Коронованная распутница - Арсеньева Елена. Страница 35

Виллим не был уверен, что за ним не наблюдают через какое-нибудь потайное отверстие, и ни за что не хотел дать своим неприятелям возможности позлорадствовать, посмеяться над собой. Поэтому он не метался по камере в отчаянии, не бился безумно головой о стену, не тряс бессмысленно прутья решетки, хотя накатывали мгновения, когда с трудом удерживался от желания делать все это, а просто сидел, откинувшись к каменной стене (но едва ли чувствуя ее ледяное, промозглое прикосновение) и смежив веки.

Надпись, сделанная злосчастной Марьей Гаментовой: «Господи, укрепи мой дух и силы, выведи меня отсюда!» – чудилось, светилась огненно-красным светом, а потому, чтобы не видеть ее, Виллим всегда сидел спиной именно к этой стене.

Волнение, снедавшее его, было заметно лишь по тому, что он непрестанно стискивал и разжимал пальцы. До ареста они были унизаны перстнями, но при входе в каземат с узника сняли все золото и серебро, содрали даже оловянный и железный перстни, видимо, приняв их за серебряные. Осталось лишь медное, потемневшее от времени кольцо. А надо сказать, что каждый из его перстней имел особенное значение: какой-то привлекал к нему симпатии богатых покровителей, какой-то сулил неисчислимые жизненные блага, или здоровье, или мудрость, или удачу… Смешнее всего, что медный, оставшийся, привлекал к носившему его любовь, женскую любовь! В гадальных книгах про него было сказано: «Кто сей перстень имеет, тот должен употреблять его мудро, понеже можно многим зла учинить: кто женский пол оным прикоснет, тая его полюбит и учинит то, что он желает».

Виллим слабо улыбнулся.

Виллим частенько слагал стихи, вернее, они сами слагались без малейших на то усилий. Вот и сейчас складные слова явились к нему. Строчка про то, что он погибнет на рассвете, может быть, и не совсем точна. Кто знает, когда свершится его казнь: поутру, в полдень, вечером, а то и глухой полуночной порой. Зато он всей кровью своей мог бы снова и снова писать последнюю строку о счастье, которое успел узнать.

Да, успел…

У него в памяти, словно адский огонь, который, можно не сомневаться, очень скоро будет сжигать его тело и душу, сверкали глаза властелина – властелина страны, которую он, узник, обирал, и властелина женщины, которую он любил и которая отвечала ему взаимностью. Неведомо, медному перстню ли он должен быть за это благодарен или другим таинственным силам, однако она истинно любила его, эта женщина! Иначе разве посмел бы он взглянуть на нее с вожделением и страстью? Разве решился бы сказать ей о своей любви и умолять разделить с ним муку этой любви? Он знал, что она не откажет, потому и просил.

Таково было свойство его загадочной натуры: он никогда не просил у тех, кто может отказать. И никогда не ошибался в своих расчетах! Он получал от людей все, что хотел: почести, деньги, высокие посты, уважение, любовь… А впрочем, ему порою даже не приходилось облекать просьбы в слова. Люди сами, с охотой предлагали ему все, чего он хотел. И порою он думал, что не иначе как все добрые феи собрались однажды у колыбели новорожденного Виллима Монса, чтобы облагодетельствовать своего любимца!

Ну и где они теперь? Ушли к другому баловню судьбы?

А возможно, ревнивая Фортуна наконец-то прозрела и заметила: ее обожаемый Виллим страстно влюблен в другую! И, мстительная, как все обманутые женщины, однажды просто-напросто отвернулась от него.

История Анны Крамер

Ох что стряслось в доме Монсов после того, как Петру стала известна тайная связь Анны с покойным Кенигсеком!

Сама Анхен, ее мать и сестрица Матрона Балк – пособницы преступных любовников – были заперты в собственном доме и отданы под строгий надзор Федора Юрьевича Ромодановского, ведавшего всеми мастерами пыточных дел. Дамам было запрещено выходить даже в кирху, и в доме воцарилось глубочайшее уныние. Одна Розмари была их связью с внешним миром: бегала в лавку за продуктами, приносила новости из города, а заодно отправляла украдкой почту. Поскольку секретаря в дом более не допускали, именно ей приходилось писать под диктовку Анхен страстные, молящие письма Петру и Виллиму с просьбой о заступничестве… Однако вскоре стало известно, что письма те даже не велено передавать государю, а Виллиму запрещено заводить разговор о сестре, коли не желает опалы и для себя. Виллим, понятно, не желал.

Анхен и знать не знала, что главным противником ее был тот самый человек, благодаря которому она, строго говоря, и попала в постель Петра, то есть Алексашка Меншиков.

Вся штука в том, что друг Петруша очень долго зализывал сердечные раны, нанесенные Анхен. И хотя Алексашка умудрился утешить государя, подложив ему в постель новую пылкую красавицу по имени Марта Скавронская, он опасался, что старая любовь может вспыхнуть сызнова, стоит только Петру увидеть ту, которой он отдал столько душевных сил и которая некогда значила для него так много, что, не исключено, стала бы даже государыней всея Руси. Допустить возвращения Анхен было нельзя: ведь она оказалась неблагодарной тварью и ничем не вознаградила Алексашку за то, что он некогда лишил ее невинности. Алексашка не имел никакого влияния на Анхен, а между тем Марта Скавронская стала послушной игрушкой в его руках. Значит, именно она должна впредь оставаться при Петре!

Так что Меншиков лишь с усмешкою посматривал на аккуратненький почерк Розмари. Иногда он доставал из походной шкатулки еще одно письмо, полученное им не столь давно… После получения этого письма ему и стукнуло в голову приглядывать за покойным Кенигсеком!

Любопытные все же дела творятся в доме Монсов, размышлял он на досуге, а впрочем, особого досуга у него не было.

В своем тяжком положении Анхен готова была довериться кому ни попадя. Как только были ослаблены строгости надзора над фрау Монс, Анхен отправила ее на поиски знахарок и ворожеек. В доме появились гадальные тетради, рецепты приворотов, колдовства, списки чародейных перстней и всего такого прочего. Ради возвращения благосклонности Петра была задействована самая тяжелая артиллерия – колдовство.

В какой-нибудь просвещенной Франции или тем паче истово религиозной Испании красавица Анхен за такие дела живо угодила бы на костер, но Петр, до которого дошли обвинения, велел процесса над новоявленными колдуньями не начинать. Впрочем, потеря нового роскошного дворца, который отобрали у Монсов и отдали под анатомический театр, потеря усадеб и деревень и без того была тяжким ударом для Анхен. Драгоценности почти все были ей оставлены, кроме того самого портрета Петра, оправа которого показалась ей некогда столь дешевой…

Нескоро смирилась Анхен с тем, что любовь царя для нее потеряна навеки, что теперь она никто. Но вот минул год, другой, и сестрам Монс вышло некоторое послабление. Их начали выпускать в кирху, и однажды Анхен подумала, что, пожалуй, все для нее могло сложиться куда хуже. Положа руку на сердце, в глубине души она даже порадовалась, что избавилась от тяжелой, тягостной страсти русского царя! Все равно он никогда не женился бы на ней. А годы сделали Анхен поспокойней. Когда-то она презирала отца за стремление непременно пристроить ее замуж за хорошего человека, теперь же сама только об этом мечтала, тем паче что такой человек уже замаячил на ее горизонте.

Анхен умудрилась сохранить свою красоту, которая действовала на мужчин, словно вино. И очередной глоток этого вина невзначай хлебнул прусский посланник Георг Иоганн фон Кейзерлинг. Именно его ходатайству была обязана Анхен тем, что ей разрешили посещать кирху. Он хлопотал о ее полном освобождении и не побоялся заявить Петру, что желает взять Анхен за себя замуж.