Виноградник Ярраби - Иден Дороти. Страница 24

— Ну ладно, венецианских кубков у нас пока еще нет, но рюмки, чтобы выпить вина, найдутся. Где ваша служанка? Нет, не надо, я сам принесу.

— Что принесете? Зачем?

— Всего лишь рюмочку мадеры, чтобы вы заснули. Это вино даже не моего производства.

Гилберт решил, что его посетила блестящая мысль. Никто, кроме миссис Джарвис, не видел, как он возвращается наверх, держа в руках серебряный поднос с бутылкой и рюмками. Молли на минутку остановилась, а потом быстро вышла во двор, словно ей пришло в голову, что она стала свидетельницей чего-то очень интимного.

Да так оно и было: ему надо было что-то предпринять, чтобы жену отпустило сковывающее ее напряжение и чтобы лицо ее выражало больше любви к мужу. Впрочем, ничего необычного в такой ситуации не было. Напротив. Хотя, конечно, лучше бы ему прибегнуть к этому стимулирующему средству прошлой ночью.

— Это испанское вино, — пояснял Гилберт, наливая рубиновую жидкость в рюмки на длинных ножках. — Я завез некоторое количество сюда, чтобы продержаться, пока не появится вино моего собственного изготовления, и у меня еще осталась пара дюжин бутылок. А теперь попробуйте и скажите, ощущаете ли вы разницу между этим вином и «Яр-раби-кларетом», который мы пили за обедом.

Юджиния послушно пригубила вино, держа рюмку в узких белых руках. Она тщательно обдумывала ответ, который был бы достаточно вразумительным и при этом доставил бы Гилберту удовольствие.

— Пожалуй, оно не так щиплет язык, как то.

— Вы совершенно правы! — воскликнул он в полном восторге. — Это потому, что его несколько лет продержали в бутылке. От этого вкус улучшается. Терпкость исчезает. А цвет... — Он поднял свою рюмку, как всегда, очарованный чудесным цветом красного вина. — В мире ничего нет лучше. Выпейте его, милочка. После пары рюмочек этого вина весь мир начнет казаться таким же розовым.

— А это не опасно?

У нее уже начал приятно заплетаться язык. На щеках проступил легкий румянец. Она слегка нахмурилась:

— Я слышу, кто-то поет.

— Это слуги. Наверное, получили свою порцию рома.

— Рома...

— К сожалению, вкус у этих людей испорчен. Ром всегда служил для них напитком, который помогал не сойти с ума. Во всяком случае, так считают они сами. Но я намерен перевоспитать их. Позвольте мне процитировать одного австралийца, который привез сюда первые отводки виноградной лозы. Мистер Джеймс Басби говорил: «Я полагаю, что если бы каждая ферма имела свой виноградник и производила бы достаточно вина для удовлетворения потребностей всех занятых на ней работников, а также семьи самого фермера, то тем самым, вполне вероятно, был бы нанесен смертельный удар пагубной привычке самого фермера ежедневно потреблять чрезмерное количество спиртных напитков, а его свободного работника — бегать каждый раз в день получения заработной платы в ближайший трактир». — Он умолк. — Ну что вы скажете на этот счет как жена фермера?

— Я, дорогой мой, не слышала о ваших пагубных привычках. Но если говорить о памяти, вы продемонстрировали замечательные способности, выдав столь длинный пассаж.

Саркастический тон и блеск глаз жены страшно ему нравились. Еще одна рюмочка — и он начнет раздеваться.

— Но я никогда не полюблю вкус вина, — заявила она, ставя на поднос рюмку.

— Как, оно не нравилось вам даже во Франции, в шато вашего дяди?

— Я притворялась, — призналась Юджиния, и на щеке ее обозначилась ямочка.

Теперь ему надо было быстро раздеться и загасить свечи. Он терял самоконтроль. Не терпелось поднять подол ее ночной рубашки и заключить это маленькое тело в свои объятия. А затем очень нежно... По возможности нежно...

Он был настолько нежен, что она всего лишь один раз тихонько вскрикнула...

Юджиния разгадала хитроумный план Гилберта с самого начала. У нее самой тоже были планы. Она облачилась в ночную рубашку, которую они с Сарой шили с такой любовной тщательностью, попросила Джейн как следует расчесать ей волосы — сто раз провести щеткой сверху вниз, а потом еще десять раз — для ровного счета, надушилась, сделала все, чтобы, сидя в постели, показаться Гилберту, когда он войдет, как можно более привлекательной. Она согласилась даже, чтобы у нее закружилась голова от вина, и мысленно похвалила мужа за то, что он до этого додумался, потому что, лежа в темноте, она ощущала себя так, словно плавает в воздухе, легкая, как облачко.

Однако все оказалось напрасным. Ибо, как только он улегся рядом и дотронулся до нее, Юджинии показалось, что стены вокруг них сомкнулись. Она начала задыхаться, ей хотелось закричать. Тьма была черной и устрашающей, а когда она ощутила тяжесть его тела и почувствовала теперь уже знакомый запах вина, исходящий от мужа, кошмар предыдущей ночи повторился. Единственная разница состояла в том, что на этот раз вместо горестного воя доведенного до безумия человека она слышала плач больного ребенка, а ее мысленному взору представлялась могила под ивами. Открытая и черная...

Она была переутомлена и напряжена до предела. Колоссальные перемены в жизни, жара, неизбежная тоска по дому, тот кошмарный случай, приключившийся прошлой ночью, за которым так быстро последовало ее приобщение к брачным отношениям, — все это вместе взятое стало причиной этого душевного состояния, оно наверняка должно пройти. Вовсе не так уж важно, чтобы ласки мужа доставляли ой удовольствие, но такого отвращения он вызывать не должен.

Она это чувство преодолеет. Должна преодолеть. Поговорить ей было не с кем. Она могла лишь усесться за свой письменный стол, который уже распаковали и поставили у окна в маленькой гостиной, и написать письмо Саре. Но что она могла сообщить сестре, которая находилась так далеко и к тому же была старой девой?

«Все мои пожитки уже распакованы, и оттого, что я вижу вокруг себя знакомые предметы, хочется плакать от тоски по дому. Мы постлали турецкий коврик в моей гостиной, там же, стоит мой письменный стол и низенькое кресло со спинкой, обитой гобеленом твоей работы. Мой рояль находится в большой гостиной — просторной, светлой и красивой комнате.

Я повесила твою акварель, изображающую Личфилд Коурт, над каминной полкой и подолгу гляжу на нее, думая о тебе, находящейся в далеком, дорогом моему сердцу доме. Ярраби тоже станет красивым, но ожидать, чтобы я испытывала любовь к нему, пока не приходится! Внутри дома надо очень многое сделать. Окна выходят на местность, которую иначе, как пустыней, не назовешь. Я закрываю глаза и мечтаю о гладких зеленых лужайках, о журчащих фонтанах, а стоит мне их открыть, как передо мной расстилаются необозримые пространства, поросшие бурой травой и залитые ослепительным солнцем.

Говорят, весной все зазеленеет, тогда я и начну разбивать газоны. Гилберт отрядил мне в садовники одного из своих работников. Это некто Пибоди. Ему почти шестьдесят, но выглядит он еще старше. Он похож на искривленную палку, а глаза — как у ящерицы. Так вот, Пибоди утверждает, что всю жизнь был садовником. Он намекает, что в Англии работал у самых высокопоставленных господ, прежде чем его выбросило волнами на здешние берега. Спросить же, при каких обстоятельствах его сюда выбросило, как-то неловко. Но работник он прекрасный, хотя характер у него мрачноватый. Меня он упорно называет миледи. Мы уже достигли немалых успехов в составлении плана будущего сада. Вскопана земля под клумбы для роз; она дожидается своего часа. Пибоди говорит, что сажать отводки надо в начале зимы.

Зима! В этой невероятной жаре даже представить себе трудно, что такая вещь, как зима, бывает на свете. Через месяц начнется сбор винограда, а после этого Гилберт хочет начать принимать гостей, так что мне надо переделать буквально тысячу дел, в частности, нанять необходимый штат прислуги.

Как я выяснила, Джейн Кинг, доставшаяся мне от миссис Эшбертон, — особа крайне нервная. От дома она в восторге, хотя он кажется ей слишком уединенным. В то же время миссис Джарвис зарекомендовала себя отлично. Она очень хорошо готовит незатейливые блюда и, что еще важнее, прекрасно умеет все организовать и наладить. Мне уже случалось обращаться к ней за советом. Как выразилась бы наша няня, у нее «старая, умудренная голова на молодых плечах».