Грешница - де Ренье Анри. Страница 35

Почти каждую ночь мсье де Ла Пэжоди бывал у мадам де Сегиран. Проведя день в обычных занятиях, мсье де Ла Пэжоди к заходу солнца возвращался в турвовский дом. Свое затворничество он объяснял тем, что в определенный час его начинает лихорадить, и, придя к себе в комнату, ложился показным образом в постель и делал вид, будто засыпает, предварительно велев ни в коем случае его не беспокоить. С наступлением ночи он вставал, накидывал грубый плащ, надевал простой парик и широкополую шляпу и выбирался из дому задним ходом. Выйдя на улицу, он направлялся к уединенно стоящему дому, где его ждал добрый конь, которого для него держал наготове бывший слуга мсье де Турва, по имени Пеламург, коему он в свое время оказал услугу, не выдав мошенника, когда тот облегчил на несколько экю хозяйский кошелек. От мсье де Турва за такую кражу могло бы не поздоровиться, ибо с челядью он шутить не любил. Мсье де Ла Пэжоди уладил это дело, за что Пеламург и питал к нему неизменную признательность. Итак, вскочив в седло, мсье де Ла Пэжоди пускался напрямик в Кармейран. Никто не мог бы узнать его в таком одеянии, и он благополучно достигал замкового сада. Он без труда проникал туда и привязывал коня в том самом гроте, который оказался таким злополучным для мсье Паламеда д'Эскандо. Оттуда он мог видеть, сам оставаясь незамеченным, окрестности и фасад замка. Когда становилось достаточно поздно и гасли огни, мсье де Ла Пэжоди осторожно прокрадывался от своего убежища к балкону, на который выходили окна мадам де Сегиран и взобраться на который ему ничего не стоило. Перешагнув через балюстраду, мсье де Ла Пэжоди попадал в самую крепость, то есть в объятия своей возлюбленной.

Такая таинственность, надо сознаться, была довольно новой для мсье де Ла Пэжоди, и усвоил он ее, когда убедился, гостя в Кармейране, что за мадам де Сегиран следят ревнивые глаза. Разумеется, к числу тех, кого ему следовало опасаться, мсье де Ла Пэжоди не относил добрейшего мсье де Сегирана. С этой стороны ничто не угрожало, ибо как за свою жену, так и за самого себя мсье де Сегиран был вполне спокоен. Добродетель мадам де Сегиран он считал неприступной и полагал, что никто не мог бы быть настолько отважен и дерзок, чтобы на нее покуситься, равно как ни у кого не хватило бы бесстыдства посягнуть на честь столь, по его мнению, важной особы, как он. Что мужей обманывают, это мсье де Сегиран находил весьма естественным, и когда его мать рассказывала ему о супружеских невзгодах его эксских знакомых, он не выказывал ни малейшего удивления. Но чтобы нечто подобное могло случиться с ним, об этом он не мог и помыслить! Разве он не безупречный муж, не только своей образцовой верностью, но также и своим неукоснительным рвением? Разве не признала сама мадам де Сегиран силы его темперамента, попросив его несколько умерить таковой? Конечно, это воздержание, на которое ему пришлось согласиться, погружало мсье де Сегирана в некоторую меланхолию, но зато он черпал в нем известное основание для гордости. Если женщина просит таким образом как бы пощады, это значит, что она имеет дело не с какой-нибудь дохлятиной, и тем самым она выдает удостоверение в любовной годности, на которое вполне можно положиться. Кроме того, чтобы окончательно себя успокоить, мсье де Сегиран принимал в расчет, что его брак с мадмуазель Мадленой д'Амбинье был совершен не в общем порядке и уже в силу этого застрахован от обычных случайностей. О нем пеклась рука Всевышнего, и мсье Сегиран надеялся, что она и впредь будет проявлять себя в их супружестве и, в конце концов, приведет его к цели, каковая состоит в даровании потомства славному роду.

Правда, в этом отношении промысел немного медлил, но мсье де Сегиран не сомневался, что рано или поздно увидит совершение своих чаяний, а пока и сам переводил дух и давал передохнуть скакуну.

Но если с мсье де Сегираном можно было и не считаться, то иначе обстояло дело с мсье де Момороном и мсье Паламедом д'Эскандо. Мсье де Моморон, разглагольствуя о своих галерах и слушая флейту, все время следил за невесткой, подстерегая малейший знак благоволения, который мог бы относиться к мсье Паламеду д'Эскандо, чья томность и повадки влюбленного приводили ревнивца в отчаяние. Мсье де Моморон отнюдь не желал, чтобы прекрасный пол похитил его Паламеда. Он обучил его нежной науке не для того, чтобы этим воспользовалась женщина. А потому он был на страже, меж тем как Паламед сторожил мсье де Ла Пэжоди, в котором почуял возможного и заранее ненавистного соперника. Мсье де Ла Пэжоди, как только приехал в Кармейран, вполне ясно увидел сеть, окружавшую прекрасную мадам де Сегиран. И он решил ничего не предпринимать наобум и действовать осмотрительно. Отсюда усвоенное им поведение и молчание, которое он на себя наложил, готовый нарушить его по-своему и в свое время, когда ему удастся усыпить недоверие слишком внимательного Паламеда. Надо сказать, что такая сдержанность отнюдь не входила в привычки мсье де Ла Пэжоди, и для того, чтобы он принудил себя к ней, нужны были веские причины. Заботясь о том, как бы не скомпрометировать мадам де Сегиран, он обнаруживал нечто для него новое. Обыкновенно он не очень-то берег доброе имя женщины и мало о нем помышлял, если мог прославиться ценою их бесчестия или просто вкусить наслаждение. Но где-то в глубине души мсье де Ла Пэжоди чувствовал, что с мадам де Сегиран ему нельзя вести себя, как со всеми.

А между тем он бы это мог, тем более что был уверен в успехе. Несмотря на свои многочисленные любовные удачи, мсье де Ла Пэжоди нисколько не был фатом и вовсе не считал себя неотразимым. Он вполне допускал, что женщина может ему и не уступить, и откровенно говорил, что с ними ему чаще всего помогал случай. Однако о мадам де Сегиран он думал совершенно иначе. Их встреча в Эксе внушила ему внезапную, но несокрушимую уверенность, что мадам де Сегиран будет принадлежать ему, стоит ему захотеть. Дело было решено между ними единым взаимным взглядом. Мсье де Ла Пэжоди считал, что есть приметы, которые его не обманывают. И все же, несмотря на такую уверенность, мсье де Ла Пэжоди испытывал странное чувство. Он, который бросался в любые, самые смелые приключения, всегда с мужественной отвагой, на этот раз испытывал тайный страх; ему казалось, что здесь он как-то больше отдает себя, чем во всех других случаях, и ему чудилась какая-то скрытая опасность. Его удивляло, что красота мадам де Сегиран, долгое время оставлявшая его равнодушным, открылась ему с какой-то необъяснимой внезапностью. И разве не менее странно было то, что столь набожная и добродетельная особа, как мадам де Сегиран, остановила свое внимание на таком нечестивце, как он, которого она должна была бы в ужасе сторониться? Все это окружало мадам де Сегиран некою тайной, которая не могла не внушать тревоги. Конечно, мсье де Ла Пэжоди был не такой человек, чтобы смущаться подобного рода предзнаменованиями, ибо его страсть, хоть она и родилась внезапно, была от того не менее сильна и вожделение подстрекало его своими острыми шипами; но для того, чтобы достигнуть цели, он счел нужным застраховать свою игру от возможности какой бы то ни было огласки. А между тем, в любви мсье де Ла Пэжоди был не охотник скрытничать, и некоторый скандал ему нравился; но на этот раз он совершенно не желал подымать шум, главной жертвой которого оказалась бы мадам де Сегиран. А потому он всячески старался, прежде всего, усыпить подозрения мсье де Моморона и мсье д'Эскандо, причем особенно этот последний вынуждал к некоторым мерам предосторожности, из коих мсье де Ла Пэжоди счел наилучшей проникнуть ночью, внезапной атакой, к мадам де Сегиран. Такой образ действий имел то преимущество, что устранял какую бы то ни было подготовку, всегда привлекающую внимание, как осторожно ее ни вести, и, к тому же, казался настолько невероятным по самой своей дерзости, что никому, даже хитрому Паламеду, не пришло бы в голову предположить что-либо подобное. И мсье де Ла Пэжоди, сделав так, как он задумал, проникал почти каждую ночь к мадам де Сегиран и уходил от нее еще до рассвета, чтобы успеть вернуться вовремя в турвовский особняк.