Виноградник Ярраби - Иден Дороти. Страница 19

Кто-то принес с собой фонарь. Свет внезапно стал слишком ярким, слишком беспощадным.

Беглец, которого она поймала в ловушку и который очутился сейчас между двумя крепкими мужчинами, в самом деле походил на умирающую с голоду кошку на заднем дворе. Это был не человек, а маленькое пугало со спутанной черной бородой и пылающими, обреченными глазами. Он не смотрел на нее. Взгляд его был устремлен поверх людских голов в какую-то недостижимую даль, на лице было то же выражение, какое она видела на лицах каторжников в Сиднее, — безумное, потерянное, непереносимо безнадежное.

Внезапно Юджиния ощутила сильнейшую тошноту. Она почти не сознавала, что Гилберт обнимает ее за талию, а лицо его светится гордостью и восторгом.

— Так, выходит, его поймала маленькая женушка! — воскликнула миссис Малдуни. — Устроила ему ловушку в моей кладовке. В смелости ей не откажешь, право слово! Кто бы мог подумать!

— Дорогая моя! Вы не пострадали? — спросил с тревогой Гилберт, заметив ее побелевшее лицо. — Мы услышали выстрел. Вы только посмотрите! — Гилберт от ужаса присвистнул. — Пуля пробила дверь меньше чем в шести дюймах от вашей головы.

Он так крепко прижал Юджинию к себе, что она почувствовала, как силы оставляют ее, однако упорно не закрывала глаза, наблюдая за тем, как пленнику стягивают веревкой руки. Туго, беспощадно. Неужели они не понимают, что прорвут его плоть до костей?

— Что с вами, дорогая моя? — Гилберт склонил к ней голову в тот момент, когда огородное пугало в лохмотьях выталкивали за дверь.

— Я хотела спросить, дадут ли ему хоть кусок хлеба? Он умирает с голоду.

— Очень скоро он убедится, что есть на свете вещи похуже голода, — сурово изрек Гилберт.

— А такие вещи действительно есть?

— Само собой. Но я предпочел бы, чтобы ваши прелестные ушки об этом не слышали.

— А вы когда-нибудь были так голодны, как он? Он до того хотел есть, что забыл об осторожности. Вот потому-то я и... поймала его.

— И вы проявили себя как наихрабрейшая женщина на свете, — гордо заявил Гилберт, совершенно не поняв, что она пыталась выразить.

— Она заслужила пинту пива, — крикнул кто-то. — Поднесите ей пинту. Она настоящая героиня.

Но Юджиния умоляла, чтобы ей позволили уйти наверх. Никакая она не героиня. В том, что она сделала, не было ничего особенного. Она никаких увечий не получила, если не считать синяков на запястье.

— Нечего преуменьшать то, что вы сделали, — заявил Гилберт.

Юджиния заметила, что глаза у него сильно блестят и что теперь, когда первый шок миновал, у него такой вид, словно бы пережитое волнение доставило ему удовольствие.

— Миссис Джарвис проводит вас наверх. Я поднимусь после того, как удостоверюсь, что пленник надежно охраняется. Нам придется поставить около него стражу, пока не прибудут солдаты. — И он ушел.

Наверху, в маленькой спальне, которую она покинула как будто очень давно, Юджиния спросила:

— Куда его поместят, миссис Джарвис?

— Придется привязать его к дереву. Я не раз видела, как это делается.

— К дереву? Как собаку?!

— Ни один из этих прогнивших старых сараев его не удержит. Ведь и дверь кладовки ни минуты больше не продержалась бы, верно?

Юджинию пробрала сильнейшая дрожь.

— Он заткнул мне рот рукой. Мне необходимо умыться. Я еще до сих пор чувствую тот отвратительный запах.

— Вы вели себя очень храбро, мэм. — Глаза миссис Джарвис потеплели от восхищения. — Не могу ли я дать вам что-нибудь успокаивающее? Вы вся дрожите. Может, молоко с каплей бренди?

— Надо было мне его отпустить, — прошептала Юджиния.

— Что вы сказали, мэм?

— Я бы не испугалась так, если бы знала, какой он маленький и худой.

— Но ведь у него был пистолет. Он опасен. Не тратьте зря на него свое сочувствие.

Прошло довольно много времени, прежде чем Гилберт поднялся наверх. Юджиния послушно выпила принесенное миссис Джарвис молоко, щедро сдобренное бренди. Так как она почти ничего за весь день не ела, напиток сразу же ударил ей в голову. В полубессознательном состоянии она позволила миссис Джарвис ее раздеть, облачить в ночную рубашку и уложить в постель. Она лежала, чувствуя, как кружится голова, как что-то жжет глаза, и прислушивалась к незнакомым звукам нескончаемой страшной ночи. Где-то непрерывно лаяла собака, слышались мужские голоса, миссис Малдуни что-то выкрикивала хриплым голосом, мимо галопом проскакала лошадь, Юджинии показалось, что она слышит и чей-то плач. Но скорее всего, из-за вина, от которого у нее кружилась голова, слух просто ее обманывал. Это неровные басовитые всхлипы — не что иное, как шорох колеблемых ветром металлических листьев эвкалиптового дерева под окном.

А дерево, к которому привязали пленного, а веревка, врезавшаяся ему в тело до костей?..

Когда Гилберт тихонько вошел и склонился над женой, чтобы проверить, спит ли она, Юджиния сначала притворилась, что спит, боялась, что в глазах его все еще сохранилось выражение дикого возбуждения. Она однажды видела такое выражение в глазах егерей своего отца, когда они обнаружили в капкане лисицу и оказалось, что зверь еще жив.

Мужчины получают какое-то неизъяснимое удовольствие от охоты на опасную дичь. Ну что ж, это совершенно естественно, так и должно быть. Злодеев убийц, так же как лисиц, надо уничтожать.

— Юджиния! Вы спите?

У нее дрогнули ресницы.

— Миссис Джарвис дала мне выпить чуть ли не полпинты бренди.

— Замечательно! — Он тихонько рассмеялся. — Это как раз то, что было нужно. Не могу передать, как я сегодня вечером гордился вами. — Он раздевался, поспешно бросая снятые вещи на пол. — Я не хотел, чтобы вы таким образом познакомились с этой страной, но вы выдержали первое испытание великолепно. Я, пожалуй, даже рад, что так случилось, — по крайней мере я своими глазами увидел, каким мужеством вы наделены, хотя, конечно, знал, что оно у вас имеется.

Отбросив в сторону одеяла, Гилберт тяжело опустился рядом с ней. Руки его начали стягивать с Юджинии ночную рубашку, а лицо так крепко прижалось к ее лицу, что она начала задыхаться.

— Гилберт, вы сказали...

— Что я сказал? Что-то такое, о чем потом пожалел.

От него сильно пахло вином. Одной рукой он крепко обвил ее шею, Голова Юджинии кружилась от бренди, шока, физической усталости, и все-таки она с ужасом осознавала: было в этом объятии что-то ужасающе знакомое, будто она снова почувствовала на себе тиски костлявой руки каторжника, сделавшего ее своей пленницей, и ощутила то же удушье, какое испытала, когда жесткая рука зажала ей рот.

Да она с ума сошла! Это же собственный муж целует ее, тихо бормоча ласковые слова.

— Я хотел дать вам отдохнуть сегодня ночью. Но я не в силах вам противостоять — говорю вам сущую правду. Вы такая прелестная! Вы же не хотите, чтобы я устоял, неужели хотите, деточка?

Она вздрогнула и напряглась.

— Что это за шум?

— Просто воет динго.

— Динго?

— Дикая собака. Их тут шныряет множество.

В голосе мужа звучало нетерпение. Он не слышал ничего, что происходило за стенами комнаты. Он шутливо распустил волосы Юджинии и прикрыл ими ее уши, чтобы приглушить звуки. Затем его улыбающиеся губы приникли к ее губам, а руки снова вцепились в ночную рубашку. Теперь она уже не в силах была протестовать. Даже дышать не могла. Печальный, какой-то получеловеческий вой (неужели это было то, что она в ужасе вообразила себе: привязанный к дереву несчастный человек взывает о милосердии?) раздался снова, потом еще раз, отозвавшись, словно эхо, на ее собственный внезапный крик боли.

В комнате все почернело. Она впала в полубессознательное состояние, борясь против мучительной фантазии, будто лицо, которое она видит над собой, — это дикарское лицо того каторжника и тело, проделывающее с ней немыслимо интимные вещи, тоже принадлежит ему.

Она старалась сладить с темнотой, широко раскрывала глаза и глядела на пламя свечи, говоря себе, что потное тело, соскользнувшее наконец с нее, — это тело ее собственного любимого мужа. Вот же его знакомые рыжие волосы, его любящие глаза, его голос, бормочущий едва слышные ласковые слова.