В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич. Страница 37
Глава пятая
Разбрызгивая колесами грязь дальних дорог, катилась по прусским землям из Франции на восток карета камергера Двора ея величества Семена Григорьевича Нарышкина. В объезд Берлина и Потсдама, чтобы не застрять у Фридриха Второго, вез старый вельможа в Санкт?Петербург дорогого гостя. Дени Дидро — знаменитый мыслитель?энциклопедист, философ и писатель, властитель умов! Что же подвигло убежденного врага феодального строя и абсолютизма на столь трудное и утомительное путешествие в крепостную и самодержавную страну?
Своих друзей в Париже он уверял, что едет лишь для того, чтобы поблагодарить русскую императрицу за поддержку издания «Энциклопедии». Отчасти это было правдой. С самого начала своего царствования Екатерина поддерживала сношения с французскими философами, не раз приглашая их в Россию. Однако Вольтер и Д’Аламбер под приличными предлогами отказались. Оба были не столь зависимы, как Дидро. Кроме того, княгиня Дашкова и русский посол князь Голицын [91] — посредники в покупке русской императрицей его библиотеки, оставленной в пожизненное пользование, — оказались горячими поклонниками философа.
Так и получилось, что по выходе последнего тома «Энциклопедии», Дидро счел себя, как бы обязанным, лично принести благодарность «Семирамиде Севера». Тем более, что нашлась и оказия…
Тихо покачивается покойная карета на ременных подвесках. Дороги Пруссии не чета российским. Оба пассажира ведут неторопливый разговор.
— Вы прекрасно говорите по?французски, — говорит Дидро, явно желая сделать приятное гостеприимному хозяину.
— О, я так много лет провел за границей… Когда?то, очень давно, примерно этим же путем я вез маленькую девочку, которую звали Фике, с ее матерью в Россию. А ныне мы с вами едем к ней же, только малышку Фике весь мир называет Екатериной Великой.
— Да, я знаю этот эпитет мсье Вольтера…
На петербургской заставе Семен Григорьевич предложил философу поселиться у него, но Дидро отказался, не желая обижать Этьена Фальконе. Скульптор еще раньше уговорил соотечественника остановиться в его жилище. Однако дурной характер Фальконе испортил встречу, и Дидро, чтобы не оказаться на улице под дождем, вынужден был сам просить приюта у того же Нарышкина.
Екатерина встретила философа исключительно любезно. Укрепившись на троне и расставшись с Орловыми, она жаждала всеобщего признания, как просвещенная монархиня. И с особой силой обратила свои амбиции на Европу.
Некоторое неудовольствие доставляло то, что Дидро по?прежнему общался с княгиней Дашковой, отставленной от Двора, и жил у Нарышкина, который поддерживал Орловых. Да и политическая ситуация внутри страны для визита французского энциклопедиста была не лучшей. Тут и неудачи Румянцева, вынужденного отвести армию обратно за Дунай, и «маркиз де Пугачев», как она первое время в шутку называла самозванца. К октябрю прибывший курьер привез известие, что отряды Пугачева рассеяли гарнизонные войска, посланных против них. Бунтовщики перевешали офицеров и осадили Оренбург. При этом в их «штабе», будто бы видели голштинское знамя, и в церквях, по приказу «маркиза», попы провозглашают «здравие» императору?самодержцу Павлу Петровичу. Не отсюда ли дуют ветры?..
Оказалось, что у «маркиза» есть и сестра — «дочь императрицы Елисаветы Петровны». Это звание присвоила себе парижская aventuriere, [92] перебравшая до того множество других имен. Она уже успела переехать из Парижа в Италию и там писала манифестики, направляя их то султану, то графу Панину, а то Алексею Орлову, не покидавшему эскадру в Средиземном море. Снова Орлов!.. А что делать? И Екатерина после некоторого раздумья пишет письмо графу Алексею Григорьевичу с повелением «схватить побродяжку»…
Мы уже говорили, что Екатерина обладала удивительным даром проникновения и понимания людей. Но, как часто бывает, не смогла разобраться в характере собственного сына. Она не считала его дурачком. Видела, что он рос смышленым и энергичным ребенком, был достаточно хорошо для своего времени образован. Может быть, был при том несколько наивным, излишне чувствительным и самолюбивым. С малых лет Павел усвоил свое высокое предназначение и глубоко верил в идеалы просвещенной монархии. Здесь следует отдать должное его главному воспитателю графу Никите Ивановичу Панину, который, наряду со своими честолюбивыми замыслами, мечтал воспитать из своего подопечного идеального государя для России. К сожалению, при Дворе далеко не все были озабочены благоденствием государства.
Придворные, относясь, по сути, к категории «обслуги», за редчайшим исключением, не бывают самостоятельными личностями. Сильные по характеру, по самопониманию и самоуважению люди не идут в лакеи. Не тот, как говорим мы сегодня, «менталитет». Между тем любой Двор — та же лакейская: сплетни, подсиживание и постоянное стремление к милостям, даже если они и не очень нужны. Во все времена в придворные пробиваются люди определенного склада характера, склонные к интригам, к подобострастию, и почти всегда к предательству. Продажность — одно из характернейших свойств подобной публики. Такие люди окружали и Павла. Это были либо неудавшиеся интриганы, отлученные от кормушки Большого Двора, либо приставленные матерью?императрицей шпионы. Первые, исходя из собственных интересов, постоянно «дули ему в уши», напоминая о убиенном отце, о его попранных правах на престол. Они развивали в нем тщеславие и ненависть к матери. Вторые доносили по необходимости кое о чем, крепко помня, что «объект их наблюдения» в свое время все же унаследует трон.
Павел же, воспитанный в идеалах просвещенной монархии, каждый день видел, что в реальной жизни все происходит вовсе не так, как в книгах. Убежденный по молодости лет, что лучше стариков знает, как надобно поступать в том или ином случае, он глубоко переживал, что с его мнением никто не считался. С самого детства у него было много обид. Как всякий ребенок, сын терпеть не мог любовников матери. Может быть, в силу обычаев, он бы и относился к ним терпимее, если бы большинство этих временщиков, с молчаливого одобрения императрицы, не выказывали бы в адрес цесаревича столь явно свое пренебрежение. Романтически настроенный Павел был наивен и чувствителен. А императрица пыталась вытравить из него эти качества язвительными насмешками, которые ожесточали подростка. Екатерина знала, что в империи немало людей, которые предпочли бы ей на троне Павла. Но делиться с ним властью она и не помышляла. Наоборот, всеми силами отдаляла наследника от государственного управления. И он вынужден был со стороны наблюдать за делом, которое считал своим, и которое вершилось не так, как он считал должным.
Последнее время имя великого князя не раз всплывало в разных политических интригах. Не утихали слухи о его скором восшествии на престол. Все понимали, что при натянутых отношениях, между нею и наследником, возможен разлад и в самом дворянстве. И кое?кого это бы вполне устроило. В войске Пугачева оказалось немало «Швабриных»… И крестьянский вождь, набравший силу, взывал в своих манифестах к Павлу, как к «сыну». Тут уж было не до насмешек. «Маркиз» превратился в реальную угрозу власти императрицы. Его надо было любой ценой остановить. Бунтовщиков разогнать и наказать… Но кто возьмется за такое дело? На Военной коллегии она прямо спросила у собравшихся:
— Кого же послать против супостата, господа министры?
Но господа молчали, не желая брать на себя ответственность даже советом. Когда же молчание затянулось недопустимо, Захар Григорьевич Чернышев предложил генерал?майора Кара.
— Василий Алексеевич хорошо показал себя в Польше. Справится и с Емелькой.
— Но у него, кажется, назревает какое?то личное событие? — с сомнением проговорила императрица.
91
Князь Дмитрий Михайлович Голицын, генерал?поручик, действительный тайный советник и действительный камергер, был послом в Вене с 1762 по 1792 гг.
92
Авантюристка (фр.).