Любимицы королевы - Холт Виктория. Страница 24

Годолфин же думал о Харли.

Все трое встретились у Мальборо. Харли, как только получил приглашение, понял, для чего. И заинтересовался.

Мальборо сразу же приступил к делу. Сказал, что надо любой ценой помешать французам властвовать над Европой. Позаботиться об этом — его долг, но пацифисты в стране очень сильны.

— Мир все равно окажется недолгим, — говорил он, — а нашу страну он может поставить на колени.

Харли кивнул.

— Полностью согласен.

— Я стану сражаться на континенте. Милорд казначей разделяет мои взгляды, но у нас есть противники, и нам требуется поддержка сильных людей.

— Триумвират сильных людей, — добавил Годолфин.

Харли улыбнулся. Он понял. Мальборо и Годолфин предлагали ему разделить свой успех. Будучи проницательным, он понимал, как важно добиться одобрения королевы. В сущности, без него далеко не уедешь, а королевой управляла одна женщина — Сара Черчилл. Можно было сказать, что подлинными правителями страны являются Мальборо. Сара могла убедить королеву в чем угодно, и министры, зная это, недолюбливали Мальборо. Но граф был умен, он прекрасно понимал, что окружен врагами и вынужден поэтому следить за каждым своим шагом. А кто из них сможет противостоять сильному триумвирату, который составят он сам, Годолфин и Харли?

— Вы считаете меня достойным войти в его состав? — спросил он.

— По убеждениям вы представитель партии тори, — ответил Годолфин.

— Неужели это является достоинством? Сегодняшний тори может завтра стать вигом. Тут такая карусель, что голова кружится. Взять хотя бы вашу семью, милорд Мальборо. Вы твердо стоите на позициях тори. Но я слышал, что ваша милая супруга склоняется к вигам; ваш брат, адмирал Черчилл, старается уверить всех, что целиком разделяет ваши взгляды, а зять, Сандерленд, с таким же усердием убеждает нас, что он самый настоящий виг. Леди Мальборо ближайшая подруга королевы, а ее сестра всецело на стороне якобитов.

Мальборо холодно улыбнулся Харли. Этого человека прозвали Робин Хитрец, и никто не мог наверняка знать его планов; но он прекрасно понимал, что в нем они испытывали необходимость.

— Умные люди иногда бывают вынуждены переходить из одного лагеря в другой.

— Как всегда, полностью с вами согласен, — ответил, поклонясь, Харли.

— В таком случае, — сказал Мальборо, — буду рад, если вы приедете к нам в Сент-Олбанс. Моя жена очень хочет познакомиться с вами.

По пути из Сент-Олбанса в Лондон Роберт Харли поздравлял себя. Триумвират: Мальборо, Годолфин, Харли. После знакомства с Сарой Черчилл он понял, что состоять в союзе с Мальборо есть смысл. Если раньше он сомневался в том, что эта женщина вертит королевой, как вздумается, то после встречи с ней все сомнения отпали. Какой пыл, какая безудержность! Граф если и не боится ее, то подчиняется ей. Красавица и сущая фурия.

Эта женщина заинтересовала Робина Хитреца. Он решил, что с Мальборо ему по пути… на какое-то время.

Харли умел говорить комплименты и убедил надменную, тщеславную графиню, что восхищается ею ничуть не меньше, чем ей хотелось бы.

Мальборо тоже были довольны встречей. Решили, что Харли попался в их сеть. Они нуждались в нем. В парламенте он представлял собой силу. Являлся избранным спикером, так как никто на свете не знал лучше него парламентских процедур. Разумеется, они добивались его поддержки. Если граф будет воевать за границей, а Годолфин и Харли заправлять делами в Англии, Мальборо станут непобедимы.

В Сент-Олбансе Харли предложили стать министром вместо Ноттингема. Это было бы прекрасное назначение. Мальборо решили, что Ноттинген должен уйти, тогда Харли наверняка займет его место. Однако они считали, что в этом союзе Харли вполне удовольствуется третьей ролью. Им и в голову не приходило, что он уже просчитывает: «Кто такой Мальборо? Солдат, чья энергичная супруга ухитрилась каким-то образом подчинить себе королеву. Кто такой Годолфин? Робкий человек, легко теряющий мужество, очевидно, испытывающий благоговейный страх перед леди Мальборо. Судя по всему, миссис Сара управляет ими обоими. Но Робертом Харли управлять она не будет».

Он вышел из дома и пошел по лондонским улицам, не привлекая к себе внимания. Возможно, ему хотелось быть на виду, поскольку он не был красавцем. Ораторский талант Харли портило заикание, и преодолеть полностью этот недостаток ему не удалось. Казалось, что он вечно колеблется, голос его был холодным, грубым, манеры — церемонными. А он умел быть красноречивым и одерживать верх в спорах. Харли развил эти способности в противовес своим изъянам. Так же как тщеславие его разрослось словно наперекор некрасивости. Главной чертой его являлась зависть. Чужой успех бесил Харли. В настоящее время он готов был использовать дружбу с Мальборо и Годолфином; но не собирался смотреть, сложа руки, как власть и слава, обходя его, достаются им.

Харли понимал, что со временем добьется и того, и другого. А пока что имело смысл войти в доверие к Мальборо. Он не видел здесь больших трудностей. Ясно, что главную роль у них играет Сара. И он станет льстить ей, делать вид, будто покоряется ее воле. Поскольку Сара больше всего хочет управлять всеми, ей это понравится. Ему нетрудно будет идти нога в ногу с миссис Сарой… какое-то время.

Она заинтриговала его. Интересно будет вступить с ней в борьбу! Какое занятное положение! Но, конечно же, придется искусно вести тайную игру… пока не настанет время нанести роковой удар.

Харли ликовал. Жизнь становилась захватывающей.

Он зашел в кофейню и едва успел сесть, к нему приблизился молодой человек.

— А, Генри, — сказал Харли. — Присаживайся.

— Учитель, — ответил тот со слегка нарочитым поклоном, — вы получили приятные вести.

— Значит, это заметно по мне? — спросил Харли с улыбкой.

Генри Сент-Джон был необычайно красивым мужчиной двадцати четырех лет. Харли привлек его к себе как самого блестящего из начинающих политиков, и тот стал усердным учеником, сразу же поняв, что может дать покровительство такого человека. Преисполненный решимости получить от своего наставника как можно больше, молодой честолюбец никогда не упускал возможности побеседовать с ним.

— Только тем, кто вас хорошо знает, учитель.

— Что ж, Генри, ты прав. Теперь путь вперед мне виден яснее. Я недавно вернулся из Сент-Олбанса.

— До моих ушей долетела весть о том, что вы ездили в гости к Мальборо.

— Значит, это известно всему городу?

— Наш самый блестящий политик — и Мальборо. Кто не заинтересуется?

— И все, наверное, строят догадки? Что ж, посмотрим.

— Вы задумчивы. И вижу, не настроены делиться своими мыслями.

— Их необходимо оберегать не меньше, чем государственные тайны.

— Вот как? Тогда следует ждать поистине великих событий. А вы сидите в кофейне, где я не надеялся встретить величайшего государственного мужа нашего времени.

— Удивляешься, Генри, что я не сижу за бутылкой? Верность мне присуща, но я никому не бываю так верен, как Бахусу. Ты это имел в виду? О, мой мальчик, не думай, будто я свернул с этого пути. Но сегодня у меня возникло желание осмотреть один район Лондона, по-моему, заслуживающий больше внимания, чем ему уделяют.

Сент-Джон подался вперед и пристально посмотрел учителю в глаза.

— Развивай наблюдательность, Генри, мой мальчик. Задумывался ты когда-нибудь о могуществе слов? Вижу, что да. С таким… умом… я чуть было не сказал — гением, но, пожалуй, это слово не стоит употреблять необдуманно. Да и все остальные тоже. Заметь, мой дорогой мальчик, у нас идет разговор о важности слов. Слов! Они могущественнее пушек. Слышал ты разговоры, что песенке «Лиллибуллеро» Голландец Вильгельм обязан победой не меньше, чем армии? В последние годы слово стало играть важную роль в нашей жизни. Памфлеты… озорные стихи… уличные песни. Это — оружие, Генри, и от него сотрясаются троны. Представь себе, если б Католик Яков нашел писателя, который подсказал бы ему нужные слова. Королева Анна могла и не занимать сейчас престола. Ты улыбаешься, Генри. Думаешь, я просто ораторствую. Говорю, как и многие, ради того, чтобы говорить. Не знаю, так это или нет. Но вечером, когда подвыпью… буду знать. Вино проясняет мой разум. Видишь, я не такой, как другие, за что мог бы сказать: «Слава Богу», если б до меня этих слов не произносили фарисеи, отчего в них видят символ лицемерия. Возможно, я лицемер. Кто может это утверждать? И у кого достанет ума говорить что бы то ни было о человеке, покуда он жив? О жизни, Генри, можно судить только после его смерти. Обрати-ка внимание на вон того посетителя. Я хочу пригласить его к нашему столику.