В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич. Страница 47

Через пару дней, дожидаясь выхода императрицы, Григорий Александрович, не здороваясь, подошел к Анне и заступил ей дорогу.

— Вот что, милая, — вполголоса произнес он, с трудом сдерживаясь, — последний раз предупреждаю, не лезь в чужие дела. Еще раз влезешь…

— Об чем вы, ваша светлость? Я и в мыслях не думала…

— Об чем — сама знаешь. Служба твоя пробни придворной кончилась. Это я тебе говорю. Да ты сама у святого Сампсония была. А не можешь от ремесла свово поганого отстать, так ищи clientelе <Клиентуру (фр.).> в другом месте.

Анна вспыхнула, но сдержалась и ответила, не повышая голоса:

— Видно, напрасно была я в надежде заслужить вашу милость, когда отказала в просьбе некоторой персоне, в коей вы имели свой интерес. И ее величеству не стала об том сказывать…

Потемкин нахмурился. Он почувствовал, что в запасе у проклятой бабы есть еще нечто, способное повредить его кредиту. Иначе она бы не стала столь дерзко себя вести.

— Ты об чем толкуешь?

— На сей раз не об чем, а о ком, ваша светлость. Сами, поди, не запамятовали, для кого у управляющего имением графа Петра Александровича турецкие ковры с шалями торговали…

— Ах, ты…

Потемкин задохнулся. Лицо его стало багровым. Анна знала, куда метить. Это был прямой намек на его Бажену, которую он поселил в специально купленном на пожалованные императрицей деньги большом доме у Царицына луга. Перевел туда и преданных ему охранников. Велел набрать девок посмышленее из новопожалованного имения. Украсил покои во вкусе цыганки восточными коврами, низкими мягкими диванами со множеством подушек, дал ей трех горничных?черкешенок…

Девушка принимала все как должное, без радости и проявлений любви. Ей не нравился Петербург. Привыкнув к солнцу юга, к необозримым жарким степям, к беспорядку и кипению обозной жизни, она скучала и задыхалась в тесных стенах дома, ненавидела дождь, обилие воды в Неве и каналах, весь сырой петербургский климат. Не нравились ей и люди, которыми окружил ее сиятельный господин?любовник. Да и сам он, занятый службой, наведывался не часто. И она при встречах уже не радовала его вспышками дикой страсти.

Потемкин страдал от раздвоенности чувств. С одной стороны была императрица, его давняя романтическая любовь, его надежда и выигрыш в лотерее судьбы. С другой — необузданная цыганка, в бешеных волнах страсти которой он захлебывался, тонул и выплывал, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство плоти. Кроме того, были еще Сашенька, Варенька и Надин — три сестры Энгельгардтовы, которых он ласкал и целовал, любя «отечески», как уверял государыню…

Но ведь он старался в такой тайне держать эту сторону своей жизни! Что делать, если проклятая «пробня» донесет все, как есть? Его карьера рухнет в самом своем начале, на взлете. Императрица, возможно, еще простит ему племянниц, но не девку?цыганку… Историю каменноостровских бань, которую рассказала ему Прасковья Брюс, он хорошо запомнил.

Быстрый ум Григория Александровича за считанные мгновения перебрал возможные варианты выхода из создавшегося положения. Ясно было одно: иметь врагом влиятельную и столь осведомленную статс?фрейлину он позволить себе пока не мог. А посему постарался сбавить тон.

— Я думаю, Анна Степановна, что устраивать между собой баталии, нам резона нет. Сие никому на пользу не пойдет… — Он говорил, стараясь не смотреть на фрейлину пылающим зрячим глазом, чтобы не показать истинное чувство. Но под конец все?таки не сдержался: — А в дела мои ты носа не суй, как и я в твои не лезу. Не послушаешься — пожалеешь. Ты мой нрав знаешь.

— Воля ваша, ваша светлость, — фрейлина присела в реверансе и холодно улыбнулась. — Только приказания мне по регламенту службы моей изволят ее величество отдавать. Ей я служу…

Потемкин поклонился и отошел. Друзьями они не стали.

Через месяц Анна в сопровождении немки?кормилицы отвезла новорожденную девочку в имение к Марье Самойловой, сестре графа Григория Александровича. Там при крещении нарекли ее именем Елисавета с отчеством Григорьевна и с фамилией Темкина. Ни мать, ни отец, по обеспечении ее доходами с имения, записанного на имя новорожденной, дальнейшей ее судьбой не интересовались.

Примерно в то же время по мощеным дорогам Австрии катилась, погромыхивая кованными колесами, богатая карета с орловским гербом на дверцах. Тесноватое помещение заполняла громоздкая фигура Григория, оставляя совсем немного места тоненькой женщине с навеки испуганными глазами. Княгиня Елизавета Николаевна, ныне — Орлова, дочь генерал?майора Николая Ивановича Зиновьева, петербургского обер?коменданта и двоюродного брата Орловых. Несчастное дитя! Изнасилованная в тринадцать лет пьяным дядюшкой, она получила в утешение фрейлинский вензель. И вот теперь — жена своего насильника…

Чего ради он на ней так спохватливо женился? Из раскаяния, желая загладить прошлую вину? Вряд ли. Скорее, как делал все, под влиянием минуты и внешних обстоятельств. Осуществить свое решение оказалось ему непросто. Совет и Синод на первых порах считали брак противозаконным, по причине близкого родства жениха и невесты. Чтобы прекратить кривотолки, императрице пришлось возвести молодую в статс?дамы и наградить орденом Святой Екатерины. Затем она отправила новобрачных за границу в поездку, сильно напоминавшую изгнание.

10 июля 1774 года в небольшой болгарской деревушке Кучук?Кайнарджи, невдалеке от Силистрии, Порта заключила с Россией мирный договор. Турецкая война закончилась. Россия удерживала за собой Керчь, Еникале, Азов и Кинбурн, а русские торговые корабли получили право плавать в Черном море наравне с французскими и английскими. Крымские татары признавались Портой независимыми и подчинялись султану лишь в вопросах вероисповедания. А христиане, проживающие в дунайских княжествах, отныне находились под защитой России. В старой столице было решено устроить по случаю виктории празднества.

Командующий Первой армией Петр Александрович Румянцев отправился в Москву со всем штабом и походной канцелярией. На пути его встретил гонец императрицы и передал письмо, в котором Екатерина предлагала ему въехать с древнюю столицу на триумфальной колеснице через торжественные ворота. Однако Петр Александрович от такой чести отказался.

Он скромно прибыл в Кремль и принял фельдмаршальский жезл и шпагу с драгоценными камнями на ножнах и эфесе, принял орденскую звезду, медаль, выбитую в его честь с портретом, масличную ветвь с алмазами и шляпу с лавровым венком. Пожаловано было ему имение в пять тысяч душ, сто тысяч из кабинетских денег на строительство дома в Петербурге, а для убранства оного картины из Эрмитажа и сервиз из серебра на сорок персон. Кроме того, получил он титул графа Задунайского.

Затем уже своей волею переименовал он пожалованное подмосковное имение в «Кайнарджи» и там устроил праздник. Столы накрыты были в турецких трофейных шатрах, заблаговременно отправленных вперед с обозом. Привычка грабить и присваивать «трофеи» никогда не считалась у полководцев делом зазорным. А иначе, зачем и стараться воевать?.. За праздниками не забывали и о делах.

На аудиенции Румянцев говорил:

— Мир?то он мир, матушка?государыня, да надолго ли… Вона, к Давлет?Гирею опять подмога от султана пришла, а он и принял. На Кубани смутно. В Полтаве казенная палата сгорела, а с нею и половина генеральной описи губернии… Комиссия московская, коя назначена уложение составить, не чешется… Сечь Запорожская посередь Малороссии, как чирей. Была заслоном пред Портой, не спорю, только то — в прошлом. Надобно и там учреждения о губерниях вводить, по всей земле один общерусский порядок быть должен.

Императрица соглашалась, только жаловалась, что не успевает за всем следить. Бумаг выше головы накопилось. Секретари же — ленивы, толковых мало.

— У тебя граф, нет ли на примете кого?

— Как не быть. Только хороших?то больно неохота отдавать. Ну да за добро — добром… Есть у меня в походной канцелярии толковые офицеры, как не быть.