!

— С этим родством уже покончено, — холодно сказал барон, указывая на письменный стол, — вот лежит прошение о разводе!

Курт бросил не очень дружелюбный взгляд на бумагу.

— О разводе? А Евгения уже подписала?

— Подпишет.

Молодой человек взглянул на сестру, рука которой задрожала в его руке, а губы судорожно подергивались.

— А мне кажется, папа, что в этом отношении Артур вел себя так же безупречно, что всякая обида на него больше не имеет смысла; было бы чересчур мелочно не отдать ему должного. Я никогда не думал, чтобы человек так энергично, как он, мог сбросить с себя апатию и вялость. Надо собственными глазами видеть, чтобы поверить тому, что он сделал в эти последние недели. Как он всюду и всегда появлялся вовремя! Сколько ужасных сцен предупредил силой личного обаяния, оставаясь один на один с бунтовщиками. Он сделался героем!.. Это говорят все: полковник, мои товарищи, целый город! Служащие ведут себя отлично, потому что он руководит ими, — ни один не покинул своего места, хотя мне казалось при отъезде, что их терпение и так уже перешло все границы. Беда только в том, что Артур взял себе в голову, что между ним и рабочими не должно быть постороннего вмешательства, и неуклонно следует этому правилу. Мне кажется, что, если дело дойдет до крайности, он укрепится в доме со своими служащими и будет защищаться. Это на него похоже!

Евгения резко вырвала свою руку из руки брата и, встав с места, отошла к окну. Барон тоже поднялся, не скрывая неудовольствия.

— Не понимаю, Курт, как это ты ухитрился на простой вопрос о положении дел на рудниках Беркова ответить настоящим хвалебным гимном в честь этого господина. Я не ожидал от тебя такой беспощадности по отношению к сестре, ведь ты всегда уверял, будто нежно ее любишь. Как ты сумеешь потом, когда будет объявлено о разводе, перестать так открыто восхищаться этим человеком, как ты делаешь это сейчас, — уж твое дело. А теперь я попрошу тебя прекратить этот разговор, потому что он слишком мучительно действует на Евгению. Ты отправишься вместе со мной.

— Позволь Курту остаться еще на несколько минут у меня, папа, — чуть слышно сказала молодая женщина. — Мне хотелось бы спросить его кое о чем.

Барон пожал плечами.

— Пусть остается, только, надеюсь, не станет продолжать разговора, чтобы еще больше не волновать тебя. Через десять минут нам подадут лошадей; я буду ждать тебя, Курт! До свидания!

Едва затворилась дверь за бароном, как молодой офицер поспешил к окну и нежно обнял сестру.

— Ты сердишься на меня, Евгения! Неужели я в самом деле настолько беспощаден?

Молодая женщина со страстным ожиданием взглянула на брата.

— Ты был у Артура… ты часто говорил с ним… даже вчера перед отъездом… Он ничего не поручал тебе?..

Курт опустил глаза.

— Он просил засвидетельствовать тебе и папе его почтение, — сказал он чуть слышно.

— Каким образом? Что же именно он сказал?

— Когда я уже сидел в карете, он крикнул мне: «Засвидетельствуй мое почтение барону и твоей сестре»!

— И больше ничего?

— Ничего.

Евгения отвернулась; она хотела скрыть от брата горькое разочарование, отразившееся на ее лице, но Курт успел заметить его. У него были такие же красивые темные глаза, как у сестры, только взгляд их был смелее и веселее, но в эту минуту, когда он низко наклонился к ней, он смотрел необыкновенно серьезно.

— Ты, должно быть, когда-нибудь очень оскорбила его, Евгения, и оскорбила так, что он до сих пор не может этого забыть. С каким удовольствием я привез бы тебе несколько строк, написанных им, но добиться этого было решительно невозможно. Он тотчас же умолкал, как только я произносил твое имя, но всякий раз смертельно бледнел, отворачивался и тут же начинал другой разговор, чтобы только ничего больше не слышать об этом, точь-в-точь, как делаешь ты, когда я заговорю с тобой о нем. Боже мой! Неужели вы так ненавидите друг друга?

Евгения порывисто вырвалась из его объятий.

— Оставь меня, Курт! Ради Бога, оставь меня! Это свыше моих сил!

Выражение торжества мелькнуло на лице молодого офицера, и в голосе его слышалась подавленная радость.

— Хорошо, я вовсе не собираюсь вникать в ваши тайны! Теперь я должен удалиться, а то папа выйдет из терпения. Он и так уже сегодня в дурном расположении духа. Я вынужден оставить тебя одну, Евгения. Тебе ведь надо подписать прошение о разводе. Ты, вероятно, покончишь с этим еще до нашего возвращения… Прощай!

Он быстро вышел из комнаты. Лошади, действительно, были уже поданы, и барон с нетерпением поглядывал на окна. Предстоявшая прогулка не обещала быть особенно приятной как старшему, так и двум младшим сыновьям барона из-за его плохого настроения. Барон Виндег не выносил, чтобы в его присутствии хвалили Беркова, и предполагал такую же реакцию и у дочери, а потому считал и себя, и ее оскорбленными выходкой Курта, которому в связи с этим пришлось выслушать от отца многое по поводу своей «бестактности» по отношению к сестре. Но он отнесся к этому очень спокойно и даже проявлял живейший интерес к прогулке, всячески стараясь ее продлять. Он так долго не был в резиденции и сейчас с большим удовольствием проезжал по улицам среди толпы гуляющих!.. Ему удалось продлить прогулку настолько, что они вернулись домой, когда уже стемнело.

Оставшись одна, Евгения заперла дверь — она не могла и не хотела никого видеть. Стены ее комнаты и старые фамильные портреты на них, ставшие свидетелями частых горьких слез в то время, когда она принимала решение согласиться на этот брак, никогда еще не видели таких, как сегодня: ведь сегодня ей приходилось бороться со своим сердцем, а такого противника не легко победить.

На письменном столе лежал лист бумаги, содержавший прошение жены, которая требовала законного развода с мужем… На нем недоставало лишь ее подписи. Как только бумага будет подписана, развод тут же состоится, потому что препятствий со стороны мужа нет, а благодаря связям и влиянию барона дело не затянут. Евгения не хотела в присутствии отца подписывать бумагу, но ведь это придется сделать теперь… Не все ли равно, раньше или позже свершится то, чего не избежать. Надо же было Курту явиться именно в этот час и растравить рану, которая и так еще не зажила.

Брат не привез ей ни одного словечка, даже поклона от него! «Засвидетельствуй мое почтение барону и твоей сестре»!.. Вот и все. Уж лучше бы сказал прямо: «засвидетельствуй мое почтение баронессе»! Это было бы еще холоднее, еще приличнее…

Евгения подошла к письменному столу и пробежала глазами бумагу. И здесь холодные, казенные фразы, которые выносили смертный приговор будущему двоих. Но ведь Артур этого и хотел. Он первый произнес слово «развод», он же первый согласился ускорить дело, а когда она пришла к нему и выразила готовность остаться с ним, он отвернулся от нее и велел ей удалиться. При воспоминании об этом кровь ударила ей в голову, и она схватила перо. Будучи прежде всего женщиной, Евгения знала, что эта подпись очень оскорбит его, хоть он и готов к этому; она поняла значение тех взглядов, которые бросал на нее Артур, думая, что за ним не наблюдают. Но он должен поплатиться за то, что поддался слабости, отказался, понять ее намеки на возможность примирения, ответил гордостью на гордость, упрямством на упрямство, — и он поплатится, даже если при этом она сама будет страдать в десять раз больше его. Лучше сделать несчастными двоих, чем сознаться, что ошиблась однажды. Демон гордости со всей силой снова заговорил в ней. Как часто он уничтожал все добрые побуждения ее души, в основном во зло и ей, и другим! Но сегодня к его голосу примешивался еще какой-то другой. «Артур как настоящий мужчина борется с бедой, которая надвигается на него со всех сторон, и я боюсь, что ему не выдержать». И если он погибнет, то погибнет один, как и боролся все время один, — у него не было ни друга — никого, кому бы он мог довериться… Как ни преданы ему служащие, как ни преклонялись перед его стойкостью посторонние, рядом с ним не было никого, ничье сердце не билось для него, а жена, место которой теперь возле него, жена в это время намеревалась подписать прошение о скорейшем разводе с одиноким и покинутым мужем.